Галактика (антология) - Страница 180

— Где мы? — спросил он.

— Долина Живого озера, — ответила женщина за рулем. — Я еще ни разу здесь не бывала. Говорят, очень красивое место. Остановимся?

«Все-таки нужно было уговорить ее лететь флаером», — подумал мужчина, но вслух произнес:

— Конечно, если тебе хочется.

Машина пошла совсем медленно и после еще одного поворота остановилась на обзорной площадке.

— Какая черная вода, — сказала женщина, — даже жутко.

— Толстый слой ила на дне, — флегматично объяснил мужчина, — само озерцо неглубокое. Поэтому такое впечатление. В сущности, почти болото.

— А почему называется Долина Живого озера? Ты знаешь? Мужчина с легким нетерпением повел плечом.

— Среди разведчиков планеты ходила такая легенда. Будто озеро почти мгновенно излечивает раны, воскрешает из мертвых и так далее… Довольно обычное суеверие в среде десантников. Здешние грязи, конечно, имеют определенные целебные свойства, но особого интереса не представляют.

— А я слышала по-другому, — сказала женщина. — Что в долине когда-то били теплые источники, богатые минеральными солями. Вода из них собиралась в озерца. Не в это, конечно… Источники стимулировали регенерацию живых тканей. Только после землетрясения источники иссякли. Говорят, это было давно, еще до появления на планете первых людей. Еще до первого десанта.

— Может быть, — равнодушно согласился мужчина. — Все-таки нужно было лететь на флаере.

— Да, да, поехали, — заторопилась женщина.

— Живое озеро, — повторила она уже в машине, — красивая мечта!

— Сказка, — пробурчал мужчина, погружаясь в дремоту.

Жизнь подземки шла по своим законам, была в ней своя, предначертанная электронным владыкой размеренность, которая никого особо не прельщала, но и не удивляла, а казалась привычной необходимостью, как и все остальное, что когда-то люди сами изобрели для себя, изобрели надежно, умно, с бесконечной перспективой совершенствования, уверенные в том, что продолжают вершить Освобождение, и эти законы, эта по минутам рассчитанная на долгие годы вперед, без ропота захватившая миллионы человеческих судеб поездка уже не была привилегией избранных; подземка, исключив право выбора, слила свою жизнь с жизнью людей, их давно уже нельзя было представить без ярко освещенных станций, бегущего гула поездов, без низких голубых вагонов с огромными окнами, из которых проглядывают ряды мягких удобных кресел, разделенных откидными столиками, поезда тянутся один за другим, каждую минуту выныривает из туннеля увешанная фарами электрическая коробка, каждую минуту раздвигаются створки дверей, привет, говорят тебе завсегдатаи твоего вагона, привет, отвечаешь ты, приятной поездки, ну да, а как же, иначе теперь никто не ездит, а вообще теперь ездят все, ты опускаешься в свое кресло и нажимаешь кнопку на небольшом пульте, расположенном на подлокотнике, ровно через три с половиной часа сработает сигнал предупреждения, и ты не пропустишь нужную тебе остановку, так что об этом в вагонах никто не беспокоится, а пустующих кресел все меньше, и ты пожимаешь руки соседям, привет, доброе утро, приятной поездки, посмотрим, чем позабавит нас сегодня телевизор, и мы полулежим в креслах, так удобнее наблюдать за огромным экраном, на котором уже что-то происходит, какие-то шустрые ребята прыгают с борта пылающего корабля в воду, вода зеленоватая, пенистая, грохочут выстрелы, убитые валяются как попало, а те, кто еще что-то соображает, стараются врезаться в воду ногами, наверное, это очень больно, хлопнуться с высоты на воду животом или боком, но ты об этом можешь только догадываться, ты никогда не прыгал с кораблей, никогда не плавал на них, да и остальные, кто жует сейчас сандвичи рядом с тобой, неотрывно следя за экраном, вряд ли когда-нибудь участвовали в чем-то подобном, мы все родились и умрем в подземке, иного пути у нас нет, нас приводят в подземку длинные туннели переходов, тянущиеся из нижних этажей наших домов, такие же переходы возвращают нас обратно в подземку из предприятий, на которых мы работаем, у каждого разные остановки, станции пересадок, места работы, но это ничего не значит, потому что изо дня в день мы встречаемся в этих вагонах, и эти вагоны нашу жизнь разделяют на три почти равные части: работа, сон, поездка, три с половиной часа езды в один конец, столько же на обратный путь, и еще остаются какие-то минуты на то, чтобы слегка размять ноги, пройтись по переходу до лифта, поужинать с женой и пожелать ей спокойной ночи, больше говорить с ней не о чем, и это все повторяется изо дня в день, выходные мало чем отличаются от рабочих дней, та же подземка, которая вместо цеховых подвалов доставляет тебя на сумасшедшие аттракционы, различные увеселительные шоу, где ты на эти несколько часов, так же, как и в цехе, забываешь обо всем, а после, будто очнувшись, снова торопишься к своему вагону, и тебе уже нет дела до того, что человек, вошедший в вагон на сорок минут позже тебя, на сорок минут позже и покинет его, тебя уже не удивляет, что в вагонах почему-то редко хочется спать, а может, просто слишком громко работает телевизор, и автоматы, выдающие завтраки, простаивают без действия, а разговоров тут практически никаких, журналы, буклеты, журналы, изредка книги в руках, на откидных столиках, и стюард, через равные промежутки времени появляющийся в вагоне, предлагает новинки печатной продукции, рекламные проспекты, а если поезд везет тебя с завода, если тебе предстоит короткая встреча с женой, стюард разложит перед тобой богатые, со вкусом состряпанные подборки, где множество женщин и мужчин вдохновенно играют в знакомую, но уже безрадостную для тебя игру, и тебе вдруг захочется, чтобы старания стюарда не оказались напрасными, все-таки человек тоже на службе и проводит в подземке не семь часов в сутки, как большинство из нас, а в два раза больше, потому что ему добираться из дому до исходной станции ничуть не ближе, чем тебе до твоего завода, а потом ты как-то взбодришься от перемены обстановки, оказавшись у станка, а стюарду все это время оставаться в вагонах, и поэтому тебе особенно хочется сделать для него что-нибудь приятное, ты с улыбкой выслушиваешь его заплесневелые анекдоты и, если это происходит на пути домой, заказываешь рюмку коньяку, другую, третью, пока любвеобильные проспекты, коньяк, солененькие историйки, заученные стюардом, не растеребят тебя окончательно, так что опять не надо ни о чем думать, и только ждешь минуты, когда окажешься в своей квартире наедине с женой, а утром торопишься в подземку, опаздывать нельзя, иначе тебя переведут на другое место работы, еще более удаленное от твоего дома и твоей жены, и ты бодро вышагиваешь по платформе, стараясь остановиться так, чтобы подоспевший вагон раздвинул двери прямо перед тобой, привет, привет, отвечаешь ты, пожимая руки соседей, приятной поездки, ну да, а как же, иначе теперь никто и не ездит, а ездят теперь без исключения все, на экране проносятся постреливающие всадники, или загонят какому-нибудь страшилищу в грудь осиновый кол, вампира надо прикончить хотя бы к исходу сериала, или распомаженная красотка, явно затягивая эпизод, стаскивает с себя одежды, и по ее взгляду нетрудно догадаться, что после съемок ей, как и всем нам, идти по длинному переходу, протяженность которого рассчитана таким образом, чтобы пассажир оказался на краю платформы чуть раньше появления своего вагона, привет, привет, приятной поездки, ну да, а как же, иначе теперь никто и не ездит, и умолкают, ожидают стюарда, что-то высматривают, почитывают, может, даже размышляют о чем-то, но без напряжения и бесцельно, ни о чем не волнуясь, постоянно ощущая в себе готовность оборвать свою мысль без сожаления и стремления продолжить ее, это все равно, что шевелить пальцами ног только потому, что они у вас есть, изредка затевают разговор о местонахождении фабрик, все-таки далековато, три с половиной часа электричкой, далековато, это верно, но ничего не поделаешь, Закон есть Закон, а Закон запрещает работодателям заключать контракты с жителями своего района, только равноудаленные, не менее трех часов езды электричкой, и тут уж наверняка ничего не поделаешь, ведь это Закон, и его нарушение карается слишком строго, чтобы кто-либо из нас мог на это решиться, да нам это и не нужно, да и пользы от этого никакой, потому что никто из нас не знал бы, куда девать себя, случись какая-то перемена, и место работы тоже выбрали за нас компьютеры, и мы верим в мудрость их решений, потому что нам больше не во что верить, ничего другого нам не дано, вагон несется во мрак, за окнами мелькают смутно высвеченные сигнальными лампами трубы, нескончаемые, намертво присосавшиеся к стенам удавы кабелей, а на экране уже сменились декорации, иные статисты занимаются иными делами, но это все равно слишком громко, чтобы вздремнуть как следует, и кто-то с дальнего ряда кресел требует убрать этот проклятый телевизор, да стоит ли обращать внимание, час от часу вспыхивают подобные требования, но они ничего не значат, поэтому пассажиры находят в них лишь какое-то новое развлечение, а крикнувший схватывается с места, подбегает к экрану и колотит по бледно светящейся картинке рукой, эй, дружище, пытаются образумить его, побереги кулаки, из-за этой штуки можно заиметь кучу неприятностей, а он словно взбесился, рычит, выпучив глаза, и уже никто не сомневается, что этот парень свихнулся, жаль, неплохой был парень, а он швыряет что-то тяжелое, и экран лопается и гаснет, парня за плечи втискивают в кресло и так придерживают до тех пор, пока вагон не замер на следующей станции, люди в форменных костюмах подбегают к вагону, они молчаливы и даром не суетятся, поезд еще только набирает скорость, а трое из вбежавших уже демонтируют лопнувший кинескоп, извлекают из упаковки новый, двое возятся с нарушителем, проверка документов, опрос свидетелей, протокол, чувствуется, что эти ребята знают свое дело, и на следующей остановке они исчезают, прихватив с собой преступника и испорченный кинескоп, телевизор опять заработал, показался в проходе стюард, отметил в бланке номер освободившегося кресла, и денька через два-три вместо нашего парня сюда будет садиться какой-то незнакомец, незнакомцем он пробудет очень недолго, а потом тот парень забудется, как забылись все остальные, чью участь он разделил, хотя каждый из нас, должно быть, подумал про себя: «Черт возьми, а смог бы я вот так, с размаху, конечно, ведь в этом нет ничего сложного, встать и хлопнуть чем-нибудь увесистым по экрану, по этому экрану, по этому проклятому экрану», и каждый старается смять в себе эту мысль, и это легко удается, стоит лишь повнимательней всмотреться в экран, в этот экран, в этот проклятый экран, как здорово работает новый кинескоп, да и передачка сегодня забавненькая, о, мне пора выходить, до встречи, господа, желаю хорошо потрудиться, пока, ребята, и мы по одному начинаем отлипать от наших кресел, и жизнь подземки продолжается, продолжается наша жизнь, кому сколько отпущено, и ты будто в тумане доживаешь до того дня, когда твой поезд внезапно затормозит прямо в сумеречном туннеле, не докатив двух миль до станции, и пассажиры, быть может, впервые за долгие годы почувствуют какое-то еще непроясненное беспокойство, оно заставит их взглянуть друг другу в глаза и увидеть в глазах ближнего своего страх, а двери, которые открываются лишь на станциях, в строго обозначенных местах, вдруг соскользнут в пазах, и вагон наполнится холодным подземным ветром, и все разом заговорят об аварии, ну что ж, такое случается, незначительная, казалось бы, заминка в системе управления, и вот какой-то состав врезался в хвост предыдущего, досадное событие, но всем будут выданы талоны, в которых указывается причина и время задержки, и заводская администрация это учтет, и никто из нас не будет наказан, но тебя всего буквально пронизывает этот колкий подземный ветер, он раздувает в тебе крик ужаса, хотя ты и сам не понимаешь, откуда это в тебе, на чем возрос твой страх и окреп до такой всепоглощающей силы, и в эти минуты главное — уйти от черного подземного потока, захлестнувшего вагон, ты корчишься в кресле, но возможности укрыться от этого ядовитого ветра нет, и тогда ты свое затмение бросаешь в дверь, растворив его в затмении туннеля, не слушая криков, ты бежишь в узком пространстве между вагонами и угрожающе гулкой стеной, ноги выворачиваются на ступеньках шпал, но твой страх хранит тебя от увечий, и ты бежишь, задыхаясь от необычного состояния, в которое добровольно отдал засидевшееся в креслах тело, и ветер клокочет, закручивается вокруг тебя, и не понять, отталкивает ли назад, или, напротив, помогает, прижимаясь к спине, а поезда выстроились в одну, с короткими обрывами линию, объемную, светящуюся изнутри квадратами окон, заполнили неподвижной металлической начинкой трубу туннеля, сами начиненные человеческими телами и страхом, и ты рвешься куда-то в сторону от них, неосознанно обрекая себя на огонь высоковольтных передач, зажатый в трубках изоляторов, но стена неожиданно пропускает тебя, теперь ты продвигаешься сквозь беспросветную ночь подземелья, но от этого не замедляешь бега, а только прибавляешь в скорости, чтобы все, что суждено тебе на краю этого безумия, решилось в одно короткое мгновение, глубже и глубже увлекает тебя загадочное, непреодолимое притяжение земли, но тут, споткнувшись, ты обрываешь свой бег, замираешь, тянешься руками в пустоту, и уже неуверенным шагом, раскачивающим тебя из стороны в сторону, достигаешь скользкой на ощупь перегородки, это тупик, проклятие, это черная ловушка, выложенная мраморными плитами, пальцы гладят полированную поверхность камня, ощущают едва намеченные границы стыков, дальше, дальше, приказываешь ты себе, слышится твой победный возглас, и эта стена пропускает тебя, в ноги больно врезаются грани ступенек, они уводят тебя вверх, а ты уже затерялся в хитросплетениях времени, ты не знаешь, сколько часов, дней, лет ползешь по этим ступенькам, израненный, с болезненно обнажившимся предчувствием где-то притаившегося спасения, и когда ступеньки сменяются плоской мраморной площадкой, твой страх, оттесненный физическим напряжением, снова обрушивается на тебя, потому что глаза твои увидели синюю бездонную высь, усеянную множеством крошечных мерцающих огоньков, твое лицо ощутило теплое прикосновение незнакомого ветра, он поднимался откуда-то из далека прозрачного необозримого простора, пред тобой открылась равнина, источавшая дурманящую, усилившую твой страх смесь запахов, запахи тоже казались теплыми и ласковыми, неясные силуэты каких-то построек вздымались над гранью горизонта, и ты стал оглядываться, сознавая себя незащищенным от этой беспредельности, а вокруг ничего не менялось, воздух действовал на тебя, как коньяк, тебе хотелось кричать и плакать, упасть на виду у этого непостижимого мира, и уже не вставать, не видеть его синего, нежного, страшного лица, и тогда ты снова бросился бежать, ты бежал к силуэтам построек, спрашивая себя, что означают эти здания, тот ли это город, в котором ты родился и прожил все эти годы, но ты на бегу растерял свои знания и ясность понятий, ты не мог поместить в себе поднебесную страну, и она, врываясь в тебя, раздавила твое сердце, и все, что ты видел, слышал, чувствовал, стало твоим смертельным врагом, помогите, кричал ты, а кто тебя слышал в этом сказочном безлюдье, ты скоро потерял ту дыру, из которой выполз на поверхность планеты, и теперь единственным ориентиром были высотные, такие далекие от тебя строения, бежать, бежать, подгонял ты себя, а звук ударялся и отскакивал, но вот он затронул самую тонкую струну, и ты остановился и прислушался, это был звук человеческого голоса, и в этот миг ты ослеп и оглох, тебя подхватили чьи-то руки, и ты очнулся вблизи желтого колеблющегося пламени, костер напоминал тот самый охваченный пожаром корабль, с которого сыпались в воду подстреленные бандиты, но люди, обступившие тебя, были спокойны, никто из них не собирался ни стрелять, ни прятаться от выстрелов, они разглядывали тебя с деловым сочувствием, кто-то сгибал твою ногу, другой протягивал тебе стакан, привет, сказали тебе, привет, слабо отозвался ты, ну ничего, главное, что ты отдышался, здорово бегаешь, мы никак не могли за тобой угнаться, кто это вы, да вот, мы это мы и есть, посмотри, мы все тут, перед тобой, что ж вам от меня нужно, вскрикнешь ты, и тебе вдруг сделается жарко от их костра, невыносимо жарко, и ты начнешь бормотать, знаю про вас, знаю, вас, бездельников, нарушителей Закона, вылавливают повсюду и уничтожают на месте, но они только смехом зайдутся, кто вылавливает, спросят у тебя, полиция, с ненавистью и отчаянием бросишь ты в них, и вас переловят и перестреляют, всех до последнего, да уймись ты, станут урезонивать они, никакой полиции здесь нет, выполз на волю и живи себе, оставайся, если захочешь, с нами, тут такой пустырь, хватит на всех, но ты не поверишь хозяевам костра, полиция, выдохнешь ты в полный голос, полиция, Закон, полиция, они уже не будут смеяться, а с жалостью склонят над тобой головы, слушай, что тебе говорят, дурак, ничего ты не знаешь, полиция вся тоже катается в подземке, чересчур хорошо было бы служить в полиции, чтобы дышать свежим воздухом, но ты, превозмогая боль в суставах, вскочишь на ноги, оттолкнешь кого-то, потянувшегося к тебе, никто не погонится за тобой, и ты уже не услышишь слов, брошенных тебе вслед, и уже без страха и отчаяния, уверенный в спасении, ты увидишь, как вырастают, надвигаясь на тебя, серые глыбы зданий, у которых нет ни одного окна, зато из нижних этажей каждой такой глыбы тянутся долгие переходы, тянутся, как тоненькие сосуды, питающие быстро иссыхающей человеческой кровью вены и артерии подземки, и ты, как молитву черному своему богу, не устанешь повторять, всего десять минут, десять туда и десять обратно, за это опоздание мне набавят всего десять минут, всего десять…