Гаргантюа и Пантагрюэль — III - Страница 3

Все-таки он говорил жене, чтобы та ела поменьше, в виду приближения срока, и что эти потроха не очень-то хорошая еда. «Кто ест кишки, – говорил он, – захочет попробовать и того, что в них». Невзирая на эти предостережения, Гаргамель съела этих кишок шестнадцать больших бочек, две малых, да шесть горшков. Зато и раздулись кишки у ней.

А после обеда все гурьбою повалили в Сольсэ и там на густой траве плясали под звуки веселых флажолетов и нежных волынок, – так весело, что прямо небесное удовольствие было смотреть, как они забавлялись.

Довольно бессвязные речи, местный колорит которых мало интересен; к развитию повести глава не имеет отношения.

В то время как гости обменивались пьяными прибаутками, у Гаргамели начались боли в животе, и Грангузье поднялся с травы и честно принялся успокаивать ее, думая, что это родовые боли, и говоря ей, чтобы она прилегла на траву под ивами, и что скоро у нее отрастут новые ноги[6]; поэтому надо вооружиться новым мужеством, в ожидании появления крошки. Хотя боль будет и очень неприятная, но она не долго продлится; зато радость, что придет ей на смену, уничтожит горечь боли, так что даже и воспоминания о ней не останется.

– Я докажу тебе это, – говорил он. – В евангелии от Иоанна, гл. XVI, наш спаситель говорит: «Женщина, когда рожает, скорбит, но когда родит младенца, о скорби своей забывает».

– О, – сказала она, – вы хорошо говорите, и я предпочитаю слушать такие евангельские тексты: мне они гораздо приятнее, чем житие святой Маргариты или другие ханжеские жития[7].

– Не бойся, моя ярочка, поспеши с этим, а там скоро сделаем другого.

– О, – сказала она, – вам, мужчинам, легко говорить, с божьей помощью я уж потружусь ради тебя. Но дал бы бог, чтобы вам его отрезали.

– Что? – сказал Грангузье.

– О, – сказала она, – как вы простодушны! Вы отлично понимаете.

– Ну, если вам угодно, велите принести нож.

– Нет, – сказала она, – не дай бог! Прости меня, господи! Я ведь так только сболтнула, не придавайте моим словам значения. Но мне сегодня придется помучиться, если бог не поможет, и все ведь из-за вашего удовольствия…

– Мужайтесь, милая! – сказал он. – Не беспокойтесь ни о чем; главное уже сделано. Пойду выпью еще чего-нибудь. Если в это время вам будет больно, я буду близко. Хлопните в ладоши, я сейчас прибегу.

Немного погодя Гаргамель начала вздыхать и жалобно кричать. Тотчас гурьбою сбежались отовсюду повитухи и, ощупывая ее снизу, нашли обрывки какой-то кожи прескверного запаха, – и они подумали, что это ребенок, но это была прямая кишка, которая у нее выпала благодаря ослаблению, происшёдшему оттого, что она, как сказано выше, объелась потрохами.

Поэтому одна препоганая старуха-бабка, пользовавшаяся славой великой лекарки, выселившаяся из Бризпайля, близ Сен-Жену, лет за шестьдесят до того, дала роженице такого средства от поноса, что у той закупорились и стянулись кишки, так что (страшно подумать!) их едва ли смогли бы растянуть даже зубами, хотя на мессе святого Мартина[8] дьявол зубами сумел хорошо вытянуть даже пергамент, на котором записывали болтовню куртизанок.

Благодаря этому печальному случаю получилась вялость матки; ребенок проскочил по семяпроводам в полую вену и, вскарабкавшись по диафрагме до плеч, где вена раздваивается, повернул налево и вылез через левое ухо.

Едва родившись, он не закричал, как другие младенцы: «Уа!», но громким голосом заорал: «Пить, пить, пить!» – будто всех приглашал выпить.

Я подозреваю, что вы не верите такому странному рождению. Если не верите, мне дела нет; но порядочный и здравомыслящий человек верит во все, что ему говорят и что написано.

См. «Притчи Соломоновы», гл. XIV: «Невинный верит каждому глаголу»; св. апостола Павла «Первое послание к коринфянам», гл. XIII: «Милостивец верит всякому». Почему же вы не верите? Никакой видимости правды, – скажете вы. Я же вам скажу, что именно по этой самой причине вы должны верить совершенною верою: ибо сорбонисты говорят, что вера есть «вещей обличение невидимых».

Разве противоречит этот случай нашей религии, закону, разуму и священному писанию? Что до меня, я не нахожу в святой библии ничего, что бы противоречило этому. Но если бог так хотел, то ведь не скажете же вы, что он не мог этого сделать? О, прошу вас, никогда не смущайте своей души подобными суетными мыслями; ибо, говорю вам, для бога нет ничего невозможного, и если бы он захотел, то все женщины рожали бы детей через уши. Разве не родился Вакх из бедра Юпитера? Роктальяд – из пятки своей матери? Крокмуш – из туфли кормилицы? Разве Минерва не родилась через ухо из Юпитерова мозга? А Адонис – из коры миррового дерева? Кастор и Поллукс – из яйца, снесенного Ледой? Но вы еще более были бы поражены и изумлены, если бы я сейчас целиком прочитал вам главу из Плиния, в которой говорится о странных и противоестественных случаях рождения. А я, во всяком случае, не такой самоуверенный врун, каким был он. Почитайте седьмую книгу его «Натуральной истории», глава III, и не морочьте мне голову.

Добряк Грангузье, развлекаясь и бражничая с другими, услышал страшный крик, который испустил его сын, выходя на этот свет: «Пи-ить, пи-ить, пи-ить!»

– Ну и здоровая же у тебя (подразумевая глотку), – сказал он. – «Que grand tu as!»

Присутствовавшие, услыхав это, сказали, что ребенок должен получить имя «Гаргантюа», по первому слову, сказанному отцом при его рождении, – в подражание и по примеру древних евреев. На это согласился отец, и матери имя очень понравилось. А чтобы успокоить младенца, ему дали вдоволь выпить вина, снесли в купель и окрестили по доброму христианскому обычаю.

Затем из Потиль и Брээмон было назначено 17 913 коров, чтобы кормить его молоком; ибо во всей стране нельзя было найти достаточно молочной кормилицы, сообразуясь с тем большим количеством молока, потребного для его питания; хотя иные врачи из скоттистов[9] и утверждали, что выкормила Гаргантюа его мать и что она могла извлечь из своих сосцов 1402 пипы[10] и девять горшков молока за один раз, что неправдоподобно, и такое предположение было объявлено скандальным для сосцов, оскорбительным для благочестивых ушей и отдающим ересью.

Такое положение продолжалось год и десять месяцев, и с той поры, по совету врачей, его начали вывозить, для чего была приготовлена прелестная колясочка, с быками в упряжке, изобретенная некоим Жаном Денио. В этой коляске младенца весело катали туда и сюда, и приятно на него было смотреть, потому что у него было славное личико, чуть ли не восемнадцать подбородков, и кричал он очень редко; но пачкался ежечасно, и он был удивительным флегматиком в отношении стула как по своей натуральной комплекции, так и от случайных обстоятельств, а именно – от чрезмерного пристрастия к соске с сентябрьским соком[11].

Впрочем, он и капли не пил без причины, потому что, когда он был раздосадован, рассержен или огорчен, если он топал ногами, плакал или кричал, тогда, дав ему выпить, его приводили в чувство, и он опять был спокоен и весел.

Одна из его нянюшек говорила мне, клятвенно подтверждая это, что он настолько привык к этому обычаю, что при одном звоне пинт и фляг приходил в экстаз, как будто предвкушая радость рая. Поэтому все нянюшки, из уважения к этой божественной склонности, чтобы развеселить его, поутру стучали ножами по стаканам, или же пробками по бутылкам, или, наконец, крышками по кружкам, и при этих звуках он радовался, весь дрожал, и сам, покачивая головой, качался в люльке, наигрывая пальцами и баритонально попукивая.