Галльские ведьмы - Страница 14

Грациллоний дождался приятеля и, едва они вышли на улицу, задал вопрос, уже давно вертевшийся у него на языке:

— Что стряслось? В Британии Максим вел себя иначе.

— Вина не то чтобы целиком его, — отозвался Друз. — Помнишь, он всегда норовил во все вникнуть сам. Он ничуть не изменился, только нынче ходит в пурпуре. До поры до времени ему все удавалось. Кровь Христова, как мы врубились в Грациановы ряды! Но быть императором — дело хлопотное. Не успеешь с одним разобраться, как уже другое поджимает, и третье, и четвертое…

— Зачем ему понадобился твой личный отчет о приграничной стычке? — полюбопытствовал Грациллоний.

— Гм… Не знаю. Сам себя спрашиваю.

— Понятно. Знаешь, Друз, я частенько вспоминаю тот день… Дождь и лужи крови…

Рука стиснула плечо.

— Я тоже, друг. Нам есть что вспомнить… Ладно, значит, так: официально мне никто ничего, естественно, не сообщает, но когда доносится запах, я уж как-нибудь отличу — роза это благоухает или кто-то пернул. После смерти Грациана — а его убили, можешь не сомневаться, хотя клялись на Евангелии сохранить жизнь… — Друз оглянулся. Они шли в толпе, и никто не обращал на них внимания. — Так вот, после смерти Грациана Максим обвинил во всем командира конницы, но наказывать его не стал. Когда начались переговоры, он позволил ютунгам войти в Рецию, чтобы надавить на Феодосия. Валентиниан — мальчишка, пляшет под материнскую дудку. Но вот тот франк, который при ней, — он подговорил гуннов и аланов напасть на аллеманов; те бежали к Ренусу, и Максиму пришлось выдвигать войска к границе. Потому-то мы до сих пор стоим в Бонне, а император жаждет знать обо всех замыслах варваров. Знаешь, они приобрели дурную привычку натравливать римлян друг на друга.

Грациллоний кашлянул, как бы избавляясь от потока слов, вставшего комом в горле. Что такое этот Друз несет? Как он смеет говорить так про их командующего, про человека, с которым они стояли на Адриановом валу?

Командир не всегда может отвечать за действия подчиненных; управление государством — дело нелегкое; Друз просто повторяет чужие слова, не пытаясь разобраться, сколько в них истины и есть ли она там вообще.

— Что ж, — проговорил Грациллоний, — я все равно не могу понять, отчего здесь столько суеты и так мало порядка. На Максима непохоже. У него что, не осталось толковых помощников?

— Про Присциллиана слыхал? — вопросом на вопрос ответил Друз. — До него у нас все было тихо и спокойно. Но стоило подняться волне… — он тяжело вздохнул и продолжил: — Я ничего не понимаю, честное слово! В городе наперебой твердят о Первопричине, Божьих сыновьях и Сынах Тьмы, Духовном человеке, мистических числах и прочей ерунде. Людей убивают в спорах из-за того, завершилась или нет эпоха пророков. Лично мне сдается, что Присциллиан не прав, когда уверяет, что мужчины и женщины не должны приближаться друг к другу. Если, конечно, он это говорит. В общем, не знаю… Думаю, Христос рыдает у себя на небесах, глядя на все эти безобразия, которые творятся во славу Его имени. Порой я завидую неверующим вроде тебя.

Они спустились к реке. За мостом, протянувшимся от берега к берегу, виднелись виноградники и виллы на склонах окружавших город холмов. С реки задувал свежий ветерок, шевеливший золотые осенние листья. Грациллонию вспомнился стих, написанный Авсонием в честь этой реки (он услышал стихи от Бодилис, которой автор прислал экземпляр): «Как девочка перед зеркалом локоны поправляет, так юные рыбаки глядятся в речную пучину». Внезапно ему захотелось рассмеяться и хоть на мгновение выбросить из головы все заботы.

— Ну их всех! — он махнул рукой. — Как насчет того, чтобы поискать уютно местечко, где наливают ветеранам?

Четыре дня спустя Грациллоний был удостоен аудиенции у императора — как арестованный по подозрению в участии в заговоре.

Весть разлетелась по городу с быстротой молнии. Император, помиловавший Присциллиана, взялся за остальных участников скандального раздора. Епископ Итаций отказался от своих обвинений; поговаривали, что он испугался гнева столь могущественных противников, как Мартин и Амвросий.

Немногим раньше епископ Медиоланский прибыл в Августу Треверорум, официально — чтобы забрать тело Грациана и похоронить бывшего императора в Италии, на деле же — чтобы присутствовать на первом судебном заседании. Максим отказал ему в частной аудиенции, но принял вместе со всеми, и на глазах у собравшихся Амвросий отверг «поцелуй примирения» и обвинил Максима в узурпации власти. На заседании суда Максим заявил, что не признает Валентиниана своим соправителем; если уж на то пошло, всем известно, что мальчик и его мать — приверженцы арианства.

Несмотря на то, что Амвросий уже успел покинуть Треверорум, опасения Итация были вполне оправданны: человек, посмевший бросить вызов императору, не затруднился бы расправиться с каким-то епископом. На место Итация назначили Патрикия из казначейства. По всей видимости, император решил завладеть имуществом еретиков.

Грациллоний тем временем познакомился с неким военным трибуном, который располагал достоверными сведениями о происходящем. Внутрицерковные распри беспокоили его куда меньше, нежели перемена, случившаяся с Максимом. Как долго ему еще болтаться в этом треклятом городе? Он бродил по улицам, заговаривал со встречными, много общался с торговцами, путешествовавшими вверх и вниз по реке. Мало-помалу у него складывалось осмысленное представление о сегодняшней империи, о ее пределах и раздиравших ее противоречиях.

За ним пришли под вечер, когда он вернулся после дневной поездки по окрестностям. Слуга приветствовал его и предложил вина, хозяйская дочь приветливо улыбнулась статному центуриону. В ожидании ужина Грациллоний сел в общем зале, чувствуя себя умиротворенным и вспоминая с удовольствием дневную поездку. Дверь распахнулась, и в залу вошли четверо легионеров в полном снаряжении, с центурионом во главе.

— Мы ищем Гая Валерия Грациллония из Второго легиона Августа, — объявил командир отряда.

— Здесь, — Грациллоний вмиг оказался на ногах. Сердце бешено заколотилось.

— Именем императора следуй за нами.

— Я только переоденусь…

— Следуй за нами.

Грациллоний уставился на подобравшихся легионеров. По спине пробежали мурашки.

— Что-то случилось? — спросил он. Рука центуриона легла на меч.

— Молчать! Идем!

Слуги испуганно шарахнулись в сторону, пропуская постояльца под охраной четверых легионеров. На улице встречные, завидев процессию, замолкали и торопились отойти.

Улица вывела к базилике. Миновали охраняемые ворота, очутились на внутреннем дворе, где сгущались сумерки — солнце уже скрылось за высокими каменными стенами. Солнечные лучи достигали разве что верхних глыб песчаника, из которых было сложено здание, и окрашивали алым стекла в верхних окнах. Грациллоний, потрясенный до глубины души, покорно следовал за незнакомым центурионом. Совсем не так представлял он себе встречу с императором.

Оставив позади несколько постов, все шестеро вошли в зал для приемов.

Солдаты встали по стойке «смирно» и отсалютовали. Грациллоний поступил так же. Перед собой на троне он видел своего командующего, того самого Максима, с которым вместе сражался; правда, в ту пору у него не было ни пурпурной тоги, ни золотого венца на голове. Центурион смотрел только на императора, не замечая ни роскошной обстановки, ни нескольких советников поблизости от трона.

Дождавшись августейшего кивка, старший наряда доложил, что привел человека, за которым его посылали.

— Ах, Грациллоний, — тихо проговорил Максим, — иди-ка сюда. Дай нам разглядеть тебя.

Время текло невыносимо медленно. Наконец император продолжил:

— О тебе рассказывали такие гнусности, что мы сочли необходимым арестовать тебя. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Грациллонию показалось, будто его огрели дубинкой по голове.

— Оправдание? — недоверчиво переспросил он. К такому повороту событий он оказался совершенно не готов. Впрочем, центурион совладал с собой, выпрямился и взглянул в глаза Максиму. — Мой император, я служил тебе и Риму верой и правдой в меру своих сил. Чем я перед вами провинился?