Галльские ведьмы - Страница 19

— Мне пора возвращаться, господин, — ответил Грациллоний.

— Ты неутомим. Ты жаждешь превосходства. Что ж, давай перед обедом несколько умерим твой пыл.

Авсоний проводил гостя до дверей.

Грациллоний охотно пошел с ним. Последние два дня из-за промозглой погоды на улицу никто не выходил. И он, оставив своих людей в казармах, провел их в обществе поэта. Не потому, что ему было скучно одному, просто Авсоний был прекрасным собеседником. Все еще подтянутый и подвижный, в свои семьдесят пять лет он был более чем знаменитым учителем риторики; в Тревероруме он учил злосчастного будущего императора Грациана, впоследствии префекта Галлии, Ливии и Италии, а со временем и консула. Закончив учительствовать после прихода к власти Максима, он продолжал живо общаться с друзьями, учениками, гражданами, слугами и соседями, а его перо по-прежнему выводило стихи, посвященные друзьям, живущим в разных концах империи.

Тем не менее Грациллонию было особенно приятно оказаться в галерее деревенского дома. Он вдохнул свежий воздух и огляделся. Дождь и слякоть сменило взошедшее на юге солнце, и оттого казалось, что январский день сулит весну. По земле струились темные ручьи и стекали в Гарумну; над рекой, взбаламученный легким ветерком, клубился туман, из-за которого было совсем не видно виноградника. С мощеной дорожки, по которой шли мужчины, взметнулись голуби, надменно расправив сизые хвосты.

— Раб сказал, что у тебя есть несколько свитков, — произнес Авсоний. — Позволь узнать, что в них написано?

Грациллоний заколебался. Их ему дал Сирус, чтобы он запоминал доктрины и ритуалы, которые должен знать только святой отец, но никак не человек ниже саном. В Исе, когда они станут ему не нужны, он прочтет молитвы и сожжет их.

— Простите, мне запрещено об этом говорить. — Авсоний пристально посмотрел на него и пробормотал:

— Ведь ты не христианин, верно?

— Я последователь бога Митры.

— Этого следовало ожидать. Сам я христианин, но считаю, что нет смысла презирать предков или современников-иноверцев. Господь слишком велик, чтобы его можно было постичь через одну религию, и мы, смертные, делаем все, чтобы отдать ему дань уважения и возделывать наш сад.

Грациллоний вспомнил стихи Авсония, которые ему показывала Бодилис. Они были обыденны, местами в них проскальзывал юмор, местами — грусть, а подчас — когда он скорбел о смерти своей жены и ребенка — волнение, которое он переносил стоически.

«Собирай, девочка, розы, пока ты еще цветешь, и помни, как быстро время летит…».

Послышался стук копыт. Мужчины обернулись и посмотрели туда, откуда доносился цокот. Со стороны реки галопом мчалась забрызганная грязью лошадь, на спине у нее сидел мальчик лет восьми-девяти.

— Это Павлиний, — радостно воскликнул ритор.

Грациллоний и раньше видел мальчика, внука Авсония, родившегося в Македонии, но приехавшего сюда, чтобы получить блестящее образование. Вынужденный из-за дождя сидеть взаперти, он чувствовал себя несчастным, несмотря на то что Авсоний был неизменно добр к нему. Прогулка развлекла ребенка. Услышав приветствие дедушки, он подстегнул лошадь и, подъехав, вежливо поздоровался.

— Ты готов снова взяться за книги? — улыбаясь, спросил Авсоний.

— Можно мне еще немного покататься? — взмолился Павлиний. Он говорил с легким греческим акцентом. — Буцефалу хочется сделать еще круг.

— Дисциплина и еще раз дисциплина. Прежде чем ты сможешь назвать себя мужчиной, научись держать себя в узде… Но если тебе это доставляет удовольствие, то мне будет только приятно. Поезжай. «Мчись во весь опор, отважный мальчик, и ты доберешься до звезд», — посмеиваясь, закончил цитату Авсоний. — Подумай над этой строкой, и тебе будет интереснее читать Вергилия.

— Спасибо! — крикнул Павлиний и умчался, поднимая комья влажной земли.

Авсоний пощелкал языком и покачал головой:

— Я должен быть с ним построже, — сказал он. — Иначе его способности ритора пропадут напрасно. Но это непросто, я помню, каким был в этом возрасте его отец.

Грациллоний вспомнил о Дахилис и Дахут.

— Да, непросто, — сказал он с неожиданной тоской и поспешно добавил: — Он должен держать себя в форме. Пусть накачивает мускулы.

— Зачем? Мы, современные люди, не благоговеем перед атлетами, как греки. Он доложен пойти по моим стопам — уметь писать, читать, служить обществу.

Грациллоний посмотрел на восток, на долину Дурания, через которую он приехал в Бурдигалу. Неподалеку тянулись заросшие лесами обрывы и ложбины. По пролегающей между ними узкой тропинке иногда проезжали торговцы, опасавшиеся поджидавших их разбойников.

— Как вы считаете, долго еще будет продолжаться такая жизнь? — резко спросил он. — Прошло уже почти двадцать пять лет с тех пор, как варвары захватили акведуки Лугдуна.

Авсоний кивнул.

— Я помню. В тот год снизили налоги.

— Для вас это важнее всего?

— Все признают, что настали беспокойные времена, — уголки губ на его старческом сморщенном лице скорбно опустились. — Моему другу Дельфинию повезло — он уехал до того, как его жена и дочь приняли мучения от рук тирана Максима, — Авсоний схватил Грациллония за руку. — Ты как-то намекнул, что был свидетелем жестокой расправы в Августе Треверорум. Если ты не хочешь об этом говорить, я пойму. Но мученики нашли спасение на небесах — мы должны в это верить, — и правосудие восторжествовало.

— Да? — удивленно спросил центурион. — Каким образом?

— Ты не слышал?.. Хотя откуда ты можешь знать, постоянно находясь в дороге.

«Или во Вьенне», — хотел добавить Грациллоний, но промолчал.

— Я получил несколько писем, в том числе от коллеги, который состоит в переписке с Мартином, епископом Кесародуна Турона.

У Грациллония забилось сердце:

— Я встречал этого человека. Расскажите, что произошло.

— Мартин собирался ехать домой, и тут узнал о расправе над присциллианистами и о том, что Максим нарушил свое обещание даровать им пощаду. Епископ перекрыл дорогу в Августу и потребовал встречи с императором. Ему отказали. Но жена Максима, набожная женщина, пришла в ужас и попросила Мартина отобедать с ней и обсудить случившееся. Говорят, он никогда не обедал с женщиной, но согласился, и она омыла слезами его ноги и осушила их своими волосами. Развязка наступила, когда Максим услышал громогласные обвинения Мартина, и согласился не посылать в Испанию инквизиторов для преследования еретиков, как планировал ранее. В свою очередь Мартин отправил церковную службу с епископами, активно стоявшими на позиции обвинения. Как видишь, в конце концов, победили цивилизация, терпимость и всеобщая порядочность.

Грациллоний оживился.

— О, Геркулес! — воскликнул он. — Этот Мартин настоящий солдат!

В глубинах его сознания мелькнула мысль, что это хорошие предзнаменование для Иса и для тех надежд, которые он лелеял до настоящего времени.

— Не будь таким мрачным, — сказал Авсоний и взмахнул рукой. — Оглядись вокруг. Бескрайние, плодородные земли; процветающие города; закон и порядок, царящие во всех узурпаторских дворцах. Воистину в империи есть свои трудности. Но мысль живет и движется вперед, и это главное. Так будет вечно.

По мере того как Грациллоний слушал старика, настроение его менялось. Ему захотелось немедленно уехать, ринуться в бой. Он сдержался. Лучше подождать пару дней, ради собственной безопасности и спокойствия Бодилис, а возможно, ради Иса и Дахут. Он соберет розы и принесет их домой. Впрочем, даже если когда-нибудь он туда вернется, цветники, возможно, уже будут основательно вытоптаны копытами боевых лошадей.

Что-то странное творилось около Муму, не говоря уж об остальной части Эриу. Говорили, что в эту самую южную часть Пятого королевства ушли дети Дану после того, как их разгромили потомки жителей Эриу и Ибера; теперь их король обосновался на горе Светловолосых Женщин, за равниной Фемен. Местные жители больше поклонялись богиням, чем богам, и верили, что пресмыкающиеся перед ними смертные станут наследниками их королевских дворцов. Женщины-друиды, женщины-поэты и колдуньи упражнялись в своем искусстве наравне с мужчинами, а порой и превосходили их. Здесь, помимо всего прочего, считалось кощунством после наступления темноты выходить на улицу в канун праздника костров и дня шамана, когда двери между мирами открыты, и через них вылезают мертвецы и разная другая нечисть.