Гекуба - Страница 17
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТЬ 1.
Оставляя на лестнице мокрые следы, Алекс добрался наконец до единственной в мире двери с табличкой "Мишпахат Беккер" - семья Беккер, хотя никакой семьи в общем смысле слова тут никогда не было. Было уютное жилье довольного своим одиночеством холостяка. Здесь он был единственный хозяин и самый дорогой гость. Здесь никто не мешал ему заниматься своими делами и жить так, как ему хочется. Никто и ни от чего не отвлекал, некому было нарушать близкие и дальние планы. Живи и радуйся.
Но вся беда была в том, что не было никаких дел, планов, занятий. Дорогой современный компьютер, купленный и освоенный для рассылки своих проектов по всему миру, стоял зачехленный уже около года. Никто так и не откликнулся на циклопическое количество посланий по всем мыслимым и немыслимым адресам. Личная переписка по такой удобной и безотказной электронной почте заглохла сама собой через какие-то полгода радостей и дискуссий. Телевизор с дигиталь-ными наворотами около года радовал изобилием возможностей. Но передачи на родном языке были однообразными, новости и проблемы - чуждыми. Сучнее и отвратительнее их были только американские боевики, сочиненные дебилами для дебилов. Включение их причиняло почти физическую боль - с бесконечными вопросами к выпавшему из вертолета трупу "Ты в порядке?" и стрельбой по всем направлениям после долгого кошачьего концерта с нацеленными друг на друга пистолетами. От этих фильмов Алекс возненавидел Америку еще сильнее, чем реально наблюдаемый Израиль. На всех каналах, на разных языках, одна и та же пошлая реклама. Те же бесконечные фильмы с одинаково запрокинутыми псевдо-женскими лицами партнерш, что исправно приседают над изнывающими от фаль-шивой страсти то белыми, то черными партнерами, занятыми сосредоточенной пальпацией силиконового чудовища на потных маслатых коричневых телах, отдаленно напоминающих женские. Какую же надо иметь чудовищную фантазию, чтобы возбудиться от подобной эротики!.. При возникновении на экране такого шедевра современного мирового кино Алекс тут же переключался на что угодно, но услужливое воображение немедленно вызывало в памяти Лидочку в пору их короткого студенческого счастья, милую естественность реальной женщины вместо всей этой мрази.
Короткая эйфория с видео окончилась тем же - знакомые фильмы уже выглядели породией на самих себя, а незнакомые поражали американоподобным примити-визмом свободного киноискусства новой России. Всех же прочих стран, что от-почковались от Союза словно не существовало ни в телевидении, ни в видео-продукции. Вот жила-была на свете некая страна на окраине с населением больше Франции и Бенилюкса вместе взятых - и нет. Ни литературы, ни искусства, ни продукции. Одна независмость от всего, чего раньше было в достатке...
Книжные полки до потолка, которыми он так гордился, сегодня вызывали зубную боль. Открыть Тургенева, Достоевского, Пикуля, Семенова для него означало пог-ружение в эмоции, несовместимые с миром, в котором он обитал сегодня, пусть и в немыслимом до эмиграции комфорте. Любимые герои Ирвинга Шоу и Агаты Кристи тотчас перевоплощались в живых иностранцев и иностранок, с которыми было связано столько мерзкого. Они больше не были людьми, которым можно было сопереживать. Это были существа из какого-то параллельного, враждебного мира. Они вели свой образ жизни и жили в своей, недоступной Алексу стране, как он некогда жил в своей. Их страсти больше не вызывали сочувствия благодарного читателя западной литературы. Напротив, он невольно злорадствовал: вам, гадам, тоже плохо на душе...
Тщательно заперев за собой входную дверь, Алекс раскрыл промокший насквозь зонтик, развесил на плечиках такую же мокрую куртку, включил масляную батарею отопления, чтобы снять промозглую сырость зимнего израильского жилья с бетон-ными стенами и прозрачными окнами рамами. На батарею же он поставил хлю-пающие туфли.
Позади была унизительная деловая встреча. Конкуренты раскритиковали его договор, представив агента Беккера жуликом, и сдержанные приветливые клиенты встретили его на естественном накале. Каждое слово подвергалось сомнению, каждая цифра - демонстративному пересчету. Через два часа крика и женского плача ("Мы же не воруем, поймите! Эти деньги нам достаются такой ценой, что страшно даже рассказать. А вы...") и угроз ("Я завтра же сообще прямо вашему управляющему. Пусть знает, кого они держат на работе!"), сменившимися извинениями ("Вы тоже должны понять. Нам такое рассказали...") Алекс, оказав-шись под дождем, долго не мог понять, где он и как найти дорогу к остановке автобуса. С годами его некогда острый ум и чутье начали подводить. На горной улице к тротуару выходили только облицованные камнем обрывы, а сами дома были на высоте третьего этажа. Поднявшись туда, он долго не мог найти за мечущейся на ветру густой черной листвой табличку с названием улицы, чтобы сориентироваться по карте. Номера домов, как назло, не освещались. Не стоит и говорить, что нигде не видно было ни души. А дождь обрушился как раз когда он уже шел к остановке. Потоки воды несли по склону улицы мусор и платиковые бутылки мимо навеса, под которым ежился и заслонялся от ветра зонтом заподоз-ренный в обмане агент. Машины неслись мимо, обдавая его веером брызг из-под колес. Автобус вылетел из-за поворота и тоже промчался было мимо, но водитель во-время спохватился, тормознул, дал задний ход и распахнул единственному пассажиру двери. На выходе дождь шел еще сильнее. К тому же здесь, у моря, был такой ветер, что без конца выворачивал наизнанку зонтик, пока не сломал две спицы. Пальмы крутили где-то в небе своими павлиньими хвостами и упруго гну-ли казавшиеся пористыми шершавые серые стволы. С них летели по воздуху полу-тораметровые сухие листья и с грохотом падали на мусорные ящики. Цветущие эвкалипты распространяли прянный запах и мотали черными в ночи гривами.
И вот он дома! Переодеться в сухое в такой промозглой комнате - пытка холодом. Батарея прогреет гостиную на градус-два в лучшем случае через час. Бесконечные четырнадцать градусов в декабре-январе были так же непереносимы, как тридцать в июле-августе.
Он надел меховую безрукавку, вскипятил чай и погрузился в кресло, придвинув батарею вплотную к немеющим от холода ногам. Делать было решительно нечего, а спать не хотелось. Оставалось только включить последние известия, потом по-скакать по удивительно однообразным каналам.
С утра же предстояла очередная пытка безделием до самого вечера, когда воз-вращались с работы клиенты и можно было иммитировать хоть какую-то деятель-ность. Бесконечные часы надо было как-то прожить. Открывать проекты было еще больнее, чем просто слоняться по комнатам... После расписанных по минутам десятков лет всей жизни подобное существование было похоже на пожизненное заключение, тщательно продуманное в своей жестокости. Даже созданный уют вокруг становился уже невыносимым.
Пока же надо было как-то спасаться от холода. Можно забраться под перину в свитере, но лучше снова выйти на улицу и согреться движением, пока батарея сделает свое дело.
За окном он видел ночную улицу, на мокрый асфальт которой втягивалась и втя-гивалась бесконечная цепочка слепящих фар. Нетерпеливые водители нервно си-гналили друг другу, то и дело переходя на крик.
Это бронуновское движение миллионов машин сразу по всей Стране делало ее призрачной и такой же бессмысленной, как все эти будни. Автомобили стояли и неслись повсюду, они были неизбежным злом. Но еще хуже был холод. Алекс надел теплые носки, сунул ноги в резиновые сапоги, натянул ветровку поверх ме-ховой безрукавки, с которой расстаться не было сил. Потом оглянулся на иска-леченный зонтик, который следовало выкинуть сразу - все равно надо завтра покупать новый, третий в этом сезоне - и вышел под слабый дождь с истеричными порывами мокрого ветра с моря. После нескольких минут движения застывшая в жилах кровь стала снова горячей и текучей.
На зимней Набережной в такой час было пустынно. Это вам не в августе, когда горожане со всех сторон съезжаются сюда глотнуть воздуха, который вряд ли холоднее, чем в душных квартирах, к тому же мокрый и пахнет баней, но хоть подвижный. Нет, подумал он, лето все-таки еще хуже. У него давно не было сравнений типа это лучше того. Напротив - то еще хуже этого... Россия еще хуже Израиля, а потому следует жить тут, а не там. Не следует жаловаться на жизнь - будет еще хуже. Причем так, что нынешние неприятности будут вспоминаться, как сладкий сон. Надвигалась старость - без сбережений, госпенсии и семьи.