Генерал и его армия - Страница 6
Он мог надеть мятый костюм без галстука (ценя при этом внимание, он с удовольствием носил галстук, который мы купили ему в Барселоне или Монте-Карло, но если бы не купили – не беда, обошелся бы запросто). Ему была нужна помощница, слушательница, нянька, подруга, которая бы его понимала и помогала бы справляться с этими мелочами. Как здорово, что столько лет с ним рядом была Наташа!
Зато техника должна была быть в порядке, поэтому он так любил свой «пассатик» (поддерживал его на ходу больше восемнадцати лет!). Зато ноутбук должен был быть лучшим.
Тщательность в изучении деталей, вживание в жизнь тех, о ком писал, начались еще с «Большой руды»: отцу дали командировку на Курскую аномалию – тогда писатели могли получать такие командировки, но многие никуда не ездили, предпочитали, сидя дома, изучать материал по газетам. Отец же провел там, на стройке, почти четыре месяца, разговаривая с водителями, сторожами, диспетчерами. Было ему тогда всего 29 лет. Повесть вышла в «Новом мире», и отец проснулся знаменитым писателем – ее перевели на семнадцать языков, сняли в кино, поставили в театре, на радио, на телевидении.
Отец рассказывал, что Василий Шукшин своим друзьям говорил с досадой, что это он должен был написать «Большую руду».
Отец крепко подружился с актером Евгением Урбанским и его женой. Урбанский сыграл главную роль в одноименном фильме, снятом режиссером Василием Ордынским. Режиссер часто бывал у нас дома в те времена и, со слов отца, видел меня годовалую. Он сказал тогда отцу: «Жора, это лучшее твое произведение».
Евгений Урбанский был невероятно обаятельным человеком, в компании от него все не могли оторвать глаз – он великолепно пел и играл на гитаре. Для отца была большим ударом нелепая и страшная гибель актера на съемках фильма «Директор». Особенно потому, что все произошло так, как было описано в «Большой руде»: он врезался на автомобиле в груду песка и сломал пятый и шестой шейные позвонки – так погиб шофер Пронякин в повести отца. Отец счел это каким-то чудовищным знаком и сказал мне, что чувствует себя виноватым в гибели Жени, что это он ему предсказал такой конец…
Для «Трех минут молчания» отец устроился работать матросом на рыболовецкое судно, добывавшее норвежскую селедку. Он был в плавании вместе с командой больше одиннадцати месяцев, по-честному разделяя с ними все трудности лова. В это время мама ждала ребенка, поэтому меня и назвали в честь моря, где он в то время был.
Потом отец подарил свою книжку боцману, который воскликнул: «А, помню-помню, такой молчаливый, странный был матрос, все строчил что-то в свой блокнотик в кубрике».
А ведь отец мог побыть в командировке на судне в качестве журналиста, гостя. Но так он не хотел. Может быть, поэтому все его произведения абсолютно достоверны, очень точны по фактуре.
Я как-то спросила его, почему в «Трех минутах молчания», где описывается жизнь моряков, занятых невероятно тяжелым трудом, нет никакой ненормативной лексики. А отец сказал: «Зачем? Можно так описать все, что ты хочешь, что она не понадобится. Для того чтобы матюги использовать, не надо большого искусства. Ты попробуй обойтись без этого, чтобы тебе поверили». И верили, верили безусловно.
По выезде из Оффенбурга мы слегка «поцеловали» чью-то машину, погнув собственный бампер, и постарались быстро смыться с «места преступления», чтобы нас не задерживали для разборок со страховкой. С тех пор во время каждой парковки отец стал спрашивать, проходим ли мы по расстоянию, есть ли безопасный зазор между другими машинами, и только тогда я узнала, что фактически он видит четко одним глазом. На втором была уже почти созревшая катаракта – он ускорил ее созревание длительным сидением за черно-белым маленьким экраном ноутбука. Несколько раз, наливая мне «коктейль Владимова», отец промахивался мимо рюмки, но я продолжала всецело ему доверять нашу безопасность – я знала, что он очень опытный водитель с более чем сорокалетним стажем…
Мы быстро добрались до Страсбурга, уже французского городка, причем оба были потрясены тем, что на границе никто нас не проверял – таможенники стояли к нам спиной и оживленно обсуждали что-то явно более интересное, чем наши иностранные лица.
Затем мы тронулись дальше и к вечеру оказались в маленьком французском городке Дижоне. Сразу почему-то вспомнились мушкетеры и незабвенный д’Артаньян. Поселились в отеле с чудесным названием «Король Дюк». В памяти остались хрустящие круассаны, которые нам подали утром на завтрак. Завтрак был полноценный, почти шведский стол; в других местах такой роскоши нам не доставалось – у отца было довольно туго с деньгами, и мы старались поселиться по возможности дешевле, максимум в двухзвездочных гостиницах.
На следующий день был Лион. Запомнились королевский дворец и маленькое кафе на заправке, где отец по моей просьбе купил мне музыкальную игрушку. Стоила она немало – двести франков, но меня пленила совершенно: на круглой площадке устроен фонарь, к которому прислонился играющий на гитаре мышонок. Вся конструкция заводилась с обратной стороны ключом. Эта музыкальная шкатулка у меня хранится до сих пор – я включала ее маленькой дочке Кате, и та приходила в бурный восторг. Правда, после ее шаловливых ручек пришлось шкатулку чинить, и мастер строго велел не заводить ее больше чем на девять оборотов, чтобы снова не сорвать механизм. Она и поныне стоит у меня в квартире как память о нашем чудесном путешествии…
Отец был страшно удивлен моей просьбой и говорил, что не ожидал встретить женщину, которая интересуется не тряпками, а игрушками и куклами.
Два дня мы провели в Марселе, это были очень насыщенные дни, остались какие-то очень яркие картинки города. При этом путеводителя у нас не было, и мы сами решали, куда нам выбраться, для подсказки я использовала открытки в магазинах – решив, что на них обязательно должны быть изображены какие-нибудь достопримечательности, которые обязательно посещают туристы.
Одну ночь мы провели в славном недорогом двухзвездночном отеле, но на следующий день зачем-то решили в нем не оставаться, а перебраться по улице повыше, в более дешевый. То была роковая ошибка, о которой мы вспоминали потом с улыбкой, но тогда нам было не до смеха. Все по нашей русской пословице: «Скупой платит дважды».
Дверь открыл весьма подозрительного вида портье, одноглазый, с наглой усмешкой, по лицу которого нам стало ясно сразу, что мы имеем дело с шельмой. Но мы с отцом все же не передумали. Не дрогнули мы и тогда, когда портье сказал, что лифта нет, и потащил нас вместе с багажом по узкой винтовой лестнице на последний этаж. Потом он торжественно объявил, что удобства – на этаже (кажется, это был единственный раз, когда мы столкнулись с этим весьма необычным для французских отелей явлением).
В номере оказались две кровати, жалобно закряхтевшие под нашими телами, и покосившийся шкаф, ножка которого обрушилась при моей первой попытке открыть дверцу и повесить вещи. Стаканов в номере тоже не оказалось, пришлось призвать портье, который явился далеко не сразу и неохотно выдал нам ровно два стакана и пожелтевшее полотенце, весьма подозрительно посматривая на нас, как бы решая для себя, можем ли мы сбежать с таким богатством.
Ночка в отеле оказалась под стать всему остальному – окна наши выходили на проезжую часть, а отель поднимался в гору, и посему все автомашины и мотоциклы набирали скорость, их рев мы слушали всю ночь, проклиная все на свете.
Потом-то мы хохотали, вспоминая это приключение. Нас нечаянно занесло в отель для встреч с девицами легкого поведения.
Дальнейший путь лежал через Прованс и маленькие городки с волшебно звучащими для слуха названиями, вроде Клермон-Ферран и пр. Сразу почему-то вспоминался юный д’Артаньян со своим необыкновенного цвета мерином.
Мы миновали осенние Альпы, проехали рядом со знаменитым перевалом Сен-Готар и говорили о подвиге Суворова и о русских солдатах, которые настолько абсолютно верили ему, что прошли там, где это казалось совершенно невозможным.