Галактика М-33, туманность Андромеды - Страница 8

Гроувнор не выпускал инициативу из рук:

— Я мог бы и дальше расспрашивать руководителей отделов о том, что каждому из них удалось обнаружить. Но, мне кажется, я могу подытожить их открытия, не будучи к кому-либо несправедливым. Два отдела — мистера Смита и мистера Кента — столкнулись примерно с теми же проблемами, что и мистер фон Гроссен. Мистер Смит, насытив атмосферу клеток пылью, помещал туда животных. Животные не проявили никаких признаков беспокойства, так что он провел испытание на себе. Мистер Смит, есть у вас что-нибудь добавить?

Смит качнул головой.

— У меня нет доказательств, что это форма жизни. Допускаю, что самым верным для получения истинных образцов был наш выход на спасательном катере в космос, где мы открыли все наружные люки, потом снова закрыли их, снова наполнили катер воздухом. Химический состав этого воздуха изменился весьма незначительно, ничего существенного не произошло.

— Таковы факты, — сказал Гроувнор. — Я тоже, помимо прочего, вывел спасательный катер и впустил в него пыль из пространства через люки. Меня интересовало главным образом то, чем же эти пылинки питаются, если это форма жизни. И вот, наполнив помещение катера воздухом, я сделал его анализ. Потом я убил двух маленьких животных и снова повторил анализ воздуха. Образцы воздуха до и после эксперимента с животными я отослал мистеру Кенту, мистеру фон Гроссену и мистеру Смиту. Были зафиксированы незначительные расхождения. Однако их можно отнести на счет аналитических ошибок. Но мне хотелось бы попросить мистера фон Гроссена рассказать, что он там обнаружил.

Фон Гроссен выпрямился в кресле.

— Разве это имеет какое-то отношение к доказательству? — спросил он. — Не вижу в этом ничего особенного, — проговорил он и хмуро оглядел своих коллег. — Но действительно молекулы воздуха, помеченные словом «после», несли на себе немного более сильный энергозаряд.

Это был решающий момент. Гроувнор смотрел вниз, на поднятые к нему лица ученых, и ждал, когда свет понимания появится хотя бы в одной паре глаз.

Люди сидели спокойно, с озадаченными лицами. Наконец один из них глухо произнес:

— Насколько я понимаю, от нас ждут, что мы тут же придем к заключению, что имеем дело с туманно-пылевой формой жизни и разума. Извините, такое мне не по зубам.

Гроувнор промолчал. Умственное усилие, на которое он рассчитывал, не дало плодов. Чувство разочарования переполняло его душу. Он стал настраиваться на следующий рискованный шаг.

— Давайте же, мистер Гроувнор, излагайте вашу позицию, и тогда мы все примем решение, — потребовал Кент.

Гроувнор с неохотой начал:

— Джентльмены, ваше неумение или нежелание найти ответ, исходя из вышесказанного, очень беспокоит меня. Я предвижу большие затруднения. Поймите меня правильно, я привел вам конкретные данные, включая описание эксперимента, который позволил мне идентифицировать нашего врага. Мне ясно, что мои выводы вызовут споры. И тем не менее, если я прав, а я уверен в этом, отказ принять меры, которые я хорошо обдумал, выльется в катастрофу для всей человеческой расы, для всего разумного во Вселенной. Это станет причиной всеобщей гибели. Обстоятельства складываются таким образом: если я все вам сейчас расскажу, решение проблемы будет выбито из моих рук. Решать будет большинство, и тогда не останется законного пути его избежать. Так мне все это представляется.

Он замолчал, давая время переварить услышанное. Кое-кто озабоченно переглядывался.

— Подождите, — проговорил Кент. — Мне уже приходилось биться о каменную стену эгоизма этого человека.

Это был первый его открытый выпад. Гроувнор мельком взглянул на него и, отвернувшись, продолжил:

— Видно, мне, джентльмены, выпал тяжелый жребий информировать вас о том, что под давлением сложившихся обстоятельств проблема из чисто научной переросла в политическую. Поэтому я и настаиваю на принятии именно моего проекта. Необходимо развернуть большую работу, в ходе которой силами исполняющего обязанности директора и руководителей отделов следует разъяснить всему экипажу, что «Космической гончей» необходимо провести в космосе еще пять земных лет. Я обязательно все вам объясню, но я хочу, чтобы каждый привык к мысли, что рискует в этом деле потерять свою репутацию и доброе имя. Опасность так велика, что малейшая ссора по пустякам может стать роковой, особенно если учитывать время, на которое мы отдаляемся для решения проблемы.

Он коротко изложил им, в чем заключается опасность. И сразу же, не обращая внимания на реакцию, познакомил со своим методом противодействия ей.

— Нам придется найти несколько планет с залежами железа и, используя механические возможности нашего корабля, наладить на них производство торпед из нестабильных радиоактивных элементов. Затем около года мы будем «утюжить» эту галактику, посылая эти торпеды наугад во всех направлениях. И когда этот сектор галактики станет непригоден для жизни, мы стартуем, предоставив возможность нашему лишенному средств существования противнику следовать за нами. У них не останется иного выхода, как следовать за нами в надежде на то, что наш корабль приведет их к другому, более щедрому источнику питания, чем тот, который они имели здесь. И тогда главным для нас станет — увести врага как можно дальше от нашей родной галактики, — он помолчал, потом спокойно закончил: — Итак, джентльмены, теперь вы все знаете. По вашим лицам я вижу, что реакция будет различной и нам предстоит одна из этих дурацких дискуссий.

Он кончил. Наступила гнетущая тишина, потом кто-то выдохнул:

— Пять лет…

Это был почти вздох, и он подействовал как сигнал. В зале задвигались, зашумели.

— Земных лет, — напомнил Гроувнор.

Он особенно выделил слово «земных», намеренно выбрав это обозначение, так как, переведенное в звездный отсчет времени, оно выглядело короче. Звездное время с его двадцатичетырехчасовым днем, стоминутным часом и годом в триста шестьдесят дней предложили психологи. Привыкнув к более длинному дню, люди не замечали, на сколько больше прошло времени на самом деле по земному календарю. И Гроувнор полагал, что людям будет легче, когда они поймут, что их добавочное время составит что-то около трех звездных лет.

— У кого будут замечания? — спросил Кент.

— Честно говоря, я не могу согласиться с доводами мистера Гроувнора, — с сожалением сказал фон Гроссен. — Я питаю к нему огромное уважение за все сделанное им, но он просит нас принять на веру то, что, я уверен, мы могли бы понять, представь он нам более весомые доказательства. Кроме того, я отвергаю некзиализм как явление, интегрирующее все науки, и не согласен, что только индивидууму, прошедшему особую подготовку, свойственно глубоко проникнуть в суть проблем и взаимосвязей.

— Не отвергаете ли вы слишком поспешно то, в чем не дали себе труда разобраться? — резко спросил Гроувнор.

— Возможно, — пожал плечами фон Гроссен.

— Вот как я представляю себе это, — вступил в разговор Зеллер. — Суть сказанного состоит в том, что мы потратим много лет и усилий лишь для того, чтобы получить косвенные и неопределенные доказательства осуществления нашего плана.

Гроувнор сомневался, стоит ли ему продолжать говорить, лишний раз вызывая неприязнь, но понял, что другого выхода нет: слишком большое значение имел предмет обсуждения. Он не мог считаться с их чувствами и твердо заявил:

— Я буду знать, идет ли все, как задумано, и если кто-нибудь из вас решится прийти в отдел некзиализма и познакомиться с нашей техникой, он тоже поймет это в свое время.

— Нравится мистеру Гроувнору учить нас, чтобы стать ему ровней, — угрюмо заметил Смит.

— Какие еще будут замечания?

Это был Кент. Голос его звучал пронзительно и резко — он чувствовал себя победителем.

Все предпочли промолчать. Тогда он предложил:

— Чем зря терять время, давайте приступим к голосованию, чтобы определить наше отношение к проекту мистера Гроувнора. Уверен, все мы больше всего хотим общего согласия.