Генеральская дочь - Страница 29

Он перевернулся на спину и чуть приоткрыл глаза. В сумраке комнаты, казалось, плавал вчерашний табачный дым. Плотные шторы на окнах слабо просвечивали. Это означало, что снаружи уже начался день, обещающий шумную суету давно немилого квартиранта, еще не проснувшегося там, на кушетке в углу, толпу его чокнутых гостей, ставший уже привычным скандал с верхней соседкой, кастрюлю застывшего вчерашнего супа, оставленного с вечера матерью.

Он попытался оттянуть начало этого гнусного дня и, прикрыв глаза, додумать до конца недоснившийся сон.

Он вздрогнул от неожиданного, резкого звонка в дверь. Придется встать. Отпирать дверь — его обязанность. Тот, что спит на кушетке в углу, делает вид, что не живет здесь, и к дверям старается не подходить. Застонав, он сел и, не открывая глаз, потянулся за одеждой. Звонок снова задребезжал, требовательно и тревожно, и он подумал: «О, Господи, будет ли в этой жизни покой?»

Свет слабой лампочки в коридоре неприятно ожег глаза. Первый в начавшемся дне гость стоял за дверью, глядел настороженно и озабоченно. Войдя, испуганно покосился на кушетку в углу, и, проследив за взглядом гостя, он вдруг обнаружил, что кушетка пуста, и все вспомнил, и ощутил покой и радость сбывшейся молитвы.

Они прошли на кухню, и он вскипятил чай и предложил гостю свою особую заварку с травами, собранными прошлым летом на Острове, высушенными на солнце и хранившимися теперь в кухонном шкафу, в бумажных пакетах из-под молока. Пока пили чай, гость рассказывал новости, и он не прерывал неуместными вопросами ровного потока бесцветных, давно неинтересных ему событий. Он ждал единственно важного: просьбы, ради которой явился утренний посетитель, просьбы, которая из вежливости приберегалась напоследок.

«Да, кстати. Я получил письмо, тебе привет и просьба передать со мной книги. Они ведь, кажется, у тебя оставались?»

Он не ожидал этого вопроса, засуетился, побежал зачем-то в комнату. Снова посмотрел на давно опустевшую кушетку в углу, медленно провел рукой по пыльной крышке пианино, на котором когда-то стояли книги, с облегчением перевел дух, вернулся и сказал почти радостно:

«Нет, я все отдал, тогда еще… Знаешь, все должно быть у них… Спроси там…»

Кивком головы он указал на окно. Там, за поворотом, на соседней улице, стоял другой дом, не оградивший от беды неразумных людей, взявших на себя труд приютить хозяина книг. Того, кто спал когда-то на кушетке в углу. Того, кто внес в его жизнь столько шума и суматохи.

Дело было, таким образом, кончено, но гость медлил уходить, полагая долгом вежливости проявить теперь интерес и к его жизни. Он рассеянно ответил на дежурный набор вопросов («как дела?», «что пишет Коля из Парижа?», «скоро ли женишься?»). И вытеснил уже гостя в крошечную прихожую, как вдруг тот вспомнил, что должен срочно позвонить по делу («ты ведь не возражаешь?»).

Пришлось включить телефон. Он отошел к столу и минут пять делал вид, что просматривает подвернувшуюся под руку книгу, пока гость таинственно, иносказательно объяснял в телефон какому-то Марку, что приедет вечером на час позже, чем уговорились.

Наконец, довольный собой, гость откланялся. В щелку меж неплотно сдвинутых штор он видел, как гость перешел через дорогу и свернул за угол, направляясь к тому, другому дому, где сообщит те же новости, расскажет те же истории и, спросив наконец о книгах и получив утвердительный ответ, задаст обязательные вежливые вопросы.

Он открыл крышку старого пианино и ласково коснулся пальцами клавиш. Сейчас, пожалуй, можно сыграть что-то для себя. Днем соседка редко скандалит из-за шума. Он зажег свечи в укрепленных над клавиатурой канделябрах, и по стенам метнулась огромная, нелепая тень в слишком свободной, мешковато сидящей одежде.

Как всегда, Итальянский концерт внес в его душу покой и гармонию, смущаемую лишь напряженным ожиданием стука в потолок. Но — как видно, день обещал быть удачным. Никто не стучал, и он, постепенно расслабляясь, оборвал музыку на полуфразе и заиграл Моцарта. Медленно уходила, как бы изливаясь сквозь кончики пальцев в недра терпеливого инструмента, мучившая его душевная боль и тоска. Мысли, не смешиваясь с музыкой, постепенно возвращались к прерванной вчера работе.

Прошлогодний роман, пущенный в самиздат и расхваленный, как водится, друзьями, давно его раздражал. Он начал новую вещь и написал уже как бы первую часть ее. Но странный конец этой части… Точнее говоря, отсутствие какого-либо определенного конца вселяло в душу неосознанную тревогу. Надо было искать выход, а значит — вводить в действие новых персонажей и расширять его за пределы уютных, знакомых границ своей квартиры и своего Острова. Задумавшись, он и сам не заметил, как перестал играть, машинально повернулся налево, к бюро, на котором стояла пишущая машинка, вытащил из нее начатую вчера страницу, пробежал глазами, потянулся к пачке исписанных листков…

Зазвонил телефон. Он поднял трубку и некоторое время недоуменно вслушивался в сбивчивый щебет, с трудом преодолевающий помехи на долгом своем пути через огромный город. Что-то о ребенке, она ждет ребенка? Но он-то какое к этому имеет отношение? И почему он должен принимать поздравления? Кто скоро станет отцом?..

Не отвечая, он осторожно опустил трубку на рычаг и выдернул телефонный шнур из розетки. В ванной комнате, включив свет, долго рассматривал в зеркале свое лицо.

Раз в год, уезжая на Остров, где никто не мог его видеть, он коротко стригся и сбривал бороду. А возвратившись через три месяца, видел в зеркале то, что видит сейчас: густые кудри, прикрывающие лоб и низко спускающиеся на уши, пышную бороду, надежно укрывшую нижнюю часть лица, очки, защищающие беспомощные, близорукие глаза. Он подумал о призраке тяжкой, неизлечимой болезни, переданном им помимо воли неведомому, еще не жившему существу. И о том, какой ад ожидает этого младенца. И о преступности свершенного над ним глупой самкой, обманувшей — нет, не его, а самое себя и своего будущего ребенка. И о непоправимости происшедшего.

Он включил горячую воду. Пока ванна наполнялась, вернулся в комнату. Вставил в машинку недописанный листок и, не садясь к столу, начал быстро печатать, прислушиваясь к шуму льющейся воды. Окончив, он перечел написанное, удовлетворенно кивнув, сложил листочки стопкой на бюро и заботливо прижал их углом пишущей машинки. Ванна уже наполнилась. Он разделся не торопясь, аккуратно складывая вещи на табуретку, отыскал на полочке старое бритвенное лезвие, осторожно взяв его за уголок, забрался в ванну и блаженно погрузился в горячую воду…