Гарнизон в тайге - Страница 47

— И мне же политчас читать, каково?! — Мартьянов хлопнул себя рукой по коленке.

— Хватит, говорю, доказал, — дружелюбно проговорил он. — Я самовидец твоих занятий… Учиться музыке надо. Военному человеку без нее нельзя. Вот пришел бы, растолковал, а то рапорт…

— Благодарю, товарищ командир, — невольно вырвалось у Милашева. Он шире распахнул плащ. — Жарко!

— Я говорил, разденься. Мне вот тоже жарко. Не знаю я многое, а знать надо. Подчас стыдно бывает, ну и в жар бросает…

И пока Милашев вешал плащ, оправлял гимнастерку, Мартьянов подумал: «Жизнь требовательна, настойчива. От нее не спрячешь своего незнания. Она заставит пойти учиться. Если красноармейцы понимают высокую музыку, почему же он ее не понимает? Кто дал право ему, командиру Мартьянову, отставать от красноармейцев?»

— Организуй кружок, я тоже приду заниматься. Ты правду сказал, в наше время не остановишься на средине. Знать много надо. Я вот вспомнил такой случай. Партизанили мы. Месяцами из тайги не выходили. Лес, небо, костер да мы. Подчас скучно, тоскливо было. Особо ночью, когда птицы спят, ветер с деревьями шепчется. Хватит тоска за сердце. Возьмешь гармошку. Она всегда в отряде была. Растянешь меха. Весь отряд на ноги поднимешь. Тайга оживет, понимаешь. Костры запляшут. Легче на сердце станет, дух у людей поднимется. А то лежат, к тайге прислушиваются, о женах, о девках вспоминают, про боевой дух забудут. Заиграешь песню. Подхватят люди ее, куда тоска-раздумье денется. Гармошку понимаю, а в высокую музыку вникнуть времени не было. Гармошка другое дело — она везде: в походе, в окопах, в мороз, в дождь. Подчас хлеба, табаку не было, гармошка хлеб, табак заменяла. Эх, да что говорить!.. — Мартьянов почесал затылок. — Анна Семеновна, как чаек-то?

— Готов, — отозвалась жена.

Мартьянов направился за перегородку. Он вышел оттуда, держа в руках маленький, похожий на тыкву самовар. За ним шла пожилая женщина, с проседью в волосах, неся на подносе посуду.

Милашев отвык от домашней обстановки. Он с любопытством наблюдал, как Мартьяновы накрывали стол, расставляли посуду. И когда приготовления закончились, Семен Егорович пригласил:

— Присаживайся. Люблю горячий чаек. Привычка партизанских лет. Там ведь только чайком питались…

Милашев подвинулся к столу.

— Значит, музыка — та же жизнь, говоришь? Постараюсь понять, — Мартьянов протянул руку со стаканом к жене.

— Налей-ка гостю еще да погуще, Анна Семеновна, — и, заметив, что Милашев отодвинул стакан, спросил: — Что так мало?

— Спасибо, засиделся у вас…

— Я очень доволен. Заглядывай еще, — сказал командир. — Получено письмо о подготовке к красноармейской олимпиаде. Надо вместе составить план…

— Хорошо, товарищ командир.

И когда Милашев ушел, Мартьянов, возвратившись к столу, озабоченно сказал:

— Ну, Анна Семеновна, еще новое дело предстоит.

— Слышала, Сеня.

— Раскушу ли этот орех?

— Раскусишь, — подбодрила жена.

Мартьянов подошел к Анне Семеновне, поцеловал ее поседевшие на виске волосы, потом направился к письменному столу и стал готовиться к предстоящему тактическому занятию.

Светаев перепечатал из «Известий» приветствие Максима Горького «Бойцам Красной Армии». Шаев при встрече с редактором удовлетворенно отметил:

— Это ты здорово придумал. Ко времени. Пусть новое пополнение знает, какую святую обязанность возлагает на бойцов народ. Слово Горького весомее наших речей на политзанятиях и собраниях. Не научились мы еще коротко и эмоционально говорить с людьми о политике…

А слова Горького, действительно, как слова лучшего друга проникали в сердца молодых людей, одетых в серые шинели и отливающие синевой серые шлемы с пятиконечной красноармейской звездой. Их собрали в клубе впервые, плотно усадили на скамейки. Со стрижеными, чуть розоватыми головами, в одинаковых гимнастерках темно-зеленого грубоватого сукна они были удивительно похожи друг на друга, как сыны одного отца и матери. Все было необычным здесь, в клубе, как и в таежном гарнизоне для них — людей, съехавшихся сюда со всех концов страны. Армия ломала привычки, с которыми они пришли, подчиняла своим установившимся правилам и распорядку, воспитывала умение подчинить свою волю командиру и беспрекословно выполнять все его распоряжения — этого требовала строгая воинская дисциплина.

Раздалась громкая команда «Встать». Бойцы встали, но не совсем дружно. И пока Шаев выслушивал обычный рапорт, для какой цели собраны бойцы в клубе, он успел заметить эту неорганизованность: «Болезнь новичков, со временем все придет в норму».

Помполит поздоровался с бойцами. Раздалась команда «Садись», и Шаев прошел на сцену, пристально осмотрел бойцов, внимательно следивших за каждым его движением… «Какие умные, любознательные и мужественные лица!» — подумал он.

Шаев не мог упустить удобного случая и прежде, чем рассказать молодым бойцам о славных боевых традициях Волочаевского полка, достал газету и выразительно, стараясь передать «горьковскую душу», прочитал его приветствие.

— «Бойцам Красной Армии — пламенный привет! В те дни, когда в товарищескую среду вашу входят тысячи молодежи со всего Союза Советов, вам, бойцам, надо особенно четко помнить, что Красная Армия — школа культуры, что в ней бойцов учат действовать не только винтовкой, но и сильнейшим оружием в мире — разумом Маркса и Ленина, разумом партии рабочих-большевиков. Вся сила этого оружия направлена против капитализма — источника всех бедствий человечества и всех болезней разума людей…

Шаев передохнул.

Бойцы, скованные молчанием, сидели тихо. Он воочию увидел силу горьковских слов:

— Ваши враги — собственники, ваши друзья — пролетарии, — читал комиссар дальше. — Собственники, защищая свою власть и жизнь, снова пытаются затеять бойню, — голос Шаева возвысился и дрогнул. — Едва ли это удастся им, но все же вы, бойцы, всегда должны быть готовы к бою и особенно помнить, что вам, страже Союза Советов, придется работать разумным словом не меньше, чем штыком…

«Здорово сказано!» — мелькнула, быстрая, как молния, мысль и осветила своим ярким светом совершенно новое содержание этой горьковской фразы. Шаеву ясно представилась та новая черта Красной Армии, которая выделяла ее из всех армий мира. «Война будет, и надо готовить к ней этих молодых людей выносливыми и преданными бойцами, надо все время быть застегнутым на все пуговицы».

— Пролетарии всех стран знают, — продолжал читать Шаев, — кто и где их друзья, и очень возможно, что по вашему примеру они повернутся всей силой своей против своих хозяев.

Привет вам, бойцы! Накапливайте энергию, знания, дисциплинируйте волю и разум. Привет!»

Шаев выждал и с необычайной легкостью заговорил о боевых традициях полка, о том, как их надо не только честно оберегать, но и день ото дня приумножать и накапливать. Шаев давно так не говорил. Приветствие Горького бойцам Красной Армии вдохновило его.

На утро молодые бойцы уминали расползающимися ногами скользкий первый снег. Новое обмундирование на многих из них сидело мешковато: то большой и длинноватой казалась шинель, вздувшаяся пузырем на спине, то великоватыми керзовые сапоги, неудержимо скользящие по снегу. Бойцы не умели еще держать ровный шаг, путались на поворотах, но их упорно, методично обучали строю командиры отделений, а со стороны за занятиями пристально наблюдали командиры взводов.

В роту связи из прибывших были определены сыновья партизана Бурцева — Григорий и лоцмана маяка Силыча — Петр Киреев. Они были под стать друг другу: оба рослые, крепкие, возмужалые. И Сигаков, проникшийся к ним симпатией с первого знакомства, назначил им в казарме рядом койки, рядом отвел место в строю, рядом повесил их шинели на вешалке, рядом поставил их винтовки в пирамиде. И это еще больше сблизило бойцов, заронило в их сердца добрую завязь дружбы и дух товарищеского соревнования.

Командир взвода Аксанов приметил зарождающуюся дружбу этих бойцов и был доволен; он знал их отцов и с уважением относился к ним, ценя в том и другом партизанские заслуги.