Геносказка - Страница 41
Мы исследователи самой могущественной и самой таинственной науки – геномагии. А исследователь не может позволить себе быть пристрастным. Возможно, умирающая мышь, чьи кишки вытянуты на предметное стекло микроскопа, тоже считает, что стала жертвой бездушного чудовища. Ее слабый и болезненный ум, не избавившийся от атавизмов, попросту не в силах понять разницу между нею и человеком в белом халате. А ведь разница огромна.
Она говорила совершенно бесстрастно, в ее голосе не слышалось ни злобы, ни презрения к нему. За это Гензель и ненавидел ее. Исступленно, до рези в стиснутых зубах. Она и в самом деле смотрела на него как на примитивный, жалкий организм, как на амебу, которая, не в силах эволюционировать, проведет весь свой век в зловонной луже. Лишь снисходительное равнодушие ученого, тащащего безвольную мышь на лабораторный стол.
– Эмоции… Жалкие рудименты разума, которые вы бессильны отторгнуть и волочете за собой подобно огрызкам конечностей или хвостам! Вы думаете, что являетесь владельцами эмоций, не замечая того, что все устроено совершенно иначе, а вы – всего лишь их заложники. Гормональные наркоманы, чей разум захлестывает дурманом всякий раз, как какая-нибудь железа в вашем несовершенном теле исторгнет из себя очередную секрецию. Жалкие, нелепые насекомые на древе бесконечного прогресса, отчаянно цепляющиеся своими лапками и неспособные взглянуть на открывающийся с высоты вид. Именно потому вам и недоступны зияющие глубины истинной геномагии, что постижение их требует полного контроля, вы же не способны контролировать даже самих себя. Раз так, вы никогда не станете исследователями. Лишь материей для опытов, расходным клеточным материалом. Это справедливо, хотя само понятие справедливости – тоже примитивное представление, возникшее в слепом человеческом разуме. Геномагия не знает справедливости. Как и наука, она знает лишь цель и средства для ее достижения.
Наверно, геноведьме давно не приходилось с кем-то говорить, решил Гензель. Едва ли она могла позволить себе вести долгие разговоры с Гретель, которая сама теперь стала юной ведьмой. Ни к чему поощрять ее человеческие атавизмы подобными беседами. И уж конечно она не считала достойными собеседниками тех несчастных путников, которые находили в чаще Железного леса ее дом. Ученые не ведут разговоров с мышами, бесстрастно полосуя их ланцетом…
– Знаешь, даже после процедуры инициации не все мы сразу принимаем суть геномагии… – Геноведьма продолжала идти по лабиринту сокращающихся сосудов с Гензелем на плече. За все время она ни единого раза не сбилась с направления – видимо, знала внутреннее устройство дома не хуже, чем папиллярный узор на собственной ладони. – Иногда бывают искушения воспользоваться примитивными человеческими чувствами. Что-то сродни фантомной боли от отвалившихся рудиментарных придатков. Однажды оно возникло и у меня. Но жизнь очень быстро доказала мне, что я ошибалась. Хочешь послушать, как это случилось? И отчего я оказалась здесь, посреди смердящего гнилого леса?.. Ну послушай. Под влиянием волнующих рассказов мозговые волны имеют тенденцию слабеть, это благотворно повлияет на твою пищевую ценность…
Гензель не хотел ничего слушать. Но и возразить он не мог, как не может возразить дорожный тюк, болтающийся у хозяина на плече.
– Нет, мой милый Гензель, я не всегда была вынуждена жить в лесной чаще, в водовороте генетического распада. Я знала и лучшие дни. Я жила в настоящем дворце, отделанном мрамором и драгоценностями, и носила наряды из шелка, любой из которых стоил дороже, чем выводок квартеронов вроде тебя. Это было очень давно и очень далеко отсюда, в королевстве, название которого тебе, скорее всего, незнакомо. Да, я знала, о чем говорю, когда рассказывала вам с Гретель о дворцах и их обитателях. Я прожила там много лет. Отчего, спросишь ты? Во-первых, я была юна. По-настоящему юна и, хоть познала суть геномагии, иногда еще испытывала человеческие слабости. Во-вторых, жизнь при дворце многое дает геноведьме. Золото, любые компоненты для генозелий, собственная лаборатория… Поверь, это немалое подспорье в жизни, даже если она посвящена геномагии – не надо кочевать между городами, ища клиентов и заключая контракты, мокнуть под дождем, находить прекурсоры… Тамошние монархи отличались большим уважением к геноведьмам и охотно их привечали, переводя в разряд фавориток. Знаешь, как нас там называли?
Геноведьма усмехнулась, и, хоть Гензель этой усмешки не видел, вибрация ее тела передалась ему, заставив испытать приступ слабости.
– «Генофеи». Так почтительно именовали нас льстивые придворные аристократы, которым мы убирали дрянные генетические дефекты, лишние пальцы, язвы, последствия всякого рода невоздержанности… Может, снаружи дворец выглядит роскошным сооружением, внутри же он сродни котлу кипящего гноя. Тайные операции по улучшению фенотипа, беспорядочные связи, застаревшие генетические болезни… Столько дряни, сколько я видела там, не встречается даже в кварталах мулов. Но мы работали не покладая рук – я и остальные генофеи. Нас было семеро. Штопали ветхие генетические цепочки, латали врожденные дефекты, превращали сановных уродцев во что-то человекоподобное. Меня боготворили. Я была любимицей королевской четы, выделяясь даже на фоне прочих. Геномагия в моих руках творила настоящие чудеса. Впрочем, я тогда была молода… – Следующий смешок геноведьмы оказался еще менее приятен. – Я создавала зверей для королевского парка, столь удивительных, что люди немели при виде них. Я выводила растения, которые пахли как нектар альвов. Из слабых и трусливых рахитов я делала непобедимых воинов. Из слабоумных придворных потаскух – прекрасных девственниц. Были и другие геномастера, но я всегда была лучшей. Самой целеустремленной, самой решительной, самой дерзкой… Ну как, все еще хочешь узнать, как я очутилась здесь?
Геноведьма, не выпуская Гензеля из цепкой хватки, остановилась напротив проема в пульсирующей стене тоннеля, похожего на обнаженную рану. В его глубине тянулись белесые, проталкивающие кровь сосуды, какие-то костные наросты и серые комья желез.
– Уровень гемоглобина падает, – озабоченно произнесла геноведьма, пристально разглядывая внутренности своего дома. – Этого следовало ожидать. Мой дом силен и вынослив, но даже он не способен бесконечно поддерживать жизненные показатели на стабильном уровне. Извечная беда всех живых организмов, обычных или выведенных в пробирке. Время от времени требуется возобновлять запас питательных веществ… Сейчас мы увеличим количество эритроцитов и… Впрочем, тебе это, наверно, совсем не интересно, верно? То ли дело твоей сестре… Лучше я закончу ту историю, что начала. Историю про одну наивную генофею, которая сломала себе жизнь, единственный раз в жизни поддавшись милосердию.
Узкие пальцы геноведьмы легко касались вен и обнаженных нервов, словно те были клавишами церковного органа. Покорная этим пальцам, струилась по внутренним сосудам кровь огромного организма.
– Все случилось из-за этой проклятой королевской четы. Они одевали меня в шелка и парчу, купали в золоте, но лишь до тех пор, пока я выполняла их маленькие прихоти. Они кичились тем, что их генетическая линия на сто процентов человеческая. Ни малейшего вмешательства в генотип, подумать только!.. Такую чушь можно лить в уши тупоголовых придворных, надменных аристократов или безмозглых квартеронов из городской черни. Но не лучшему геномастеру королевского двора! Я-то знала их старые грешки и пороки… Знала, кто из их предков сделал втайне генетическую операцию, кто баловался зельями, кто пытался модернизировать свой фенотип – успешно или нет… Ты бы удивился, милый Гензель, узнав, сколько дряни плавает в крови у благородных господ. И чем выше их статус, чем больше кичатся они чистотой своей генетической линии, тем зловоннее оказывается дрянь…
Гензель надеялся, что история будет долгой. Быть может, пока геноведьма треплет языком, у него есть шанс нащупать тропу для бегства. Впрочем, оборвал он сам себя, о каком шансе может идти речь, когда болтаешься на чужом плече?.. Что он может – плюнуть ей в лицо?..