Гала и Элюар - Страница 13

– Зачем ты обижаешь меня? – с горечью спросила она, глядя, в его такое родное, красивое, но отталкивающе-холодное лицо.

– Обижаю? Я?! – Тон его голоса взмыл вверх. – Это вы пытаетесь унизить в моих глазах хорошо образованную, порядочную девушку. – Заметив, как мать напряглась, уже спокойней добавил: – Кстати, если вам интересно, ее отчим – известный в Москве адвокат и придерживается либеральных взглядов.

– Отчим? Хм… Пусть так. Я ничего не хочу знать об этой русской. Подай мне шарф, – произнесла она с нарочитой небрежностью, давая понять, что все его возражения потонут в ее решимости. – Как ты думаешь, стоит мне захватить с собой зонтик? И принеси-ка мне свежий носовой платок. Вон там, в комодике. Будь осторожен с фарфором. Тебе понравилось мое новое приобретение? В Давосе я нашла очень даже достойную сувенирную лавку. Правда чудная пастушка? Дрезденская мануфактура. Представь, как эта скульптурка замечательно будет смотреться у нас в гостиной на каминной полочке.

Эжен вздохнул. Мать и ее церемонии. Даже вдали от дома она воссоздавала свой маленький мирок с фарфоровыми миниатюрами, пудреницами, зеркалами и зонтиками. Эжен тоже был частью материнских церемониальных ритуалов. Его роль состояла в том, чтобы быть сыном своих родителей – слушать и слушаться. До недавнего времени он принимал условия этой игры, сохраняя внешние атрибуты почтения к родным, уходил во внутреннюю оппозицию – в мир вымысла, литературы, поэзии. Родные ему по крови, они были чужими по духу.

Он вынул шелковый шарф из ящика комода, в два шага оказался рядом с матерью.

– Приятной прогулки, мадам.

Он бросил на спинку стула шарф, но тот, не удержавшись, соскользнул на пол.

Мадам Грендель вздрогнула, соприкоснувшись с сыном взглядом, и тут же растянула губы в улыбке, старательно скрывая состояние паники, нарастающее у нее в душе. У нее возникло ощущение, что перед ней незнакомец.

– Я больше не позволяю тебе встречаться с этой русской, – отчетливо сказала мадам Грендель, глядя пристально в глубину его зрачков. – Не позволяю, – повторила она, словно хотела убедить саму себя. – Эта авантюристка просто мутит твою голову. Что ты знаешь о ней помимо того, что ее воспитанием занимается отчим? Почему эта русская здесь одна? Где ее мать? Вот уже несколько месяцев я за ней наблюдаю, но не заметила, чтобы кто-либо ее хоть раз навестил. Ни мать, никто из родных. И есть ли таковые у нее? Может, вовсе не отчим оплатил ее поездку сюда? Может, тот московский адвокат, как ты говоришь, ей вовсе не отчим, а отец, который женился на ее матери, чтобы скрыть свой грех? Может, твоя русская – дитя адюльтера? Или еще хуже – может, ей оплатил санаторий ее любовник? И не смотри, Эжен, на меня врагом. Поверь мне, такое бывает. Почему твоя русская ничего не рассказывает о своем прошлом? Почему она не больно-то словоохотлива, когда просят ее рассказать о своих родных, а? И вообще, знаешь, что говорят здесь о ней?

– Я не думал, что ты собираешь сплетни.

В другой раз его полный горечи голос мог бы остановить мать, но ее было уже не удержать – слишком долго она пыталась скрывать свои истинные чувства.

– Да твоя русская просто больная! – воскликнула она, и ее лицо пошло пятнами.

– Не одна она. Мы все здесь не кровь с молоком, – спокойно ответил он.

– Ну согласись, Эжен, она слишком нервная. Чуть что – вспыхивает, кричит или плачет. Неужели ты не замечал перемены в ее настроениях? То смеется до упаду, то молчит, как немая. Нет, ей явно нужно проконсультироваться с психиатром.

Она передернула плечами, как будто ей стало дурно от собственных слов, и указала пальцем на лежащий под стулом шарф.

– Подними.

Ухватив двумя пальцами за конец, как будто боясь испачкаться, он подал ей шарф.

– Благодарю, сын, – делая вид, что не заметила, как брезгливо вытянулись его губы, сдержанно сказала она. – Надевай куртку и пойдем. Давай-ка заглянем в кондитерскую. Мне очень по вкусу местные круассаны. И горячий шоколад здесь просто изумительный. Ну же, Жежен, поспеши.

– Спасибо за предложение, мама, но я, пожалуй, останусь. Я хорошо поел в завтрак.

Он отошел к окну и, скрестив на груди руки, застыл в выжидательной позе.

– Эжен, подойди сюда, – позвала мадам Грендель.

Он не двинулся с места.

– Жежен, не заставляй свою маму ждать, – ее тон смягчился, послышались просящие нотки. – Пожалуйста, подойди ко мне, милый. Давай не будем ссориться.

Эжен продолжал стоять на месте. В два шага она оказалась рядом с ним. Он посмотрел на нее в упор, в его глазах застыл лед.

– Малыш, не смотри на меня так. Ты же мой сын. сын. Я люблю тебя. Ты – вся моя жизнь.

Все та же пренебрежительная поза, холодное лицо.

Она бросилась к сыну с намерением обнять его, но он отшатнулся. Его сомкнутые на груди руки разжались, но не для того, чтобы обнять мать, а вытянулись вперед, как будто он защищался от удара. Мадам Грендель едва справилась с собой, чтобы не закричать. Ей вдруг представилось, как другая, «эта русская» – так всегда, даже во внутреннем монологе, называла она Галю – приближается к ее сыну. Как сияют его глаза в ответ, как распахиваются руки. Жанна-Мария как будто слышала их тихий шепот, шелестящий смех, наблюдала невыносимые жесты, говорящие об их близости. Ноги ее ослабли, она чувствовала, что вот-вот упадет.

Отступив на шаг в сторону, она опустилась на стул.

– Пожалуй, я все же останусь, – сказала она еле слышно, развязывая на шее шарф.

Эжен тут же сорвался с места.

– Время прогулки. Я пошел.

Звук закрываемой за ним двери заставил ее вздрогнуть – в это самое мгновение она отчетливо, как никогда раньше, поняла, что теряет над сыном власть, и испытала такую боль, будто ей нанесли смертельную рану.

* * *

В воздухе стоял пряный аромат нагретой на солнце хвои. В цветастой легкой юбке и кофточке с рюшами по горловине и манжетам Гала – таким с недавнего времени стало ее имя – медленно поднималась в гору по извилистой тропинке. Позади нее с матерчатой сумкой через плечо шел Эжен. Он с тайным блаженством любовался гибкой шеей спутницы, ее узкой спиной, крутыми бедрами. Когда тропинка становилась шире, они вновь воссоединялись и шли, не разжимая рук, согласуя друг с другом ритм своих шагов, выискивая идеальное место для привала. Скатывающееся к горизонту солнце приглушило яркость красок, смазало очертания деревьев и уступов, трав и цветов. Напоенный ароматами ветер ласкал и бодрил одновременно, словно теплая, возбуждающая ванна.

Они разложили покрывало на лужайке с видом на долину. Отсюда над кронами деревьев виднелась нить дороги и сам санаторий. Гала без церемоний опустилась на покрывало, расстегнула две верхние пуговицы кофточки. Эжен, немного помешкав, отошел в сторону и, наклонившись, сорвал травинку. С наслаждением впитывая воздух каждой клеточкой своего тела, она смотрела на него. На нем были светлые брюки и белый джемпер с закатанными по локоть рукавами. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь дрожь ветвей, обрисовывали его силуэт золотистым ореолом.

– Молодой бог, – еле слышно произнесла она.

– Что? – он оглянулся на голос. – Ты о чем-то спросила?

– Иди сюда. Тут хорошо, – произнесла она чуть громче и похлопала ладошкой рядом с собой.

– Да-да…

Он вновь отвернулся и продолжал стоять, покусывая стебелек травинки.

– У Пенелопы хватит терпения ждать.

Гала распростерлась на покрывале. Подложив под голову руку, она закрыла глаза. Ею завладела нега, щемящее ощущение полноты существования и какое-то сладкое, томное предчувствие.

Опустившись на покрывало рядом с ней, Эжен вдруг оробел. От ее запрокинутого лица с влажными завитками волос на висках, с тонкими нитями бровей и веером ресниц веяло покоем и такой отрешенностью от высокого чистого неба над головой, от подрагивающей листвы, от него самого – от всего, что Эжен почувствовал себя лишним; поманив, она вновь ускользала.

Кроны деревьев трепал ветер. Внизу белела черепичная крыша санатория. Он смотрел в подсвеченное солнцем спокойное лицо девушки и ждал. Чего? Он и сам не знал.