Гарнизон в тайге - Страница 83
Глыбой поднялся Мартьянов с сурово сдвинутыми густыми бровями, мрачный и недовольный.
— Специалист-то ты неплохой, умеешь делать, если на тебя поднажмешь, нужен нашему общему делу. Только много в тебе наносного, чужого, и утонул ты в нем, как в топком болоте, не сумел выбраться из трясины. Коммунист из тебя не получился. Из дуги оглобли не сделаешь. Так и сказать надо…
Шаева подмывало выступить, но сдерживала мысль, как бы инженер не расценил такое выступление расплатой за критику. И он молчал.
Дали высказаться Макарову. «Ну вот и хорошо, — подумал помполит, — он скажет и достаточно». А отсекр говорил, что Шафрановича поправляли на партийном бюро, критиковал на собраниях Шаев, помогая ему пристальнее взглянуть на себя, призадуматься над всем, критиковала инженера газета и рабочие на собраниях, но, видать, критика впрок не пошла. А между тем сам он подвергает все уничтожающей критике, всем недоволен, всех презирает, высокомерно относится к людям.
Инженер, не пытаясь скрыть раздражения, округленными глазами посмотрел на Макарова, съежился.
— Здесь высказались единодушно, — заключил Макаров. — Думается, другого мнения и быть не может.
Председатель комиссии посмотрел на людей и понял, что они разделяют это мнение, но все же спросил:
— Желающие выступить есть?
— Хватит! — дружно отозвалось несколько голосов.
Члены комиссии посовещались. Руднев объявил:
— Вносится предложение исключить Шафрановича из партии, как человека, не внушающего политического доверия.
— Правильно! — единодушно отозвались участники собрания.
Шафранович чуть покачнулся, но потом весь напрягся. Очки сползли на нос и приоткрыли глаза, прячущие злобу.
— Вы свободны, — услышал он голос Руднева, поправил очки и тяжелой походкой сошел со сцены.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
У Мартьянова с Шаевым и отсекром полкового партбюро наступили самые горячие дни, не было ни минуты свободного времени. Домой они приходили, чтобы наскоро перекусить да подкрепить силы в коротком сне. С самого раннего утра они были уже на ногах.
Светаеву тоже хватало работы. Он присутствовал на чистке, писал отчеты. Федор почти безвыходно находился в редакции. Сколько замечательных людей прошло за эти дни перед его глазами, какие интересные биографии он услышал за это время! Да, Андрей прав! Хорошую и увлекательную книгу можно написать не только о Мартьянове, Шаеве, Гейнарове — коммунистах старшего поколения, но и о молодых — командире отделения Сигакове, старшине Поджаром.
И вдруг в армейской газете появился обзор печати на «Краснознаменца». Светаев раскрыл «Тревогу» и не поверил своим глазам. Его критиковали за освещение материалов чистки, которые он считал наиболее удачными и живыми.
«Больше конкретности, меньше разговоров «вообще». Буквы заголовка прыгали перед Федором. Светаева, сразу бросило в жар. Он подбежал к бачку с кипяченой водой, осушил пару кружек, но не утолил жажды. Растерянно сев на топчан, он стал тянуть папироску за папироской, обволакивая себя густым табачным дымом.
Федор не знал, что ему делать в эту минуту. Схватил газету, направился к выходу, чтобы сбегать к Шаеву и посоветоваться, но на пороге остановился. К чему такая поспешность? Он сел к столу, заваленному правленными гранками и оригиналами, задумался. Стало стыдно за минутную растерянность.
Перед ним живо встала картина чистки Шаева, как он вел себя, когда его критиковал Шафранович. Нет, помполит не растерялся, не проявил слабости.
Его сейчас покритиковала газета, покритиковала правильно, в интересах дела, а он принял это за личную обиду. Не к лицу ему, коммунисту, поступать малодушно. Других он критикует и старается делать это поострее и зубастее, а когда критика коснулась самого, так сразу и потерял здравый рассудок. И он же осудил себя за малодушие, невыдержанность и начал снова читать обзор на свою газету.
Нет, совершенно правильно и заслуженно армейская газета покритиковала его.
«Краснознаменец», — писала «Тревога», — не показывает и тех, кто недостоин звания члена ленинской партии. В заметке о ячейке УНР говорится:
«Ячейка проверена, признана боеспособной. Из 14 проверенных двое исключено (Арбатский и Данилов), как не оправдывающих звания коммунистов. Исключен из рядов партии инженер Шафранович, как не внушающий политического доверия».
Федор вздохнул, закурил. Он и сам себя спрашивал: «Может быть, следовало об исключении написать подробнее?» Но мысль прошла стороной, а «Тревога» подметила, как это важно было сделать в воспитательных и политических целях.
В редакцию забежал Аксанов и вывел Федора из раздумий. Увидев на столе свежие оригиналы, он с укоризной бросил:
— Все пишешь? Одуреть можно от такого усердия, проветрился бы.
— Нет, не писал, а размышлял, Андрей. Острота восприятия у меня притупилась.
Аксанов удивленно округлил глаза.
— Вот читай «Тревогу». Продрали меня с дресвой…
Андрей прочитал обзор печати.
— Да-а! Ничего не скажешь, стопроцентное попадание. Не увлекайся беллетристикой.
В другой бы раз Светаев поспорил с Андреем, а сейчас согласился.
— На солнце и то есть пятна.
— То солнце! — и попросил: — Дай взглянуть на последние радиосводки, хочется узнать, чем живет большой мир.
Федор подал стопку радиосводок ДальРОСТА. Аксанов погрузился в их чтение, но вскоре стал вслух комментировать.
— Маневры господина Охаси о продаже КВЖД. Не ново. Продать бы, что ли, побыстрее эту дорогу, развязать себе руки. Американский флот оставлен в Тихом океане. Маневры продлены. Эт-то неприятное сообщение. Все происходит у нас под боком. Лучше бы убрались восвояси. Новый поход Чан Кай-ши против советских районов Китая! М-да! Нежелательное дело. Помочь бы китайцам свернуть голову этому Чан Кай-ши!
— Как же? — поинтересовался Светаев.
— Наш гарнизон туда на годик откомандировать. Опыт у нашего командарма есть. Блюхер бывал там, его в Китае знают. Хотя Чан Кай-ши силен, но народная китайская армия оказывает сопротивление. — Аксанов бросил радиосводки на стол. — И Народный Китай победит, обязательно победит! — твердо сказал он. — Помнишь, с какой верой в революционные силы Китая говорил Ленин? Так и будет, Федор.
— По-другому и не может быть, — отозвался Светаев, вырезал обзор печати из «Тревоги», наклеил его на белый лист и сверху написал: «В набор. Корпусом три квадрата». — Вот так! — и обратился уже к Аксанову: — А теперь пойдем часок погуляем.
Когда они вышли и направились по Проспекту командиров, Андрей спросил:
— От Ани вести есть?
— Прислала записочку с попутчиком. Очень довольна. Восхищена Кирюшей Бельды и Киреевым, говорит, настоящие Дерсу Узала…
— Киреев — серьезный красноармеец, тайгу знает. Вот еще Бурцев у меня есть — тоже таежник…
— Давно не видел Ласточкина, как он? — поинтересовался Светаев.
— Да вроде внял разговору. Сказывал, как объяснялся с Зарецким. На высоких тонах, говорит, прошло объяснение…
Светаев, слушая, чертыхнулся:
— Будет еще возни у нас с новоявленным Печориным, попомни мое слово, Андрей.
Они поднялись на крыльцо и вошли в столовую.
«Тятька и мамка!
Пишу это письмо из нашего таежного гарнизона, где командиром товарищ Мартьянов — прославленный дальневосточный партизан и коммунист. Сколько он пережил мук и страданий за пролетарскую революцию, и перечислить неможно. Прямо завидно, что столь много боевого счастья выпало на одного.
Самое главное, отчего у него злость появилась на всяких врагов, так это за разор белыми бандюгами деревни, где он с молодости проживал и потерял там навсегда жену и сына. Он рассказал об этом на чистке.
Вернулся товарищ Мартьянов в свою деревню, а когда посмотрел, что все пожжено и разграблено бандюгами, ушел в партизаны. А после партизан он стал командиром и коммунистом таким, как есть сейчас.
Слушал я, слушал его замечательную автобиографию, а потом, когда председатель комиссии по чистке рядов партии — из моряков, тоже, видать, бывалый человек, — объявил, кто желает выступать, меня так и подмыло выступить. Сказал я все, что думал, заверил ячейку, что нам надо учиться у таких людей — партийцев. Как шел обратно, не помню. До того было жарко, ну, будто я попарился в баньке.
Накопилось у меня много всяких других новостей. Я получил благодарность от комзвода Аксанова и теперь назначен начальником рации.
Довелось мне днями стоять на посту у Красного знамени. Стоял я возле знамени, а мне казалось: вижу я всю героическую историю нашего Волочаевского полка, вроде даже слышу голоса тех бойцов, которые сложили головы на той сопке, где теперь им поставлен большой памятник.
Ударников боевой подготовки фотографируют возле этого знамени. Командир взвода пообещал, если я буду отличником по всем показателям, то и меня сфотографируют. Я обязательно добьюсь этого. Хочется мне иметь такую карточку на память. Вот тогда я пришлю ее. Можно будет показать фотографию Устинье из второй рыболовецкой бригады, пусть знает Григория Бурцева.
Это может случиться после инспекторской проверки, которая будет скоро. Говорят, будет в гарнизоне сам заместитель товарища Ворошилова. Вот тогда и напишу еще.
Прощайте, до следующего письма.