Гамма для старшекласников - Страница 8

Словом, когда я хочу просто отдохнуть и развеяться, фотоаппарат остается дома, на верхней полке моего специального фотошкафчика, а я подставляю плечи под парадный пиджак и плетусь к зеркалу.

- Полезай, полезай! - говорю я своему упирающемуся костюму. Моему костюму в зависимости от обращения дают самый разный возраст - от трех до двадцати лет. То есть, после чистки и глажки - выглядит он года на три не больше, а вот после гулянки, дня рождения или еще хуже свадьбы - на все двадцать.

По старой привычке все же заглянул в шкафчик, но в обществе громоздкого проектора, пахучих реактивов, стопок фотобумаг и черных рулонов отснятой пленки фотоаппарат чувствовал себя более комфортно, чем у меня в сумке. Это было очевидно, и я удовлетворенно прикрыл дверцу.

В общем так или иначе я оказался в гостях - за столом, в пиджаке и без фотоаппарата. Хозяина звали весело и просто: Василий Грушин. Он мне нравился, я ему тоже, хотя друг дружку мы понимали с трудом. Он был серьезен и верил в принципы, я тоже был серьезным, но, что такое принципы, не знал. Он мечтал переустроить мир к лучшему и на собственном примере неустанно доказывал, что это вполне возможно. Про переустройство мира я опять же ничего не знал, но Васю Грушина за эту его мечту любил. Любил, но не уважал, и за это он, кажется, уважал меня. Грушин был крупным начальником, его баловали подарками, улыбками и комплиментами. Я ему ничего не дарил и улыбался только когда мне этого хотелось. Но Грушин мне нравился, и он про это знал. Судя по всему, ему было этого достаточно.

Однажды я зашел к нему на работу и застал за странным занятием. Охрану из проходной он проверял на знание Пушкина. Здоровый малый перетаптывался у него в кабинете и с туповатой растерянностью повторял:

- Мой дядя... Дядя самых чистых правил...

- Честных, - мягко поправлял его начальственный Грушин.

- Чего?

- Честных, а не чистых, хоть честь и чистота - тоже, конечно, в некотором роде... Ммм... В общем продолжай...

Чуть позже в кабинет заходили секретари, водители, бухгалтера и тоже бубнили заученные строчки. Знатоков Пушкина Грушин поощрял премиальными.

- Зачем им это нужно? - спросил я его.

- Ты спрашиваешь об этом меня?

- Ну да!

- Спрашиваешь, зачем людям нужен Пушкин?

- Да нет же! Но при чем тут они?

- Ты не считаешь их за людей?

- Тьфу ты!..

На этом наш разговор завершался. И чаще всего таким образом завершалось большинство наших бесед. Но мы друг друга любили. Я считал, что Грушины бессильны переделать мир, но я не сомневался, что он держится на их плечах. Сам Грушин, должно быть, думал про меня, что я правдив и сострадателен. Этих качеств ему вполне хватало, чтобы относиться ко мне с симпатией. Вполне возможно, что причины своего неравнодушия мы просто выдумали. На чем держится дружба и недружба? Наверное, как и любовь, на чем-то смутном и по-человечески неразрешимом.

Словом, я сидел в гостях у Грушина и отдыхал от себя самого. Шел второй час отдыха, и несмотря на гул заздравных тостов и бесед я чувствовал себя немного окрепшим.

Пасюк, сосед Грушиных, парень с голосом, не нуждающимся в мегафоне, тыкал меня кулаком в бок и радостно кричал в ухо.

- Вся жизнь - сплошное представление. Времена Ренессанса - театр. То, что сейчас, - цирк. Мы, майн либер киндер, зрители, посасывающие леденцы. Все, что от нас требуется, - сидеть на законном месте и не возбухать. К кулисам, - желтый от табака палец Пасюка мотался перед самым моим носом, ни под каким видом не приближаться! Табу, майн либер! Что там за ними нас не касалось и не касается. Сиди и аплодируй.

- А если я не хочу?

- Чего не хочешь?

- Аплодировать.

- Значит, свисти. Ногами топай. Желаешь помидором порченным воспользоваться, - пожалуйста! Хочешь спать, - тоже не возбраняется.

- Но допустим, я вознамерился узнать правду. То бишь, чуточку больше того, что нам показывают на сцене. Как же возможно постигнуть правду, оставаясь на месте?

- Только так ее и постигают! - палец Пасюка вновь пришел в назидательное движение. - Кстати! Какой правды ты возжелал? Может, закулисной?.. Так я тебе еще раз повторю: вселенная познается не круговым обстрелом и не методом скверного сюрприза, вселенная познается погружением вглубь. А если тебя интересует, к примеру, что там у тебя булькает и пульсирует под кожей, так тут, паря, ничего занимательного: мозги, кишочки и прочая неаппетитная размазня. Заглянуть, конечно, получится, но понять ты все равно ничего не поймешь. На людей надо глядеть извне! И то - лишь в случае, если они прилично одеты, с носовым платком в карманчике и капелькой дорогого одеколона на виске. Пойми, без всего этого мы довольно-таки невзрачные создания.

- Отнюдь, - сосед, сидящий напротив, тонко улыбнулся. - К некоторым такие сентенции, вероятно, не подойдут.

- Сентенции... - Пасюк отмахнулся от тонкостей соседа и вновь задышал над ухом. - К примеру, жрем мы с тобой говяжьи языки и хихикаем над остротами застольных ораторов. Это нормально, это по-человечески. И в рот друг другу мы при этом не заглядываем. Иначе тошно станет. Вот так по всей жизни. Вместо одной правды обнаруживаем десять и тут же запутываемся. Потому как, - на этот раз палец багроволицего Пасюка согнулся крючком и, описав щедрый полукруг, постучал по голове хозяина, - здесь у нас, не поймешь, что. Думаешь, думаешь, а находит все равно будто кто-то вместо тебя.

- Ты игнорируешь энергетику, - снова возразил я. - Мы ищем не потому что надо найти, а потому, что надо _и_с_к_а_т_ь_.

- Браво! - оценил Пасюк.

- И кроме того, пусть не все, но многие из нас желают быть героями.

- Ага, либидо-фригидо! Знаем... И вот, что тебе на это отрапортуем: герой нашего времени, золотце, не супер из Чехословакии или Афганистана, а дезертир - тот, кто наотрез отказывается мчаться на Ближний или Дальний Восток сокрушать чужие дома и проливать чужую кровь.

- И свою собственную, не забывай!

- Не забываю, золотце. Зис импосибл! И все равно повторю: настоящий герой нашего времени - дезертир! Дабы не убить он идет на плаху, на вечное оплевывание и так далее. Как ни крути, это жертва. Не бунт, а именно жертва. Так что давай, братец мой, дернем одну рюмашечку за него.