Газета День Литературы 141 (5 2008) - Страница 23

В этой надежде, в этой уверенности продолжается жизнь страны и художественной литературы, к которой я и большинство здесь присутствующих имеем прикосновение. А подтверждение тому, что наши труды не пустые, в нечастых благодарностях, письменных, устных или премиях, таких как литературная премия Александра Солженицына, которую я с сердечной благодарностью ко всем Вам принимаю сегодня.

Впервые я прочитал Бориса Екимова в "Новом мире" в 93-м.

Это был рассказ "Набег" — история о том, как два человека — дед и отправленный родителями в деревню от греха подальше 16-летний внук (эта связь дедов и внуков, связь поколений для Екимова очень характерна) — так вот, двое взяли по весне в колхозе тощих бычков и всеми правдами и неправдами принялись их выхаживать, чтобы осенью продать и заработать денег. У бычков свои враги — болезни, волки; у старого с малым свои — чеченцы, готовые быков увести, а также лукавый председатель колхоза, сначала заключивший договор, по которому все деньги за бычков достанутся работникам, а потом переигрывающий по своему усмотрению. Рассказ очень драматичный, напряжённый, заканчивающийся открытым финалом — Екимов, судя по всему, вообще такие финалы любит. Потом был рассказ "Враг народа", герой которого колхозный тракторист Гаврила Яковлевич Тарасов раздумывает, брать или не брать ему землю и выходить из колхоза, и в конце концов решает брать, соединяя те нити, что порвались в его роду после раскулачивания. Казалось бы, автор — убеждённый противник колхозного строя, сторонник фермерства, свободного землепашества и скотоводства.

Но проходит шесть лет, наступает год 1999 и в том же журнале появляется повесть "Пиночет", главным героем которой оказывается не фермер, а председатель колхоза, прозванный нелестным для нашего уха именем за жёсткость, граничащую с жестокостью. Но так и только так можно прервать череду воровства, бесхозяйственности, слабости и беззащитности современной русской жизни, которая иначе просто прекратит своё существование. Повесть эта хорошо всем известна, но примечательно, что благородный герой её Корытин-младший, опираясь на решение колхозного правления, фактически обрезает попытки колхозников жить самостоятельно — то есть поступает буквально так же, как поступал лукавый Липатыч из "Набега".

Зеркальность всех этих сюжетов очевидна и неприкрыта. О том, что означает эта эволюция, если только это действительно эволюция, насколько она отражает реальную картину деревенской жизни, которую Екимов знает лучше многих из нас, свидетельствует ли она об изменении взглядов самого Бориса Петровича или о его незашоренности, вдумчивости и отзывчивости — обо всём этом можно долго рассуждать. Но неким критерием здесь могла бы стать екимовская публицистика — недавний новомирский очерк "Прощание с колхозом" или ещё более ранний по времени очерк, называющийся "Десять лет спустя", где прямо говорилось: "Искать надо не форму хозяйствования, не форму собственности на землю, искать надо человека, хозяина". Екимов его находит и показывает. Возможно, сегодня в литературе это легче сделать, чем в жизни. Но, слава Богу, если русская словесность, сполна и даже чересчур заплатившая дань "лишним людям" в прошедшие времена, помятуя розановские заветы, столько же сил, таланта и вдохновения отдаст тому, чтобы показать людей нелишних. О чём бы Екимов ни писал, он изображает, любуется сильной личностью, хозяином, человеком совестливым, тружеником, неравнодушным, независимо от того, какое положение этот человек занимает. И очень часто такими людьми оказываются у Екимова дети. Он удивительно, по-платоновски, описывает детей — девятилетнего Якова — Фетисыча, который понимает, что уйди он из родного хутора, школа будет разорена, как разорили уже клуб, детский садик и медпункт, грубоватого, не по годам взрослого Ваню из "Пиночета". Но показывает и людей, им противостоящих, тех, кому ни до чего нет дела, кто бессильно опускает руки и опускается сам, вольно, как молодая мать из рассказа "Продажа", отдающая за тысячу долларов своего ребёнка, или невольно как герой рассказа "У стылой воды", тех, кто теряет человеческий облик и преступает законы естества, а также тех, кто жирует на общем несчастье, кто наживается, входит во власть и калечит человеческие судьбы. И вот их, к великому сожалению, их больше. И пока что они сильнее.

Проза Екимова убедительнее любых исторических, политических, социологических исследований обнажает глубину того, по выражению Солженицына, обвала, который настиг Россию в конце XX века и тяжесть раны, которая была нанесена деревне, русскому крестьянству большевиками старыми при советской власти, а затем большевиками новыми рыночных времен. Екимов ставит диагноз русской жизни, определяет меру той её обессиленности, обескровленности, меру распада и разрыва человеческих связей, которую, живя в Москве, где эта связь порвалась раньше и к такому положению дел привыкли, представить гораздо труднее, нежели сталкиваясь с ней за пределами большого города.

"Когда это всё начиналось, в 90-х годах, было непривычно и страшно: детский сад без дверей и окон, разбитая котельная, руины магазина, до основания разобранный коровник, разрушенная теплица, ржавеющие остатки водопровода, заброшенная школа. Вначале было страшно глядеть. А теперь — привыкли".

Это привычка к разрухе и есть самое страшное в нынешней России. И что говорить про разорённые дома, когда разорёнными оказались людские судьбы, жизни, и молодые, и старые, и — детские. Но — не надо плакать! Не надо отчаиваться, скорбеть, гневаться, проклинать и искать виновных. И опять же убедительней всех нынешних идеологем и бодрых рапортов о том, что Россия поднимается с колен, звучит не эта официозная телевизионная риторика, но — екимовская надежда, любовь, вера в человеческое достоинство и совесть, вера в жизнь, которая опирается на самые простые, неистребимые человеческие чувства и на красоту земли, с этими чувствами связанную. Хотя трагично, горько звучит голос — часто не авторский, а — как в рассказе "В степи" — голос больного, одержимого человека, наперекор здравому смыслу восстанавливающего кирпичную кладку в порушенном колхозном коровнике:

"Не реви. Всё восстановим. Я же не реву. А моё, родное, всё погубили…" Заканчивая этот рассказ о человеке, в чьих глазах огонь нездоровый, вызывающем у рассказчика жалость и горечь, автор пишет: "я пошёл к машине, чтобы поскорее уехать". Но уехать от своих героев он не волен. Не отпустят они его, а значит, не отпустят читателя и заставят к себе вернуться. И получается так, что это вслед за ними, их утешая и поддерживая, Екимов выносит в заголовки рассказов прямую речь: "Не надо плакать", "Говори, мама, говори", "Ты не все написал". Связь между писателем и его персонажами — булгаковское "героев своих надо любить" — идёт, как мне представляется, в его творчестве по нарастающей, и особенно ощущается в одном из самых последних его произведений — в повествовании в рассказах "Родительская суббота", в этом своего рода семейном, временном и пространственном лирическом эпосе, истории семьи писателя, её прошлого и её связи с историей народа, пережившего страшный XX век. Тут вспоминаются строки Николая Рубцова:

В сегодняшнем интервью "Российской газете" Екимов говорит о том, что в "настоящей прозе не может быть фотографий". Это верно, но в сущности то, что пишет он в "Родительской субботе", и есть семейные, пусть не фотографии, но — образы, порою почти иконы, бережно и любовно запечатлённые в слове так, чтобы это сиротство преодолеть. Можно было бы сказать, что перед нами семейная, родовая мифология — хотя! — Екимов — редкий в современной литературе писатель, у которого нет своего мифа, по крайней мере видимого, сознательного, искусственного мифа. Этого мифа не было у него ни в 60-70-е, тем более нет его сегодня, когда мифологизация стала непременным, насильственным атрибутом жизни и творчества почти каждого пишущего и писатели стремятся, едва ли не заказывают свою легенду, как заказывают и заводят личные сайты и блоги, озабоченные продвижением на рынок не меньше, чем самим творчеством.