Генерал Ермолов - Страница 1

Небо над рекой просветлело. Защебетали в высокой, подсушенной летним зноем траве первые птахи. Фёдор Туроверов и Ванька Рогов — служилые казаки Гребенского полка Терского казачьего войска лежали в засаде на северном берегу Терека, возле брода. За спинами казаков раскинулись угодья, неподалёку от станицы Червлёная. Родная земля, не успевшая остыть короткой ночью, грела их тела. Они дожидались товарищей: Серафима — Симку, Николу-Чёрного да Николу-Кривого. Уже неделя минула с тех пор, как те ушли за реку добывать аманатов.

Едва солнце показалось над верхушками затеречных холмов, их товарищи вышли на противоположный берег Терека с боевыми конями и двумя женщинами, пленницами. Головы обеих покрывали мешки, руки были крепко связаны и прикручены к телу сзади.

   — Смотри-ка, братишка, на энтот раз баб споймали, — бормотал Ванька. — Эх, не люблю баб чеченских!

Ванька так воодушевился, что даже пихнул Фёдора локтем в бок.

   — Да отстань ты! Лежи тихо!

   — Да что там!.. — не унимался Ванька. — Такую бабу, когда имаешь — словно сухое мясо конское жуёшь. Тьфу, дрянь! Ты-то не пробовал, а?

Дородное Ванькино тело облекала черкеска удивительного красно-бурого цвета. Хорошо хоть белую папаху шалопут заменил на потрёпанную отцовскую фуражку, пробитую пулями и чиненую-перечиненую.

   — Довольно о бабах трепаться. Женисся — утихнет в тебе дурная силушка, шалапут бестолковый, — шёпотом, беззлобно бранился Фёдор.

Между тем на противоположном берегу рачительный Симка уже снял с голов пленниц мешки. Он привязал концы арканных верёвок к ошейникам, сжимавшим стройные девичье шеи, бережно развязал путы, освобождая пленницам руки. Всем им, и людям и коням, предстояла переправа через быструю реку. Тонкие тела юных девушек-подростков скрывались в тени огромного тела Николы-Чёрного, словно молодые орешины в тени утёса-великана. Никола-Чёрный легонько потянул за концы верёвок, заставляя пленниц шагнуть вниз, к реке. Одна из них ухватилась обеими руками за аркан. Восходящее солнце окрасило розовым белую кожу её узких запястий. Другая стояла недвижимо, опустив голову. Даже рук не развела, словно они всё ещё были связаны злой верёвкой.

Симка взял наизготовку ружьё. Никола-Кривой аккуратно скрутил верёвки в тугие жгуты и спрятал их в седельные сумки.

   — Ишь, целица мастак! Одноглазый чёртушко, а стреляет так, словно херувим Божий, его пули прямо к цели несёт на своих крылах...

   — Утихни ты, сверчок! — прервал товарища Фёдор. — Может, нам пониже переползти? Их ведь вода ниже но течению снесёт...

   — Да погодь ты суетиться! Как сносить начнёт, так и переползём, — возразил упрямый Ванька.

Они уже зашли по колено в воду. Коля-Кривой вёл в поводу коней, Коля-Чёрный тащил пленниц, намотав арканы на мощные предплечья.

Камень вылетел стремительно, словно прибрежные скалы выплюнули его, метко целясь в бедовую головушку Симки-Серафима, покрытую потрёпанной папахой. Симка рухнул лицом вниз, поднимая в воздух фонтаны алых брызг. Никола-Кривой отпустил поводья коней, и уже обернулся к берегу, хватаясь за рукоять пистолета. Стрела ударила его в шею, пронзив её насквозь. Фёдор ясно видел окровавленный наконечник прямо под затылком весёлого товарища детских игр. Никола-Кривой упал в воду. Его единственный глаз в последний раз узрел синеву утреннего неба.

Никола-Чёрный рванулся вперёд, натягивая арканы. Пленницы не отставали. Одна из них уже пустилась вплавь и быстро настигла бредущего по грудь в воде Николая. Она, выбросив лёгкое тело из воды, перехвалила обеими руками ослабевший аркан и накинула его на шею пленителя. Девушка душила Николу-Чёрного верёвкой, вгрызалась в его тело с последней злобой обречённого на верную смерть существа. Казак, грозно рыча, схватился обеими руками за тугую петлю аркана, пытаясь оторвать его от горла. Быстрое течение уже начало сносить их, когда вторая пленница добралась до места схватки. Она ловко взобралась на тело Николы, как ящерица взбирается вверх по стволу дуба. Вцепилась тонкими как иглы пальцами в его седеющие кудри, повисла. Она кусала его как дикий зверь. По лицу Николы струились алые ручейки. Кровь была и на губах пленницы. Фёдор заметил, как что-то блеснула в руке казака. Наверное, Николе-Чёрному всё-таки удалось выхватить кинжал из ножен, прежде чем все трое ушли под воду.

   — Лежи тихо, Ванька, — твердил Фёдор, для верности удерживая товарища за полы черкески. — Лежи тихо, за рекой стрелок... Эх, что ж ты, лихоимец, в красной одёже на дело попёр? Модник станичный! Нету тута девок, для завлечения пригодных...

   — Дурень ты, Федя! — почти в полный голос ответствовал Ванька. — На красном кровушка не явно видна. Я ж о тебе заботюся, чтоб ты вида братской крови не успугалси и порток не обмарал...

Она вышла из-за груды серых валунов. Фёдор ясно видел кольца рыжей косы, обвивавшие её шею, причудливые татуировки на кистях рук, сжимавших древко пики, изгиб лука за спиной. Голову женщины покрывали складки тёмного платка, повязанного на азиатский манер, наподобие чалмы. Всё её одеяние, цветов притеречных скал и высушенного жгучим солнцем ковыля, делало её похожей на ожившую плоть земли, рождённую дикой природой этих мест для кровавых подвигов и мести.

   — Матерь Божия, Пресвятая Богородица... — выдохнул Фёдор.

   — Баба это, Федя, просто баба басурманская, — пробормотал Ванька.

Он заелозил, заряжая ружьё. Сухая трава зашуршала под его грузным телом. Клацнул замок затвора.

   — Да тише ты! Спугнёшь! — зашептал Фёдор.

Терек катил мимо них бурые воды, шелестя донной галькой. Звонко шуршал сухой ковыль, скрывавший их тела от глаз грозной воительницы. Иван прицелился.

Вдруг Фёдору почудилось, что женщина стоит не на противоположном берегу, а рядом с ним, лицом к лицу. Что синий взгляд её жжёт ему кожу леденящим жаром и обливает иссушающим холодом.

Она исчезла прежде, чем свинцовое тело пули расплющилось о серый валун на противоположном берегу.

   — Ты зачем, гадёныш, меня под руку ударил? — взревел Ванька. — Али баб сильно жалеешь? Так то ж чеченская ведьма! Ты ж сам видел, что они с нашими хлопцами сотворили!

   — Прости меня, Ваня, сам не знаю, какая блажь на меня нашла, — только и смог вымолвить Фёдор.

«..Удостой меня быть орудием мира твоего...»

Слова молитвы

К весне 1817 года на Сунже существовали два небольших укрепления. Генерал Дельпоццо[1] поставил в этом месте Назрановский редут для прикрытия Военно-Грузинской дороги, проходившей тогда от Моздока к Владикавказу через землю ингушей. До этого, в 1817 году, Алексей Петрович Ермолов, уезжая в Персию, приказал поставить и другое укрепление, Преградный Стан, в пятидесяти вёрстах от селения Назрань. Новый редут был занят ротой Владикавказского гарнизонного полка с двумя орудиями и сотней казаков. Русские солдаты принялись рубить лес за рекой Сунжа, что сильно обеспокоило чеченцев. Но чеченцы ещё надеялись на неприступность своих аулов, закрытых густыми лесами и топкими болотами. Проявлять покорность было не в их характере. Их выбор был между обороной, в случае продвижения русских за Сунжу, и нападением. На строительство Преградного Стана они ответили рядом опустошительных набегов на затеречные станицы. По примеру прежних лет они надеялись вынудить тем Ермолова заключить соглашение на выгодных для них условиях. Фигура Ермолова вызывала у них ужас, но они всё ещё не верили его угрозам, и даже сбор войск на Тереке мало беспокоил чеченцев, привыкших к мимолётным вторжениям русских. Чеченцы предполагали, что, сделав два-три перехода, войска вернутся назад, и всё останется по-прежнему. Только мирные чеченцы, обитавшие между Сунжой и Тереком, могли до некоторой степени оценивать значение совершавшихся событий.