Гараж. Автобиография семьи - Страница 14

А.Ш.: Ещё у знаменитого артиста балета Мариса Лиепы машина была в виде стеклянной капсулы. Останавливался город, когда он проезжал. Ничего – от носков до машины – не могло у него быть хуже, чем у кого-то. На телевидении мы вместе гримировались для участия в бенефисе Людмилы Гурченко. Меня чем-то мазали, Армена Джигарханяна тоже чем-то, а у Лиепы был собственный несессер от «Диора» со своими кисточками и пудрой.

М.Ш.: Помню, как Владимир Высоцкий где-то под Ленинградом стоял и разговаривал с моими родителями. Мне тогда было лет двенадцать, и я слушал разговор взрослых не потому, что говорил Высоцкий, а потому, что меня заинтересовала история. Он сказал, что доехал из Москвы за пять часов. Думаю: ни фига себе! Видимо, примерно такая же эмоция была и у моего папы.

– Я шёл 160, – продолжил Высоцкий. – Где-то под Новгородом меня тормознули гаишники. Подбегают (уже давно пасли мою машину) и тут узнают меня. Я говорю им: «Что вы наделали?!» – «А что?» – «Я же только разогнался – мне надо было развить скорость, чтобы взлететь!»

Они опешили, извинились и отпустили его.

А.Ш.: У Высоцкого была – жуткое слово – харизма. Я раньше не мог понять, что это такое. Теперь понимаю: вот у него харизма. Если Визбор обволакивал, то Высоцкий был танком. Мы друг друга раздражали. Конечно, меня раздражало, что он быстрее меня доезжал до Ленинграда. Этот его рассказ, как он домчался, я помню. Его раздражало другое. Мы абсолютно разные животные. Говоря сегодняшним языком, он был совершенно антитусовочным. Я же занимался капустниками: по молодости мы во всех так называемых домах интеллигенции (Доме актёра, Доме журналиста, Центральном доме работников искусств…), гуляя, пия и шутя, обслуживали богему, что тогда было значительно симпатичнее и у́же, чем теперь, тем не менее всё это истоки сегодняшних тусовок. Однажды в Доме кино на каком-то большом празднике все, и мы в том числе, по поводу чего-то с бешеным успехом шутили. А за кулисами стоял и ждал своего выхода Владимир Семёнович, которого туда всё-таки заманили. Когда я, отшутив, ушёл за кулисы, он мне говорит: «Слушай, Шурка, а тебе не осто…ла эта смелость для узкого круга?» После чего вышел и спел свою новую песню. Величие Высоцкого в том, что он никогда не опускался до ощущения кухни. На кухнях его слушали, а существовал он во вселенском масштабе. По своему темпераменту, гражданственности и таланту он не мог замыкаться в кухне и домах интеллигенции.

М.Ш.: Я помню, как в дни прощания с Высоцким я ехал на такси. И старый таксист сказал: «Таких похорон Россия не видела со времён смерти Есенина». Потом подумал и добавил: «И больше не увидит».

А.Ш.: А с Юрием Владимировичем Никулиным мы общались последний раз примерно за месяц до его смерти. Гриша Горин написал для нас с Державиным пьесу, и мы в Театре сатиры выпускали спектакль «Счастливцев-Несчастливцев». Мы играли двух актёров и во втором акте на какой-то халтуре должны были выезжать на театральных лошадках. Когда-то это был известный цирковой номер совсем ещё молодых Юрия Никулина и Михаила Шуйдина. Для нашего спектакля никто не мог сделать этих лошадок. Бутафоры не знали, как. Я – к Юре.

– Секрет утерян, – говорит он.

– А где делали?

– В мастерских Театра Станиславского и Немировича-Данченко. Мастера умерли, лошадок продали. Могу тебе только плёночку показать и нарисовать каркасик.

Поговорили, и он пропал. Думаю: забыл. И вдруг в театр приходит кассета с запиской: «Дорогой Шура, вот – к премьере. Дарю тебе эту клоунаду. Приду на спектакль». И дальше его рукой нарисован проволочный скелет этих несчастных лошадок. При его огромной нагрузке он всё помнил.

Н.Б.: Некоторые выпуски программы Никулина «Клуб “Белый попугай”» снимались недалеко от нашей дачи, на берегу Истры, и Шура несколько раз в них участвовал.

А.Ш.: Когда начиналась вся эта история с «Белым попугаем», на телевидении ещё нельзя было ничего настоящего: ни еды, ни выпивки. Это были первые попытки на съёмках программы пить водку под уху. И с экрана попахивало настоящим. Там царствовали Юра Никулин и Гриша Горин.

Гриша шепелявил и очень стеснялся своей шепелявости. Обижался, когда ему на это указывали.

Я ему говорил:

– Гриша, ну зачем же ты в текстах для себя пишешь «с Сосковцом»?

Он звонил Мишке Державину:

– Мисань, привет!

– Здорово, Гриш!

– А как ты меня узнал?

Я торчал на «Белом попугае», напившись и наевшись ухи, курил и делал вид. Потому что анекдотов я не помню. Юра сидел рядом, тихонько спрашивал:

– Ты чего не рассказываешь?

– Ничего не помню.

И пока другие говорили, он наклонялся ко мне и шептал на ухо анекдот.

Тогда я подключался:

– Вот тут я вспомнил…

Он суфлировал мне.

Уникальность Юрия Владимировича, помимо всего прочего, – в титаническом серьёзе при рассказывании анекдотов и во время розыгрышей. Серьёз не деланый, а органичный. Как-то перед съёмкой очередного «Попугая» он говорит Державину:

– Миш, слушай, тут анекдот один, я хочу с тобой посоветоваться. Что-то он не очень, по-моему. Жена посылает мужа купить батон. Тот покупает и, возвращаясь, около дома падает. Батон оказывается в луже. Он приходит домой, протягивает его жене. Она недовольна: «Я же просила белый хлеб». Он говорит: «А я люблю черный». Ну как?

– Да так себе.

– Я тоже чувствую, что не очень. А вот если такой? В купе поезда сидит мужик, курит сигару, а напротив – дама с маленькой собачонкой. Дама обращается к нему: «Умоляю, собака не выносит табачного дыма вообще, а сигарного особенно». Тот продолжает курить. «Я вас прошу – перестаньте!» Никакой реакции. Она выхватывает сигару и швыряет в окно. Мужик хватает собачонку и тоже выбрасывает в окно. Крик, шум, гам, стоп-кран. Все высовываются: бежит по перрону собачка, а во рту у неё батон из первого анекдота.

Это он советовался с Мишкой, рассказывать или нет.

М.Ш.: В гаражах всегда рассказывали анекдоты. И в нашем YouTube-«Гараже» мы тоже иногда их вспоминаем.