Гарнизон в тайге - Страница 63

Так жили много, много лет люди. Но вот на небе появилась заря счастья. Родился среди людей могучий вискала. Он был силен и ловок. Чистые глаза его отражали зарю счастья, видели вокруг себя всю землю, руки его могли поднимать горы, но стали поднимать упавших духом людей. Он умел делать все, что хотел. Голова его знала столько, сколько знали все живущие на земле люди. И никто не мог равняться с ним ни силой, ни умом. Он был самым большим человеком на свете. Имя его было Вал, что значило Свет. Он любил бедный народ, жил среди него, был его другом и отцом. Он умел говорить правду, за которой все шли и становились такими же сильными и умными, как Вал.

— Пора, — сказал Вал, — пойдемте на Ыкиз, разобьем их и вернем на землю солнце.

И все пошли. Все верили, что вискала Вал победит Ыкиз. Началась борьба. Долго бились храбрые вискала: убитых заменяли живые и шли вперед… Они бились до тех пор, пока не победили злых и жадных Ыкиз, не прогнали их с земли, не нашли спрятанное ими в ущелье солнце.

Солнце надо было поднять, чтобы оно могло светить всем людям. И тогда вискала по имени Пилькар, что значит Великий, поднял горящее солнце высоко над головой, и оно озарило светом всю землю. Пришла на землю радость, исчезли ночь и горе. Жизнь стойбищ озарилась светом, наполнилась теплом. Стали нивхи могучи и велики, как племя вискала…

Старый Ничах отложил свою чибисгу в сторону, встал и сказал:

— Хочу слушать вашу песню.

— Кто же были вискала? — спросила Клавдия Ивановна. — Богатыри?

— Большевики, — ответил Ничах.

— Порадовал, друг, песней, — вставил Мартьянов. — Что же, споемте и мы! — и он первый затянул родную «Партизанскую песню». Ее подхватили женские голоса, потом мужские, и самым последним присоединился к ним надтреснутый голос Ничаха.

И всем казалось, что песня не партизанские дни вспоминала, а рассказывала о сегодня, о гарнизоне.

О утра Мартьянов выехал на южную точку — там завершались бетонные работы. С наступлением тепла бетонировали круглосуточно. Накануне получили шифровку от командарма. Блюхер интересовался, нельзя ли ускорить темпы строительства. Значит, обстановка на границе становилась все напряженнее и напряженнее: мирная передышка сокращалась, враг подступал к самому горлу. Только так можно было прочитать между строк второй смысл этой телеграммы командарма.

Лошадь шла мелкой рысцой по мягкой дороге, взбиравшейся в гору. Иногда подкова, ударяясь о камень, резко звякала, и задумавшийся Мартьянов невольно вздрагивал.

На изгибе дороги, выходившей к безымянному ручью, лошадь неожиданно насторожила уши, всхрапнула и сразу встала. Мартьянов натянул ослабшие поводья, привстал на стременах, озираясь по сторонам.

В просвете деревьев, внизу, глазам командира открылась необычная картина.

У ручья лежал медведь. Свесив морду над водой, зверь лениво выгребал лапой рыбу. Водяные брызги горели, как светляки, на его клочкастой бурой шерсти. Медведь долго рассматривал рыбу, лениво бьющуюся в его лапе, подносил ее к морде и обнюхивал. Рыба, как согнутый лук, выпрямлялась, била хвостом по морде и, распоров брюхо о когти, падала в воду.

Зверь облизывал кровь с лапы, снова свешивал морду над ручьем и наблюдал за красными пятнами на воде. Около медведя лежала его добыча, недоеденные рыбьи головы и хвосты.

Медведь был сыт. «Вот оно, таежное утро», — подумал Мартьянов и решил чуточку задержаться. Его захватило любопытство: чем же кончится эта медвежья рыбалка?

Кругом было удивительно тихо. В воздухе пахло сыростью и хвоей. Журчал ручей, шелестела молодыми пахучими листьями осина, да всплескивалась рыба-горбуша, прыгая через коряги и камни. Горбуша шла вверх, против течения, метать икру. Дряхлые ели приподнимали отяжелевшие от влаги ветви. Над тайгой вставало солнце. В молодой траве гудели желтобрюхие шмели.

Медведь, пригретый солнцем, растянулся на берегу ручья.

В синем небе появилась стая ворон. Они делали круги все меньше и меньше, медленно опускаясь по одной на землю. Вороны сначала боязливо и осторожно прыгали к рыбе, потом жадно набросились на кучу, каркая и хлопая крыльями.

Медведь поднялся на задние лапы и, широко раскрывая пасть, огласил тайгу ревом. Вороны испуганно взлетели. Лошадь под Мартьяновым, вся сжавшись, приподнялась на дыбы. В горах отозвалось эхо. Медведь прислушался и, когда оно стихло, опять огласил тайгу ревом. Лошадь захрапела и нетерпеливо стала бить копытом, сдерживаемая туго натянутыми поводьями.

Зверь повернулся и ушел в глубь леса тяжелой походкой, ломая валежник, оставляя на сучьях клочки линяющей шерсти. Теперь тишину тайги нарушали вороны, дерущиеся на куче рыбы, да редкое кукование кукушки — монотонное, как тиканье часов…

— Картинка-а! — выдохнул Мартьянов и тронул поводьями лошадь, все еще настороженную, похрапывающую и пошедшую вперед быстрым наметом.

ДОТ строилась в глубине заливчика. Спускаясь к строительной площадке, Мартьянов видел, как бойцы вязали арматуру на потолке, похожем издали на перевернутый вверх дном большой короб. Работы уже заканчивались. Арматурщиков поджимали плотники, следом производившие опалубку верхней части огневой точки.

«Значит, к вечеру могут забетонировать». Темпы, которыми велись работы, нравились Мартьянову. «Самое главное — выдержать их и дальше, а тогда, — и он прикидывал, — сроки окончания будут соблюдены в точности и можно будет порадовать командарма выполнением последнего приказа».

Мартьянов спешился, привязал коня к сосне, ослабил подпруги и направился к точке. Его заметили. Навстречу торопливо шагал Шафранович. «Тут. Это хорошо. Значит, почувствовал ответственность за дело. Может быть, заменять его преждевременно, хотя Шаев и настаивает», — подумал он и выслушал рапорт инженера.

Мартьянов поговорил с молодыми бойцами, работающими на вязке арматуры. Все они были красноармейцы первого года службы, не знакомые ему в лицо.

— Откуда призван? — обратился он к одному из них.

— Из Магнитки, — отозвался боец.

— Я из Тагила, — подхватил другой.

— Уральцы, значит.

— Уральцы, — ответило враз несколько голосов.

— Магнитку строили?

— Строил, — с гордостью произнес тот, которого спросил первым, — я, товарищ командир, в ударной бригаде бетонщиков Галлиулина работал. Мировые рекорды по замесам бетона давали.

— Из знаменитостей, значит? — рассмеялся Мартьянов, довольный ответами красноармейца, и пристальнее осмотрел его. Внешне боец ничем особенно не выделялся от других. — Как фамилия?

— Анчугов! — подтянувшись, ответил красноармеец.

— Служба и работа нравится?

— По душе, — просто сказал тот. — А с бетоном-то я ладно попотел на Магнитке…

— Наука по́том и берется.

— Я не жалуюсь, товарищ командир, бетонное дело знаю.

— Учи других, — сказал он бойцу. — Работайте дружнее, быстрее — приказ командарма Блюхера выполним.

Мартьянов захотел осмотреть ДОТ изнутри. Шафранович, согнувшись, нырнул через небольшое темнеющее отверстие вниз. Сразу дохнуло специфическим запахом твердеющего бетона: сыростью. Электрическая лампочка слабо освещала внутренность небольших отсеков. Мартьянов остановился возле одной из боевых амбразур. Сквозь узковатую щель довольно широко просматривался залив. На мгновенье представилось, как эта совсем безобидная смотровая щель может со временем стать огнедышащей, готовой встретить непрошеного гостя ливнем металла.

Подумалось: «Лучше бы этого не было». Он, старый воин, знает, как все это страшно и чуждо человеку, но пока социалистическое государство будет существовать в единственном числе, вокруг него будет бесноваться империализм и провоцировать войну.

— Вот что, Шафранович, — закуривая, произнес Мартьянов, — как работает-то красноармеец Анчугов?