Газета День Литературы 141 (5 2008) - Страница 6
Тут следует, видимо, сказать, что автор отнюдь не занимается живописанием тех трудностей, о которых идёт речь, он далёк от мысли смаковать эти трудности и приковывать к ним и только к ним читательское внимание. Нет и нет! В.Маслов пишет обо всём этом с сердечной болью: ведь он не со стороны глядит на Крутую Дресву, он здесь не заезжий корреспондент, а свой человек. Он живёт думами и чаяниями северной деревни; он незримо сидит с земляками и за свадебным столом ("Свадьба") и в доме Анфисы Алексеевны ("Никола Поморский"), он делит с ними и самые радостные и самые горькие минуты.
Автор в своих рассказах создаёт как бы обобщённый образ помора-северянина со своим особым складом характера, со своим взглядом на жизнь и со своим самобытным языком. Обобщённый, разумеется, не в понимании абстрактный. Нет. Масловские герои, как и все живые люди, каждый на особицу и лицом и голосом, да что голосом — интонация и то у каждого своя. Но запоминаясь каждый сам по себе, они, вместе с тем, и как бы "дополняют" друг друга.
Главное же — через художественно зримый показ нелёгкой жизни северян автор рисует впечатляющую картину народной жизни, показывает несгибаемую стойкость своих героев, их высокую нравственную красоту. Особенно сильными в этом отношении являются рассказы: "В тундре" и "Восьминка", написанные сурово, сдержанно и оттого пронзительно.
В.Маслов по-сыновьи беззаветно любит свой Север. И любовь эта — на всю жизнь. И хотя о Севере уже немало писалось и пишется по сей день — Виталий Маслов сказал своё слово. Герои его рассказов — правдивые и чистые, сильные духом люди. Знакомство с ними и нас, читателей, делает сильнее. А не для этого ли, кроме всего прочего, и пишутся книги?!"
Радость наша с Виталием, увы, оказалась преждевременной. Некая высокопоставленная дама посчитала книгу недостаточно светлой и оптимистичной. Она отдавала должное тому, как проникновенно написаны рассказы, даже признавалась, что некоторые из них "читала и плакала". Однако же, из этого похвального воздействия истинно художественной литературы она делала довольно странный вывод: "но не всем же плакать!" И "Крутая Дресва" книгой не стала…
В 70-80-ые годы мы с Виталием уже не только продолжали переписываться, но и постоянно виделись. Я говорю о зимах — каждую зиму Виталий приезжал в Москву. Бывало, что и по нескольку раз. И у нас всегда находилось о чём поговорить, если беседа наша продолжалась час или два, а хоть и целый день.
Веской причиной систематических приездов в столицы, кроме чисто литературных дел, было и ещё одно обстоятельство. Давненько интересуюсь я старыми книгами. И самый большой, если не сказать пристрастный мой интерес — книги по отечественной истории и славянорусской культуре. Знающие люди даже считают, что мне удалось собрать приличную библиотеку. И поскольку, постоянно бывая у меня в гостях, Виталий видел эту библиотеку, постепенно и он тоже пристрастился к книгособирательству. Но это, конечно, вовсе не значило, что к каждому его приезду в Москву букинисты выкладывали перед нами припасённые раритеты. Ценную редкую книгу приходится искать не только месяцами, но и годами. И у нас с Виталием был установлен такой порядок. Получив за очередную навигацию солидную зарплату, немалую часть её Виталий, как нынче говорят, отстёгивал на книги. А я потом, шастая по букинистическим магазинам, вместе с книгами для себя выискивал нужные издания и для товарища. Мне это было не в тягость, поскольку интересы наши были близко родственными.
Мне удалось "ухватить" изрядное число редких изданий, таких например, как знаменитая "История города Архангельского" В.Крестинина и "Записки о русском Севере" академика И.Лепехина, напечатанные ещё в ХVIII веке, "Раскол русского старообрядства" Я.Щапова, "О повреждении нравов" М.Щербатова. А как радовался Виталий, когда посчастливилось отыскать для него "Историю Государства Российского" Н.М. Карамзина в 12 томах!
Не раз и не два Виталий приглашал меня побывать в его родной Сёмже. И такая поездка состоялась.
Из Архангельска до Мезени — местным самолётиком. Из Мезени ещё восемнадцать километров — на чём придётся, но лучше и вернее — на уазике-вездеходе.
И вот она — Сёмжа.
Место первые поселенцы деревни выбрали знатное: здесь в Мезенскую губу впадает небольшая речка Сёмжа. И вот по высокому уступу междуречья раскиданы большие, присадистые дома. Правда, хорошо, если половина из них обитаемы круглый год, во второй же половине живут так называемые дачники, то есть те же сёмжинцы или их родственники, но приезжающие только на "дачный" сезон — на лето.
Родовое гнездо Виталия находится в самой середине селения. Это большущий двухэтажный домина с огромным пустующим двором и сеновалом, с различными хозяйственными пристройками. Мне для проживания выделена на втором этаже персональная уютная комнатёнка, и я в ней с дороги, едва коснувшись подушки, сладко засыпаю.
Под вечер, за старинным, с медалями, тульским самоваром, поближе знакомлюсь с родителями Виталия — отцом Семёном Виссарионовичем. С удовольствием слушаю такой неповторимый, такой певуче-музыкальный северный говорок и чувствую себя так же хорошо, как на своей родине в Нижегородском селе Кузьминке, где тоже "дачником" живу каждое лето. Вот разве что здешний мягкий говор отличается от нашего круглого, как колесо, окающего, — вся и разница…
На другой день мы с Виталием побывали в уже известном мне по его рассказам Доме памяти, сама идея которого и её воплощение целиком принадлежат моему другу.
Человек смертен — это непреложно. Но так ли уж непреложно, чтобы с уходом человека из жизни уходила в небытие и память о нём? Сколько жителей Сёмжи сложили свои головы, защитив свою Родину, а значит и родную Сёмжу в Отечественной войне! И почему бы идущим во след поколениям не сохранить священную память о них? Да, стоят величественные памятники павшим на поле боя воинам на Мамаевом кургане под Сталинградом, на Прохоровском поле под Белгородом, на Поклонной горе в Москве. Но это — памятники ВСЕМ, памятники миллионам. Но почему бы и в каждом городе, каждом селе не иметь хотя бы Дома памяти, где бы поимённо были помянуты те, кто ушёл из этого города или села на войну и не вернулся.
И именно такой Дом — не первый ли в России? — создал Виталий Маслов в Сёмже, где собрал имена поморов, погибших во всех войнах, начиная с XIX века, составил родословные всех сёмжинских родов. И если я и мои товарищи до этого знали Виталия как талантливого писателя, теперь узнали ещё и как — не побоюсь громкого слова — общественного деятеля, Человека, который своими деяниями творит важное и нужное не только лично для себя, а всему обществу. А ещё и обязательно добивается претворения задуманного, превращения мысли — в дело.
Виталию Маслову, наверное, было бы пора уже и в Союз писателей вступить. Тем более что в те времена членство в Союзе имело куда большее значение, чем ныне. Правда, тогда и само вступление было обставлено более строго: например, приёмное дело абитуриента, не выпустившего ни одной книги, как правило, попросту не принималось к рассмотрению. И всё это мне, как давнему члену приёмной комиссии, было хорошо известно. В чём выход из этого тупикового положения? К тому же, после остановки "Крутой Дресвы", Виталий не опустил руки, а продолжал упорно работать и журнал "Север" публикует его роман "Круговая порука".
Пришлось вспомнить ещё одно речение, которое только и могло как-то нейтрализовать общепринятое "как правило", а именно — "нет правил без исключения". Дело осложнялось лишь тем, что не все члены комиссии могут читать представленные сочинения, голосование же — тайное, бюллетенями. И, чтобы не было осечки, следовало наивозможно убедительно представить творчество архангельского помора моим сотоварищам по комиссии, что я, в меру своих сил, и постарался сделать.