Географ глобус пропил. Золото бунта - Страница 33
Мужик хмуро оглядел Осташу, покосился на кривую и замшелую избу возле ближайшей сосны и нехотя ответил:
– Там послушники живут, что при старце, а старец – в келье на склоне. Отсюда не видать.
– Никак ехать собрался? – неловко улыбаясь, спросил Осташа снова. – А на перетолк-то не пошёл?..
– Хочешь, так иди, – буркнул мужик. – Я сюда попрощаться приезжал… Тебе чего надо, парень?
Осташа знал, что «попрощаться» – значит поклониться тайным могилам здешних старцев, коих по Весёлым горам было до сотни.
– Человека ищу. Яшку-Фармазона. Может, слышал про такого?
– Фармазонов у нас не бывает. Это барский толк, не наш.
– То прозвище пустое…
– А ты кто, царицын доглядчик?
– Чего, и спросить нельзя? – обозлился Осташа.
– И без тебя на Чусовой расспросчиков по пятку на каждый омут. Гуляй давай.
Осташе, конечно, хотелось смазать по шапке недоверчивому кержаку, но он развернулся и пошагал по утоптанной тропе наверх.
Поперечная гора сама вползала по отрогу на Белую гору, но на полпути остановилась и осела. Верхушка её была зачищена от леса, который пошёл на рудничные нужды. Вход в обвалившийся рудник старец и приспособил под скит. Сейчас перед срубом кельи, торчащим из склона, шёлком зеленел луг, чисто промытый дождями. В густом и высоком кипрее у жердяной изгороди стояла одинокая старушка. Подперев щёку ладошкой, она смотрела на келью.
– Старца ждёшь, бабушка? – спросил Осташа.
– Любуюсь, внучок, – пропела старушка. – Умиленье-то какое божье… Давеча поутру видела, как старец-то Павел после молитвы утренней вышел на порожек, а к нему из лесу две косули пришли, и он их с ручки кормил, а они ему головками так кивали, кивали, – старушка и сама закивала. – Старец-то седенький-седенький, и глаза у него такие ласковые, и говорит-то тихонечко…
Осташа потоптался рядом со старушкой, которая не отрывала взгляда от кельи, и пошёл дальше. Он обогнул вершину Поперечной горы, и перед ним, как выдох полной грудью, во все стороны раскатились сизые влажные дали. Весь окоём вокруг расплескался покатыми лесными вершинами: за Белой горой прятались Голая гора, Чауж, Палачова гора, под которой спал старец Иова, Карасьи горы и Баклушины. По левую руку качались Шульпиха с Вахромихой и Красный Столб. Направо отшатнулись Юрьев Камень с Приказчицей и совсем уж далёкая Негасимая гора. Внизу тускло блестел широкий и какой-то непривычно плоский Черноисточинский пруд; на его берегу чернели крохотные былинки труб Черноисточинского завода. Над прудом и Поперечной горой в небе протянулись полосы низких облаков, будто облака скатились с Белой горы, разматываясь как свитки, но остановились, наткнувшись на громаду Старика-камня, окружённую угорами пониже – Кули́гой, Борово́й, Зо́льниками, Билимбаем, Сухарной горой и Суту́ком.
На этой стороне горы и собрался народ. Здесь был поставлен большой навес на столбах, будто над артельным столом, но стола не было. Под навесом шли раскольничьи перетолки – если, конечно, наставники допускали к ним простой народ. Сейчас – допустили. С полсотни кержаков полукругом сидели на скамьях и просто на земле перед двумя учительскими престолами. Десятка два мужиков и баб, которым не хватило места, стояли за спинами сидящих. Осташа подошёл и тихонько прислонился к столбу навеса, оглядываясь.
На левом престоле восседал здоровенный, сивый от седины раскольник из чусовлян. На правом престоле на самом краешке приютился пришлый старичок, лысенький и остроглазый. За его спиной стоял третий старец с высоким лбом, криво перепаханным глубокими морщинами. Среди слушателей на почётном месте торчал с непокрытой головой Калистрат Крицын. Осташа с удивлением узнал в его соседях и некоторых известных сплавщиков – Онисима Иваныча Колупанова с Плешаковки, Созонта Базина по прозвищу Семь Сундуков и Довлата Халдина из Демидовской Шайтанки, Овсея Гилёва из Сулёма, приходившегося погибшему Алфёрке двоюродным дядькой, Гришку Гуляева из Трёки, Гордея Проклянёныша из Успенки. Среди сплавщиков сидел и Колыван Бугрин – Осташа сразу выцепил его взглядом.
– Слышь, дядя, а на престолах кто? – шепотом спросил Осташа у стоящего рядом мужика.
– На левом старец Гермон, справа – старец Калиник с Выга и наш весёлогорский старец Павел, они оба заедино…
– А о чём речь?
– О разлучении души с телом.
Осташа даже обомлел. Это ли главный-то вопрос на сплаве?.. На полом вешняке мельницы молотят! Ну и старцы!.. Не зря батя говорил: все эти перетолки – сутолока речей и заумь разуму.
– И о чём договорились старцы? Сколькими гвоздями душа к плоти приколочена? – насмешливо спросил Осташа у соседа.
Мужик сердито дёрнул бородой и не ответил. А выговский старец Калиник, словно услышав Осташу, говорил кержакам, наставительно подняв палец:
– …и апостол Павел в послании к Тимофею о том же нам рек: «Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые польстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням»!
«Воистину басни», – согласился Осташа, заметив в стороне девку. Девка, видать, была с отцом, стояла поодаль, плотно закутав голову в платок. Но Осташа всё равно разглядел в тени платка весёлые смородиновые глаза, словно мохнатые от густых ресниц, и свежие, яркие губки. Чем-то она вдруг напомнила Осташе Неждану Колыванову, хотя была поменьше ростом, да и побойчее вроде бы. Весь интерес у Осташи тотчас обратился на девку, хотя и перетолк Осташа продолжал слушать внимательно.
– Макарий Великий говорит: «Когда человеческая душа выходит из тела, совершается некое великое таинство, ибо если она виновна в грехах, то приходят полчища демонов, злые ангелы и тёмные силы, берут сию душу и увлекают её на свою сторону», – гудел у престола старец Павел. – И великое таинство – не человечье дело. Коли пастырской благодатью в канон не облечено – нет у людей на то сил, и всё тут.
– Что значит – душу с телом разженить? – дребезжал выговский посланец Калиник. – Вы вспомяните «Слово об исходе души» святого Кирилла Александрийского. Как учитель исход души толкует? Одним смыслом толкует: смерть! Иного нам не заповедано!
– Ну, братия?.. – будто подталкивал народ к спору старец Гермон и с прищуром глядел на сидевших вокруг.
– Ежели душа во сне покидает человека, то человек волен отпускать свою душу, как волен засыпать, – не подымая глаз, сказал вдруг Колыван словно через силу, словно бы не свою мысль. – Тело без души всё равно не мёртвое тело, а со Святым Духом, которым вдохновлёны и душа, и плоть…
– Что притчи говорят, святые предания? – громко спросил Калистрат, явно гордясь своей учёностью. – У преподобного Василия Нового были ученики Григорий и Феодора. Феодора умерла, и во сне Григорий услышал её рассказ о смерти. Утром при благословении преподобный Василий спросил Григория: «Где ты был в ночь сию?» Григорий отвечал: «Спал на одре своем». Старец сказал: «Знаю, телом почивал на одре, а душой был в другом месте». Значит, душа Григория, сокрушась в соболезновании, летала на встречу с душой Феодоры. Плоть же без души жива оставалась.
– Говори, народ, толк общий, – кивнул собравшимся Гермон.
– У грешников ангелы душу сквозь рёбра вынимают, – неуверенно сказал мужик с рябым и глупым лицом.
Перетолк молчал. Рябой снял шапку и напоказ перекрестился.
– В Прологе на первый день июля в повести святого Нила говорится: «Душа человека посреди есть Ангела и беса. И Ангел ибо влагает, и показует, и учит, ещё к добродетелям; бес же влагает, ещё суть греха. Душа власть имеет, ещё последовать ему же любо хочет или Ангелу, или бесу», – добавил и кто-то из сплавщиков. – Власть имеет – вот как сказано! Душа сама движеться может, куда человек её направит!
– Коли кто мается на одре, а помереть не может, просит доску в потолке вынуть да угол крыши разобрать, – рассудительно сказал другой сплавщик. – Значит, с разумом, сам душу свою отсылает…
Старцы Калиник и Павел молчали, раздумывая. Осташа покосился на черноглазую девку. Та заметила, но сделала вид, что не замечает, крепче взявшись руками за кончики платка.