Футбол на снегу - Страница 30

Я снова поговорил с дочерью не так, как хотел, и, наверное, расстроил ее. Но, кажется, у Виктории есть характер. Или ощущение правоты делает ее такой невозмутимой. Поднялась из-за стола и ровным, спокойным голосом говорит:

— Приятного вам вечера. Я немного отдохну, а после позанимаюсь. Через неделю сессия.

Из темноты налетает ветер и бьет по лицу теплом прогретых за день ковыльных степей. Зашумели в городке деревья, замигали в листве фонари…

Сирена!

Еще одна.

Тревога!

Над гарнизоном повисает стонущий вой сирен.

Тревога мгновенно отбрасывает будничную жизнь в прошлое, делает ее невообразимо далекой. Я замечал за собой, что после сирены, ракеты или неожиданной команды: «На вылет!» — начинаю думать об этой вдруг исчезнувшей жизни, а не о том, что мне предстоит делать через несколько минут.

Пару часов назад я слышал, как наш штурман разговаривал у подъезда с соседкой.

— Что, Иван Платонович, отвезли жену в роддом?

— Отвез.

— Скоро уже?

— Скоро… — Плотников поднял авоську. В ней лежали баночки с соками. — Вот приготовил…

В доме напротив Левчук сбивал на балконе ящики для цветов. Рядом стояла жена, полная хохлушка в цветастом халате.

Я заглянул в бильярдную. Там улыбающийся Зарецкий натирал мелом кий.

А командир? А второй пилот? Где они сейчас? Что они?

Аэродром ворочается в темноте, словно просыпающийся зверь: утробное урчание автомашин, говор людей на стоянках. Зажглись огни ночного старта. Дымно-голубая полоса прожектора прорезала темноту, попрыгала на бетонке и принялась шарить в ночном небе.

Весь экипаж в сборе.

Оружейники при свете переносной лампы осматривают тележку с ракетами.

Я помогаю механикам подвешивать бомбы. Молчаливая, без суеты и спешки работа. Зарецкий проверяет подвеску, осматривает контровку взрывателей. Остановился, забормотал, заголосил, тычет в кого-то переноской.

— Защелки кассет, — кричит, — закрывать надо, полоротые!

Над летным полем проносится грохот. Скоро он переходит в шелест и замирает. Короткий миг тишины. В разных концах аэродрома запускают двигатели. В темноте над землей плывет густой металлический звон турбин. Они ревут все истошней — огромный хор обезумевших от боли ископаемых гигантов.

Мы занимаем места в кабинах.

— Эй! — кричит мне механик. — Берегись!

Он хлопает люком. Голоса и шум турбин пропадают.

Я усаживаюсь, расправляю ремни, пристегиваюсь к креслу. Так, хорошо. Натягиваю шлемофон и прилаживаю кислородную маску. Кран подачи кислорода открыт. Холодный, чуть пахнущий резиной воздух бежит по лицу.

Стоянка опустела. Бомбардировщик на земле один, и в этой его одинокости есть какая-то почти человеческая отрешенность от земных дел.

Щелчок в телефонах и командирский голос:

— Доложить!

Начинается обязательный ритуал докладов:

— Штурман готов.

— Оператор готов.

— Радист готов.

— Стрелок готов.

Привычная наша молитва: люк закрыт, чека катапульты вывернута, кислород открыт. Это похоже на те минуты, когда музыканты рассаживаются в оркестровой яме и начинают настраивать свои инструменты.

— Запускаю.

Пригибая траву, по земле проносится мощный вздох, летит пыль, машина приседает.

Выруливаем. Аэродром остается за нами, на другом конце летного поля. В кромешной тьме можно различить только мигание огней да хвосты пламени из турбин. Теперь они кажутся голубыми.

— Левчук, что ведомые?

— Все самолеты группы рулят на старт.

Ревут на полном газу турбины. Машина покачивается, вибрирует всей обшивкой.

— В корме?

— Замечаний нет, командир. Выхлопа хорошие, закрылки во взлетном положении.

— Поехали.

Спущенный с тормозов бомбардировщик как бы нехотя трогается с места, бежит, набирая скорость, и, задрав нос, уходит в ночное небо.

На развороте я вижу, как взлетают самолеты нашей группы. Сейчас они наберут высоту и займут место в боевом порядке.

Темнота слева и справа от нас разорвана вспышками навигационных огней. Вот они подходят заправленные «под пробку» многотонные махины с полной бомбовой нагрузкой.

— Командир, — подает голос Левчук, — все ведомые на месте.

И, как выстрел, командирское:

— Курс?

Ну, двинули с богом.

Штурман докладывает о прохождении контрольного ориентира. Это большой город. Он прячется за черными хлопьями тумана, где-то на самом дне ночи — пульсирующая россыпь огней, росчерки улиц, мерцающая геометрия квадратов, точек, пунктиров.

Скоро меня опять зовет штурман:

— Радист! Пролет семьсот девятого.

— Уже?

— Да.

— Еще один отлетел.

Недовольный голос Хлызова:

— Что там отлетело, радист?

— Я говорю, командир, еще один город отлетел.

— Ну, ну… Говоруны.

Передавая на землю закодированные названия пунктов, я думаю о том, как перекраивается в полете школьная география: расстояния сжимаются, а города мелькают, как полустанки — один, другой, третий. Они словно пылят за нами.

Внизу залитые лунным светом зеркала озер. Горсть огоньков, точно опрокинули жаровню с горящими углями — деревушка или поселок.

Вокзал у нас небольшой. Скромный такой вокзальчик, но для пары колонн место все же нашли. Да вот еще кренделей алебастровых на фасаде навешали. Для красоты, надо полагать. В зале ожидания и на перроне — никого. Вокзальную публику нынче представляю я один.

Когда сыграли тревогу, я, хоть и безлошадный, тоже подался на аэродром. В коридоре меня догнал Некрасов.

— Что делать? — спрашивает, а сам мнет в руках какую-то бумажонку. — В половине двенадцатого приезжает Ольга.

Вот оно что. Невеста пожаловала.

— Вы надолго?

— Кто его знает. Если пойдем на полный радиус, то вернемся не раньше двух ночи.

— Ладно, — говорю, — давай телеграмму. Я встречу Ольгу. Когда вас выпустят, нам, наверное, сыграют отбой.

Андрей вдруг заволновался, заторопился, зачастил:

— Отлично, Сергей. Хорошо. Ты ей объясни, расскажи. Вот телеграмма. Здесь все есть. Пятый вагон. — Он перевел дух. — Только не опоздай.

Приехавших немного: двое солдат, плотный мужичок в плаще и парусиновой кепке, каких я уже тысячу лет не видел, и, наконец, Ольга. Солдаты, как увидели армейскую машину, двинули к ней. Мужичок тоже исчез. Ольга осталась одна на пустом перроне. Не хотел бы я вот так приехать однажды. Подхожу, представился, от Андрея привет передал, рассказал, что к чему. Она благосклонно выслушала мои объяснения и коротко кивнула: «Идемте». Поправила сумку на плече и — ходу. Чемоданы же оставила мне. Решительная дама.

Вот мы и добрались. Полигон уже слышно.

— Штурман, — спрашивает Хлызов, — сколько нам еще?

— До выхода на цель двенадцать минут.

Сейчас побросаем свое железо и — домой.

— Цель поражена!

Ай да Хлызов!

Они там в передней кабине, должно быть, собрались домой, бортпайки, наверное, распечатали и не знают еще, что нас перенацелили. Я сверяю радиограмму с таблицей кодов: выход на рубеж встречи с дозаправщиком… проход над точкой… эшелон…

Передаю приказ командиру.

— Ну да, — быстро отвечает Хлызов. — Этого надо было ожидать. Передавай: вводная принята, идем на задание.

Зовет ведомого. Капитан Арутюнов откликается мгновенно:

— Триста пятый на связи.

— Триста пятый, берите группу. Всем следовать прежним курсом. Я иду в «точку двадцать».

— Понял вас, триста первый. До встречи.

Мы остаемся одни.

— Штурман, — спрашивает Хлызов, — сколько мы теряем на новом маршруте?

— Около двух часов.

— Делов-то!..

Слева по курсу уже маячат огни самолета-дозаправщика. Они совсем близко.

— Внимание, экипаж! — говорит Хлызов. — Начинаем сцепку. Всем на внешнюю связь.