Галактика (антология) - Страница 138

— А не жалко уходить от нас?

Ольга Михайловна перебросила сигарету в угол рта и с грустным любопытством посмотрела на меня:

— Какой вы, однако, настырный, Володенька. Вы же все знаете.

Она соскочила со стола — сидеть на краешке стола ее любимая привычка, иногда она, сам видел, даже в кабинете директора, Мочьяна, забывшись, неожиданно оказывалась на голову выше всех заседающих, и величавый Ваграм Васильевич обрывал себя на полуслове, с немым укором во взоре созерцая Ольгу Михайловну на краешке «заседательского» стола, пока кто-нибудь не приводил ее «в чувство»… Ольга Михайловна легко соскочила со стола, заваленного свежими переводами, — трудно даже поверить, что ей уже сорок с «хвостиком», ткнула окурок в пепельницу и протянула мне маленькую руку:

— Прощайте, Володя.

Потом она обошла всех информаторов, с кем была знакома и кто регулярно снабжал ее новостями и переводами, а уходя из комнаты, сказала с недоумением:

— Как у вас душно!

И исчезла. Словно растаяла в дверном проеме. Маленькая женщина с небрежной прической, с вечной сигареткой, в толстом свитере — вечно ей было холодно, нередко даже в брюках… И доктор наук притом! И обаятельная даже в мужском наряде…

В этом есть что-то глубоко несправедливое — так, во всяком случае, считают многие наши институтские дамы: ум и красота для женщины… Как бы это поточнее выразить их шепотки — наших дам? Нечто противоестественное, несовместимое? От дьявола, одним словом. Конечно, есть и умницы среди них, среди наших дам, но кто из них рискнет появиться в институте в обыкновенной, «затрапезной», как они сами выражаются, косыночке, или зимой в мохнатой потрепанной ушанке?

— Ах, да… Олежечку обобрала, — смеется в таких случаях Ольга Михайловна.

Олежечка ее сын, свет в окошке, чадо, рядом с которым сама она выглядит школьницей…

Ушла Ольга Михайловна и унесла с собой из нашего НИИстройпроекта сам дух Виталис… И вдруг недели через две она снова пришла, я увидел ее в «манеже», как у нас называют холл на четвертом этаже, где выставляются новые и вообще любопытные проекты и где всегда дым висит коромыслом. Виноградова стояла в окружении своих бывших коллег — обсуждался, как я понял, проект микрорайона «Заречный», последняя работа Ольги Михайловны; я хотел пройти, не здороваясь, чтобы не отвлекать ее, но она увидела меня сама, раздвинула круг и крикнула:

— Володя!

Как будто прошло не так уж и много времени — всего две недели, а уже что-то изменилось в ее облике, я даже испугался: не заболела ли? — но она отмахнулась:

— О чем вы говорите? Новая кафедра, одна в семи лицах…

Может, и так. А может, это из-за одежды? У нас, в НИИ, Ольга Михайловна всегда ходила в «брючном варианте», как выражались наши дамы, а тут вдруг строгий темно-коричневый костюм со стоячим воротником, белые кружевные манжеты, янтарные пуговицы…

— Возьмите меня на кафедру…

До чего нелепая просьба! Я ведь не архитектор, не механик и даже не расчетчик… Техинформатор. Инженер, как у нас острят, «широкого кругозора». Но Ольга Михайловна неожиданно для меня отнеслась к моей нелепой просьбе вполне серьезно, кивнула, что означало — хорошо, подумаю, а потом вдруг взяла меня под локоть и повела по коридору.

— Сигарету дадите? Забыла свои у планшета.

Я дал сигарету, щелкнул зажигалкой… Зачем я ей понадобился?

— Вот, — сказала Ольга Михайловна, с наслаждением выпустив струйку дыма. — Пришла. У вас есть полчасика?

— Конечно! Хоть два часа.

— Тогда пойдемте.

И она решительно повернула меня к лестничной площадке: вниз, вниз… На втором марше я уже догадался, куда она меня тащит. И себя. Да она этого и не скрывала.

— Не пробовали? Не получается?

— А вы его разыскали? — вопросом на вопрос ответил я и почувствовал, как она крепче сжала мой локоть и ускорила шаг.

— Да. Он был у родителей.

Но что-то в ее «да» я уловил неприятное. Может быть, потому, что следом за «да» шло «был»?

— Был? — удивился я. — Он что — приехал?

Она потащила меня по лестнице еще быстрее, теперь мы спускались почти бегом. Куда мы несемся сломя голову, что случилось, доктор Виноградова?

— Он умер, Володя.

Я остановился в недоумении: умер. Я так отчетливо в этот момент представил вечно смущенного, вечно озабоченного тишайшего Леню Кудреватых; он и комара-то, прежде чем убить, десять раз задастся вопросом: а вправе ли? А Виноградова с такой жестокостью в голосе, даже с неприязнью… Умер. Невозможно. Любой другой, но Леня…

— Вы серьезно?

— Куда уж серьезнее! — вздохнула Ольга Михайловна. — Дайте еще сигарету.

Мы застряли на площадке между первым и вторым этажами, мы стояли перед окном, выходившим на институтский двор, заставленный фермами, панелями, блоками и полусобранными квартирами новой, улучшенной планировки. Спешить было больше некуда…

Леня Кудреватых появился в институте года два назад, скромный, незаметный техник из лаборатории строительных материалов. С легкой руки Ольги Михайловны, обожающей уменьшительные суффиксы, все, кто имел с ним дело, называли его Ленчиком. Да и обращались часто к нему точно так же, по-виноградовски. Назови так другого — без улыбки нельзя было бы здороваться, а Кудреватых как будто родился с этим суффиксом.

Лаборатория стройматериалов, где он работал, была расположена в отдельном здании — отсюда, с площадки между первым и вторым этажами, хорошо видна широкая — вагон может въехать — дверь, арочная фрамуга над ней и вылинявший лозунг еще выше, под самой крышей: «Созидать в духе времени!» Неплохой, по-моему, лозунг, молва приписывает его самой Виноградовой, но почему-то у большинства, кто этот лозунг видит впервые, он вызывает улыбку… Странно!

А справа от лаборатории — макетная площадка, где собирали квартиры новой планировки, элементы перекрытий для цехов и крытых арен; и проектировщики на натуре уточняли, что им требуется. Но чаще макетная площадка пустовала и на ней играли в волейбол. Там, в обеденный перерыв, я и познакомился с Леней Кудреватых.

Он играл в нашей команде — шел за мной. Играл Леня страшно плохо, хотя и старался изо всех сил, и я вынужден был оттянуться, прикрыть его. Но от разгрома нас это не спасло, а в конце второго сета, прикрывая Леню от «навешенного» мяча, я неудачно приземлился и ободрал руку.

— Пойдемте, — сказал Леня виновато и даже испуганно. — У нас есть аптечка.

В лаборатории стройматериалов я бывал и раньше, но все мимоходом, техинформации у них проводятся в кабинете начальника, и я в тот раз, «по несчастному случаю», впервые как следует разглядел, какой техникой набита эта лаборатория; печи, краны, прессы, снова печи… В глаза бросался пресс сразу у входа — «головой» под стеклянный фонарь над крышей. Фонарь, очевидно, для него и сделан — для этого колосса.

— На нем мы давим бетонные конструкции, — сказал Кудреватых, поймав мой взгляд. — Уникальная машина. На собственной подушке стоит — пять метров в глубь земли.

Я промыл руку под краном, залил йодом и подошел к прессу-гиганту. Могучая машина — ничего не скажешь.

— Две тысячи тонн, — с гордостью сказал Кудреватых, нажимая на кнопку «пуск» и следом, через секунду-две, на рычаг. Пуансон мягко заскользил вниз, но в полуметре от матрицы, на которой лежал кирпич, вдруг ринулся вниз, и от кирпича осталась лишь кучка красной пыли. Но удара я не услышал.

— Молот? — удивился я.

— Не совсем, — заулыбался Ленчик. — Молот бьет, а этот давит. Но очень быстро. Это очень удобно — мгновенные нагрузки. Можно создать давление до ста тысяч атмосфер. Показать как?

И, не дожидаясь моего ответа, извлек откуда-то из-под стеллажа с матрицами бутылку. В горлышке бутылки торчала пробка. Он ее вынул почти до конца и поставил бутылку под пуансон.

— Попробуйте. — Он так и сиял от удовольствия. — Это несложно, надо только дать себе точное задание, что нужно сделать. И все получится.

Ленчик нажал на рычаг, пуансон сорвался вниз…

— Вот, — подал он мне целехонькую, плотно закрытую пробкой бутылку. Попробуйте, это несложно.