Галактика (антология) - Страница 28

Ученые того времени по-настоящему гордились своими детищами! Тонны металла и внушительные геометрические размеры приборов приводились в качестве доказательства научной зрелости разработчиков и конструкторов.

— Смешно, правда? — сказал склонившийся над схемой синхрофазотрона на 100 миллиардов электронвольт Валентин Каменин.

— Нисколько. Без этих штук идея доктора Громова никогда бы не родилась. Именно на этих машинах были обнаружены частицы с отрицательной энергией, которые использовал Громов.

— Частицы с отрицательной энергией были известны из теории давно. Нужно было бы только хорошенько подумать…

Валентин всегда считал, что «нужно было бы только хорошенько подумать», и всю современную цивилизацию можно было бы создать еще в каменном веке.

— Ты знаешь, чем я занимался последний год?

— Чем? — без интереса спросил он.

— Я просмотрел журналы по теоретической физике за последнюю четверть столетия. Оказалось, 99 процентов, напечатанных в них статей, — чистейшая научная фантастика, та самая, которую так недолюбливают и критикуют физики.

Валентин поднял на меня удивленные глаза.

— Да, да. Настоящая научная фантастика, но только замаскированная математическими формулами и уравнениями. Каждая статья — это придуманная теоретиком модель физического явления. Он обрабатывает ее математически и получает различные следствия. Другой теоретик придумывает другую модель и получает другие следствия. И так далее. Каждый из них считает себя представителем точной науки, потому что он фантазирует при помощи математического аппарата. Но ведь из всех теоретиков, которые рассматривают одно и то же явление природы, правым окажется только один, а остальные — всего лишь фантазеры!

— Любопытно, — улыбнулся Валентин. — К чему это ты мне рассказываешь?

— А к тому, что теоретик может на бумаге доказать все, что угодно. Но этого мало. Нужно чтобы его предсказания сбылись. Нужно было не только предсказать, но и найти частицы с отрицательной энергией.

Мы спустились в колодец, где наши ребята заканчивали монтаж ускорителя на две тысячи миллиардов электронвольт. По сравнению с «динозаврами» это был крохотный прибор. Он стоял посредине круглого бетонированного зала. Остроконечный тубус из графита был направлен в толстую стенку, за которой простирался слой грунта.

— Какую мы возьмем мишень? — спросил я профессора Громова.

— Классическую. Парафин.

— Почему?

— Мы посмотрим, как будут рассеиваться электроны на электронах. Любопытно, имеет ли электрон внутреннюю структуру…

Я прикинул в уме, какая для этого нужна энергия, и мне стало не по себе.

— Эх, ребята! Заработает наша машина, и через несколько миллионов лет где-нибудь в созвездии Геркулеса астрономы неведомой планеты зарегистрируют появление сверхновой звезды-карлика!

Сказав это, наш вакуумщик Феликс Крымов спрыгнул с камеры на пол и, вытирая масляные руки марлей, подошел к Громову.

— А что, Алексей Ефимович, такое может быть?

Алексей Ефимович задумчиво покачал головой.

— Но откуда у вас такая уверенность? Еще никто не пытался проникнуть в объем пространства с линейными размерами меньше кванта длины!

— Мы будем увеличивать энергию частиц постепенно. Кстати, как работает система плавной регулировки энергии?

— Работает отлично. Только я не представляю, откуда вы знаете, где нужно остановиться. Если говорить по-честному, мы работаем методом проб и ошибок. А кто знает, к чему могут привести ошибки.

Громов молча покинул колодец, поднявшись на лифте в лабораторию. Чувствовалось, что старику от этого разговора стало не по себе. Как-то он обронил неосторожную фразу:

— Ядерщики — народ, идущий на риск.

Никакого энтузиазма эта «романтика риска» среди молодых сотрудников лаборатории не вызвала. Более того, один из нас, Володя Шарков, на другой день подал заявление об уходе «в связи с переходом на другую работу».

— Не хочу я возиться в вашей дьявольской кухне. Взрывайтесь, если хотите.

Мы не устроили ему никаких торжественных проводов, потому что он был элементарным трусом. Многие годы физики вонзали острие познания в самое сердце материи, и остановиться на полпути означало бы позорную капитуляцию… Но после этого случая все мы стали какими-то осторожными, подтянутыми, сосредоточенными, как альпинисты, пробирающиеся по узкому ледяному карнизу над пропастью. Вот почему Валентин Каменин упорно решал свои уравнения, пытаясь найти «устойчивое решение». Феликс, как он говорил, «стирал со стены вакуум-камеры все лишние атомы», Галина Самойлова и Федор Злотов ежедневно еще и еще раз проверяли надежность системы управления и блокировки. Свою настойчивую, скрупулезную работу они называли «утренней зарядкой»… А я тщательно просматривал работы, выполненные на старых ускорителях, пытаясь обнаружить хоть намек на опасность.

Существовала ли она? Мне казалось, что да… С повышением энергии частиц катастрофически росло число рождающихся на мишени античастиц. Их аннигиляция сопровождалась взрывоподобным выделением энергии. Будто ускоренные до страшной энергии электроны или протоны долбили невидимую стену и откалывали от нее куски страшной взрывчатки. Может быть, эта невидимая стена и есть антимир?

По мере приближения монтажа ускорителя к концу мы почти перестали разговаривать друг с другом. Все углубились в свои мысли, пытаясь угадать результаты испытания. А тут еще Феликс со своими шуточками:

— Ребята, не будьте так мрачны! Все произойдет в доли микросекунды. Чувство страха у человека возникает минимум за одну десятую секунды. Чувство боли — за полсекунды. Значит, если что случится, то вы ничего не успеете почувствовать. Галя, если тебя ущипнуть за нос, а ты это почувствуешь только через десять лет, ты очень рассердишься?

— Ты все шутишь! Лучше еще раз включи плавную регулировку!

— Ага, дрожите, атланты! Геркулесы мысли! Все вы у меня в руках. Вот ошибусь ненароком, и машина сразу выдаст на гора две тысячи миллиардов. Вот будет фейерверк!

Ровно в пять вечера Феликс уходил в плавательный бассейн, а мы все оставались, чтобы еще раз проверить работу всех систем установки.

В день испытания мы собрались в пультовой вокруг профессора Громова. Он лично проверил измерительные приборы, по нескольку раз включал и выключал электронные реле, просмотрел монтаж блокировки и затем, вздохнув, сказал:

— Можно начинать.

По тому, как он это сказал, всем стало ясно, что иначе и быть не может. Нужно начинать. Через этот эксперимент обязательно необходимо пройти. Если его не поставим мы, его обязательно поставят другие. Каждый из нас внезапно почувствовал неумолимую логику научного исследования.

Мы расселись по своим местам вдоль главной панели управления.

— Инструкцию комиссии Академии наук помните? — спросил Алексей Ефимович.

— Да…

— Повторяю еще раз. Если поток античастиц превысит десять в пятой степени в секунду на квадратный сантиметр, опыт прекращается. Это особенно относится к вам, Виктор, — обратился он ко мне. — Вы следите за сцинтиляционными счетчиками и за пузырьковой камерой.

Я кивнул головой.

— Начали!

Разгон электронов начинался со ста миллионов электронвольт. Силовые трансформаторы находились за пределами пультовой и поэтому мы не слышали обычного в подобных случаях гула. По мере нарастания энергии мягко щелкали реле, каждый их щелчок указывал на то, что пройдена очередная декада значений энергии. При пятистах Мэв вздрогнула стрелка счетчика мезонов, затем зашевелились указатели количества рождаемых гиперонов. При энергии в миллиард электронвольт начала мигать неоновая лампочка на счетчике античастиц…

— Началось, — прошептал я. Громов застыл у энергометра.

— Что вы медлите, Феликс! — воскликнул он раздраженно. — Ведь сейчас мы проходим хорошо исследованную область энергий. Ничего здесь интересного нет. Давайте сразу пять Мэв.