Гарнизон не сдается в аренду - Страница 64

В дальнем углу зала находился самый большой стол. На стене над ним висел портрет хитрого старика в капитанской фуражке. Под портретом сидел, положив ноги на стол, человек в майке с надписью «босс». Он бегло говорил в телефонную трубку по-английски, искоса поглядывая на вошедших.

— Меня предупредили, что будут люди из милиции, но не сказали, что вас так много. Я буду говорить только с начальником. Или ждите, пока придет наш юрист, — сказал он, прикрыв трубку ладонью. — О кей?

— Вот я и есть начальник, — сказал опер Петренко, раскрывая перед боссом свое удостоверение.

— Вы начальник, и я начальник. Пусть ваши люди подождут где-нибудь, — приказал босс. — Я позвоню в буфет. Там будет бесплатный кофе и все такое. О кей?

В буфете им подали растворимый кофейный напиток и черствые бутерброды с сыром.

— Смотри, чашки все разные, прямо как у нас, — заметил Керимов. — А еще институт. Не могут сервиз купить, что ли?

— Собрали с миру по нитке, — сказал Поддубнов. — Беднота. До чего довели себя с этим возрождением. Тетки все замученные, ни сиськи, ни письки… Я извиняюсь.

— Здесь все очень старинное, — объяснила Восьмая. — Все эти вещи собраны из комиссионных магазинов, со свалок, с чердаков. Здесь не может быть ничего нового. Все возрожденное, понимаете? Принцип возрождения распространяется на все. Видите, в чем мы ходим? Это секонд-хэнд.

— Обноски, — перевел Добросклонов. — А в буфете у вас объедки?

— Вы хотели зайти в отдел перевозок, — напомнил Гранцов.

— Зачем? Есть компьютер, — сказала Восьмая.

Даже в буфете у них стоял компьютер. Она постучала по клавишам, подождала минутку и подхватила лист, выскочивший из бесшумного принтера.

Третий заказал четырнадцать авиабилетов: Рим, Хельсинки, Франкфурт и так далее, вплоть до Каира. Все на одну фамилию — Гофман, и на одно число — на сегодняшнее.

Кроме того, он заказал билеты на московский поезд — на сегодня, на завтра и еще на три дня. Одно место в плацкартном вагоне.

«Все это ложный след, — подумал Гранцов. — Если даже кинутся его искать, сразу поставят засады на вокзалах и в аэропорту, и он это прекрасно знает. Нет, если и ловить Везунчика, то иначе».

— Так, — сказал он. — А что мы, собственно, здесь делаем? Гошка, ты чего молчишь? Неужели нога прошла?

— Какая нога? — Добросклонов махнул рукой. — Тут о башке думать надо. Ты что, не видишь, куда нас заманили? Думаешь, нас выпустят отсюда? Это называется «вход свободный — выход платный». Сейчас включат свои психотронные генераторы, отзомбируют всех, переоденут в обноски и отправят на выездную сессию.

— Ну да, — сказал Поддубнов, дожевывая четырнадцатый бутерброд. — Разнесем по кирпичику.

— Они этого даже не заметят, — сказал Добросклонов. — Завтра же купят себе новый особняк. Что такое для них миллион долларов? Ну, примерно тридцать средних квартир. Ты видел, сколько тут народа? Это же все бомжи. Они свои квартиры отдали. Они все отдали. А сколько таких лопухов еще осталось… Вроде меня. В общем, месяц работы, и этот миллион к ним вернется. Это только по городу. А сколько таких городов в России? А сколько во всем мире?

— Насчет мира не беспокойся, — сказал Керимов. — В нормальных странах им не дают химичить.

— Люди приходят сюда добровольно, — сказала Восьмая. — Я тоже не имею квартиры. Она мне не нужна. У меня и так все есть.

— Было, — поправил Гранцов. — Вряд ли вас оставят в структуре после всего, что вы нам рассказали.

— Не беспокойтесь, — сказала Восьмая. — Я рассказала только вам. А вам никто не поверит. У меня все будет хорошо.

— Возможно, — сказал Гранцов. — Пока Везунчик не узнает, что вы живы.

— Вот именно, — она наклонилась к нему и посмотрела прямо в глаза. — Что вы хотите? Что сделать для вас, чтобы вы убили его?

Поддубнов закашлялся и расплескал свой кофе на стол. Гошка с Керимычем одновременно оглянулись по сторонам.

Восьмая положила свою ладонь поверх руки Вадима и сжала ее.

— Вы сумеете это сделать. А я сделаю для вас все, чего вы потребуете. Например, дам вам денег. Много денег, но это мелочи. Я сделаю для вас все.

Он выдержал ее взгляд, и это оказалось непросто. Она смотрела не в глаза, а как будто сквозь них. «Таким же стеклянным был взгляд Первой, когда та только появилась на базе и принялась командовать, — вспомнил Вадим. — Гипноз, опять гипноз. Вам бы, девушка, в цирке выступать».

— Я не собираюсь никого убивать, — сказал он. — И не стоит бросаться такими словами при свидетелях.

— Это не свидетели, а компаньоны, — сказала она. — Или соучастники, все равно. Итак. Что вы хотите?

— Вы обратились не по адресу, — сказал Гранцов, заметив, что в буфете появился опер Петренко. — Можете писать заявление. Все равно вам всем придется писать заявление. «Прошу принять меры к гражданину Гофману, в девичестве Вязинскасу, который такого-то числа обманным путем похитил у меня…»

— Не надо никаких заявлений, — сказал Петренко. — Ваш босс никому не давал никаких денег. Никакого шантажа тоже не было. Он еще не знает, что именно случилось на выездной сессии, но погибшие не имеют никакого отношения к Институту.

Он устало опустился на свободный стул, без спросу взял чашку Восьмой и залпом выпил ее кофе.

— Я могу от вас позвонить? — спросил Добросклонов Восьмую. — У меня есть еще пара приятелей на нашем телевидении. Завтра об Институте будет знать весь мир. Это будет бесплатная реклама.

— Никакой рекламы не будет, — сказал опер. — Считайте, что мы ничего не видели. И здесь нас тоже не было.

— Считайте, что я вас не слышал, если вас здесь не было, — высокомерно ответил Гошка. — У меня есть еще приятель в Норвегии. Он, между прочим, работает на Рейтер. Так что держитесь, ребята. Да я и звонить не буду. Вот сейчас как сяду за компьютер, как залезу в Интернет, как закричу на весь мир… Кстати, а как насчет таблеток, которыми пичкают бедных наркоманов? Откуда в институте наркотики? Тут можно так хорошо копнуть, такое выйдет дело…

— Ничего не выйдет, — сказал Петренко. — Я своими глазами видел подпись на очень красивой бумажке. Первый раз в жизни видел правительственный бланк. Никто не тронет Институт, пока у них есть такая бумажка.

— Интересно, сколько она стоит? — спросил Керимов.

— Наверно, пару чемоданчиков, — сказал Гошка.

— Зря мотались, — проворчал Поддубнов. — Только бензин пожгли…

— Ах, так, — сказала Восьмая. — Поехали.

Везунчик был на отдыхе за границей один-единственный раз, провел там всего неделю, и то, не выходя из отеля. И вообще, какая ж это заграница — Греция? Ездил он туда просто, чтобы отсидеться, и ту неделю можно было бы вычеркнуть из жизни, если б он не встретил в ночном отеле эту дуру. Дура подсказала ему сладкую тему, так что хоть какая-то польза от той заграницы все же была. Но с того раза он зарекся, и уже никогда не пересекал госграницу ради отдыха.

Его не задевало то обстоятельство, что людишки, которые были в сотни раз беднее его, свободно перемещались по миру — Канары, Таиланд, Майами… Какие там Канары? Он привык отдыхать в Карелии или в Сочи, а когда надо было отлежаться, находил приют у кавказских друзей. Правда, в последнее время он предпочитал Таджикистан. Во-первых, там у него были свои дела, а во-вторых, уж в Таджикистане-то его точно никто не мог бы достать. Да, там не было аквапарков и стриптиза. Там много чего не было. Ну и что? Человеку нужно немного — чистая вода, свежий воздух, просторное небо и здоровая пища. Вот и все. Не считая, конечно, бани.

Без бани Везунчик не мог. Лучшая банька была в его доме на Чудском озере. Веники хранились там особым способом — в стогу. Слой сена, слой веников, слой сена, слой веников… Запустишь руку в мягко-колючее сено, нащупаешь ручку, обмотанную бинтом, и плавно вытянешь благоухающий плоский веничек, любовно связанный из трех сортов веток. Ветки срезали в особой рощице в строго определенное время, после Троицы, на растущей луне. Таких веников нигде не найдешь.