Галльские ведьмы - Страница 61

Жители Койкет Лагини были так же честолюбивы, как и все люди. В Галлии их дальними предками были галеонцы, люди с пиками, и лагинцы заявили, что именно так переводится их теперешнее название. Войдя в Эриу, они составили собственную конфедерацию, и в это же время богиня Маха Красноволосая возвела на севере Эмайн-Маху. Это место высших королей. Дун Алинни, построил Месс Делмон, который изгнал темных фоморов и неотступно следовал за ними до самого царства мертвых. Лагини не оставляли Темир, пока Кондахт, который основал Миду, не вытеснил их оттуда.

Долго размышлял об этом Эохайд. Когда пришло известие о том, что Ниалл со своим войском отправился за море, он воскликнул, что эту удачу послали ему боги. Энде, его отец, попытался предостеречь страну, но он был слишком стар, а молодые воины жаждали слушать только его сына.

Эохайд собрал войско на западном берегу Руиртеха, который протекал мимо Дун Алинни на север, изгибаясь на восток к морю. Колесницы Эохайда направились в Миду, прямо в Темир.

Им не удалось его захватить. Сыновья Ниалла сражались как львы. Это была самое кровопролитное бегство лагины. Отступая, они убивали, грабили, сжигали все на своем пути. Домой они привезли сокровища, скот, рабов и головы, и не было им числа.

Вернулся Ниалл. Увидев руины, он не пришел в ярость, как обычно. Его люди с трепетом ждали, что царский гнев обрушится на них, как той холодной зимой, когда он собирался в поход.

Возможно, сначала уладский король Ферг вздохнул свободно, узнав, что и на следующий год ему не придется ждать нападения со стороны Миды. Если так, то его счастье скоро сдует ветер, который принес дым Койкет Лагини. Ниалл с сыновьями проехали Пятое царство из конца в конец. Они прорывались через полчища новобранцев, которые жаждали их остановить, словно корабли, рассекающие волны и вспенивающие их по правому и левому борту. Его корабль плыл по красным водам, и вокруг сверкали пламенные искры, раздавался жалобный вой женщин, причитавших над своими покойниками.

Энде сдался до того, как его земли полностью опустошили. Теперь Ниалл взыскал боруму, и когда он ее получил, главным заложником был Эохайд.

Никогда Ниалл не воздавал принцу таких почестей, как людям Арегеслы и других племен. Лагинские пленники жили в переполненной лачуге, получая скудную пищу и бедную одежду. Им разрешалось только раз в день выходить на прогулку, и то лишь потому, чтобы они не заболели и не умерли, хотя некоторых все-таки постигла такая участь. Когда Ниалл продолжил путь, большинство обученных им заложников были уже в позолоченных цепях — простейший символ рабства, который, впрочем, означать жизнь и свободу в королевском дворце. Лагини были закованы в железо.

Спустя несколько месяцев жрец Нимайн на смертном одре упрекнул за это короля.

— Ты неблагодарен, и это на тебя не похоже. Неужели тебе было недостаточно того, что ты получил боруму в три раза больше, чем та, которой нас лишил этот молодой человек?

— Я еще не отомстил, — ответил Ниалл. — Пусть Эохайд будет для богов символом того, что я не забываю зла, причиненного моим родным.

Старик вздохнул.

— Что… ты хочешь… этим сказать… ты, которого я люблю?

— Я отпущу Эохайда, — пообещал Ниалл, — когда буду держать в руках голову Фланда Даба, когда Эмайн-Маха станет моей, а Ис скроется под водой.

Королевы знали, что на двенадцатом году Дахут вступит в пору женственности. Она неожиданно стала расти и оформляться. Она никогда не страдала угловатостью движений, неровностями кожи и потерей самообладания. Будучи всегда стройной, она должна была стать выше и крепче своей матери, хотя такой же изящной и легкой. Набухли бугорки грудей, округлились бедра, на руках появился золотистый пушок, внизу живота сформировался треугольник — фигура, такая же священная для богини, как колесо для Тараниса и спираль для Лера. Теперь она больше ходила, чем прыгала.

В ее сходстве с Дахилис было что-то сверхъестественное. Из-под дугообразных светло-коричневых бровей смотрели огромные лазурные глаза, у нее были высокие скулы и маленький, но решительный подбородок, короткий носик со слегка трепещущими ноздрями, полные, слегка приоткрытые губы. Когда она распускала волосы, они тяжелыми волнами струились по спине — тугие, янтарные, с медным отливом.

Единственное, чего ей не хватало, так это солнечного характера Дахилис. Несмотря на красоту и живость ума, Дахут любила одиночество. Галликены и служанки пытались найти ей подругу, но дети ее избегали. Дома мальчики жаловались, что она слишком властная, девочки ее боялись и называли «чудачкой». Дахут не обращала на них внимания. Когда она не была погружена в свои мысли, то предпочитала общество взрослых, с которыми она чаще всего проводила свободное время.

Она училась быстро, много читала, была искренна в своей вере. Атлетически сложенная, она проходила большие расстояния, бывая в Нимфеуме, любила бродить по лесам, кататься на подаренных отцом лошадях или ездить на колеснице, которую ей не так давно купили, метко стреляла из лука, умела обращаться с мечом и проводила много часов у моря, окунаясь порой в его бурные, прохладные воды. Она училась всему, что должна знать девушка, но без особого интереса. От случая к случаю она заходила в мастерскую, которая находилась за дворцом Грациллония, и он, подсмеиваясь, говорил, что в ней погиб прекрасный ремесленник — так же как и в нем. Она любила вкусную еду и хорошие напитки, красивую одежду, искусство, музыку, театр, но настоящее удовольствие ей доставляли настольные игры и другие умственные состязания либо просто возможность слушать разговоры короля с чужеземными гостями.

Римские солдаты любили ее до безумия. Они называли ее своей Удачей и, когда она к ним приходила, обучали ее военным наукам. А капитан рыбаков Маэлох был ее рабом.

Королевы тоже любили ее, хотя по-разному и по различным причинам. Они сошлись на том, что девочку не следует баловать, ведь случись что, за нее потребуют больше, чем за остальных принцесс, но они понимали, что над ней довлеет судьба, хотя и не знали, какая. Тем не менее Дахут, очевидно, это и сама осознавала.

Итак, к двенадцати годам она вступила в пору женственности.

Это случилось, когда она была с Тамбилис. Грациллония в эти дни с ними не было, поскольку Тамбилис носила второго ребенка, которого она намеревалась назвать Истар. Дахут пришла к ней на рассвете, разбудила ее и печально сказала:

— Я истекаю кровью.

— Что? — Тамбилис села и протерла глаза. — О, моя дорогая! — Она спрыгнула с кровати и обняла девочку. — Не бойся. Ты должна радоваться. Пойдем.

В комнате для гостей она осмотрела простыню, которую иногда стелили поверх нижней. На белом фоне алело красное пятно.

— Да, это твои первые месячные, — сказала Тамбилис. — Их будет еще много, и они пройдут легко. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

По повелению Тамбилис Дахут нехотя стащила ночную сорочку, и та показала ей, как надо мыться и пользоваться подкладкой.

— Теперь ты запомнила, что надо делать, — говорила Тамбилис. — А я… О, как я рада, что эта обязанность выпала мне. Хочешь позавтракать, дорогая?

Дахут пожала плечами. Что ж, в такой день девочки часто бывают расстроены. Наконец Дахут успокоилась.

— Мы устроим праздник! Начнем, конечно, с молитвы. Я помогу тебе одеться.

Тамбилис хранила образ Белисамы в задней комнате. Это была миниатюрная статуэтка богини в виде женщины, вырезанная из кости нарвала. Она стояла в темно-синей нише, расписанной звездами. Кое-что в доме осталось от Квинипилис; Тамбилис обращалась с этими вещами осторожно. Она показала запятнанную простыню богине, и они с Дахут возблагодарили ее.

Девочка осталась жить там же, по-прежнему избегала компаний, читала молитвы и размышляла о таинствах. Когда месячные прекратились, она омылась водой, но не из чаши, а из водопровода, проведенного от башни, куда эта вода поступала из Нимфеума. Теперь можно было устроить праздник.