Фуэте на Бурсацком спуске - Страница 1

© И. С. Потанина, 2018

© Е. А. Гугалова, художественное оформление, 2018

© Издательство «Фолио», марка серии, 2015

В воскресенье, 16 февраля 1930 года, Харьков весь день засыпа́ло снегом.

Драли втридорога не жалеющие лошадей извозчики. Деловито щупали фарами путь редкие авто. Обледеневший внутри и снаружи спецтрамвай, опустив забрало и отчаянно визжа, расчищал рельсы Пушкинской, заодно подвозя ближе к театру горстки благодарных попутчиков. Матерились, но упрямо шли к цели недовольные саботажем погоды начальники. Скользили по протоптанным ими тропам обрадованные негородской белоснежностью романтики. Со всех сторон столицы, нервно заслоняясь от снега или счастливо подставляя ему лицо, оживленно переговариваясь или тихонько нашептывая что-то нежное, толпой, парами или поодиночке почтенная публика пробиралась к Национальному театру оперы и балета.

Долгожданная премьера должна была состояться при любой погоде.

Тремя часами ранее директор вышеозначенного театра громко ругался на крыльце служебного входа. Надпись «День открытых ступней» на афише, а также плакатное «Культурный отдых нам всегда множит силы для труда» по стойкому убеждению страдальца должны были свести его в могилу. И это он еще не заметил сюрреалистичную растяжку на окнах: «Рев ревбалета – наша сила! А лебедей – на мыло!»

– Диверсия, – спокойно констатировал главный художник. – Причем, товарищ Рыбак, диверсия с вашей стороны. Это вы привлекли к оформлению служебных помещений невесть кого.

– Ох, да! Ох, да! – хватался за голову директор. – Но что мне было делать? Не мог же я в канун премьеры переключать вас на украшение какой-то про-хо-дной… Вы, товарищ Петрицкий, сценограф, а не про-хо-димец, – внезапный каламбур немного примирил директора с действительностью. – Вот почему я могу талантливо играть словами, а они – нет? В городе полчища литераторов, мы вон целый дом отгрохали и ими заселили…

– Еще не заселили… – все так же флегматично протянул художник. – Котлы отопления не готовы. И, пардоньте, что значит «мы отгрохали»? Партия, конечно, помогла, но все владельцы квартир дома «Слово» в ходе строительства исправно платили паи, причем немалые…

– Простите, – перебил директор совсем не извиняющимся тоном, – я забыл, что вы, Анатолий Галактионович, тоже из этих «словян». Кстати, почему? Вы ведь художник… А, да, паи… В общем, передайте будущим соседям, что во всей столице не нашлось текста для нормального театрального плаката про День открытых дверей.

Сегодня в театре проходил эксперимент. По образцу московского Большого и по совету приехавших оттуда коллег (то есть в совершенно обязательном порядке) перед премьерой балетного спектакля проводились «открытые танцклассы». Любой желающий мог зайти в театр со служебного входа и посмотреть, как занимаются танцовщики перед спектаклем. Задумывалось это как еще один шаг искусства к массам. Но все пошло не так. Все! От противоречащих понятию «искусство» дурных плакатов до того, что в предпремьерной суматохе забыли кинуть клич по профсоюзам, и на танцклассы собрались лишь журналисты и вездесущие театральные завсегдатаи, которые к «массам» не имели никакого отношения. К тому же задача «сделать балет понятней простым людям» отвлекала артистов, и грандиозная премьера могла провалиться.

– Зачем? Зачем я только согласился на эти глупые нововведения? – всхлипнул директор Рыбак.

– Струсили, – невозмутимо ответил Петрицкий. – Не смогли отказать покровительствующей инстанции. С кем не бывает?

– Р-р-р! Умеете вы, Анатолий Галактионович, утешить впавшего в отчаяние коллегу, – не выдержал Рыбак. Потом поднял голову, с тоской вчитался в растяжку на окнах и чертыхнулся: – Ч-черт! Полный театр разгильдяев! Пойду убью кого-нибудь, может, полегчает…

Внутри на проходной тем временем царила куда более воодушевляющая атмосфера.

– Грандиозная идея! Легендарная! Неповторимая! – твердила публика на разные голоса. Людей пришло не так уж много, но узкая лестница, ведущая на второй этаж к танцклассам, с потоком не справлялась. Образовалась давка.

– В толкотне, да не в обиде! – авторитетно подбадривал окружающих стриженный ежиком мужчина с повязкой «Корреспондент» на рукаве. – Ничего! Скоро любителям балета не придется тесниться, как сельдям в бочке! Я уже видел подписанный проект! Не сегодня, так завтра город начинает строительство «Театра массового действа». – Рассказчик широко расставил руки, изображая масштабы будущего заведения. – В нем будет и театр, и кинотеатр, и даже цирк! Оперно-балетная труппа обретет, наконец, нормальные гримерные и репетиционные. Зрительный зал вместит, цитирую, «2200 человек живого зрителя»!

– Это так бездушно! – вмешался старческий голос. – Мешать все в кучу можно только в ущерб атмосфере. Гардероб оперного театра и раздевалки в цирке не могут быть одним и тем же местом! А буфет? Хотите, чтоб пирожные с балетного антракта пахли дешевой колбасой из бутербродов кинотеатра? Фи!

– Я лично, может, не хочу. Но архитектор Бекетов считает, что смешение ничего не испортит, – ловко прикрылся чужим авторитетом корреспондент. – Понимаете, дореволюционный бекетовский проект нового оперного театра старые власти откладывали-откладывали, жадничали, как могли… А новые – оп! – и подхватили. Задачу подправили согласно текущим потребностям и выставили на конкурс для доработок. Причем старика, несмотря на его в обед 70 лет и неподходящее происхождение, к конкурсу тоже допускают.

– О! Раз бекетовский проект, то я на все согласна. Мастер, бесспорно, знает толк… Но, позвольте, где же будет стоять этот новый театр?

– Да практически тут. По ту сторону Карла Либкнехта. Вместо Мироносицкой церкви. Приказ о ее сносе тоже уже подписан.

Как типичный диалог в очереди, разговор сопровождался регулярным продвижением толпы на полшажка вперед и постепенно удалялся.

– А вот церковь жаль, – пряча лицо за вспышкой, прокричал вслед переместившимся на лестницу фотограф. – Не как учреждение, конечно, а как память. Черт знает что! Только я смирился, что трамвайщики добились решения о скором сносе Николаевского собора, он вроде действительно лишает поворачивающий трамвай обзора, так теперь и Мироносицкую собираются сносить? Да город облысеет весь без куполов! – Автоматически фотограф чуть заметным движением поправил парик. – Только представьте – промчишься вверх по Гоголя и не выйдешь к ажурным воротам с часовенкой. А если вы, пардоньте, с девушкой гуляете? Как же без лавочек для поцелуев? Где еще в центре встретишь укромное место, скрытое от посторонних глаз свисающими из-за церковного забора ветвями?

– Ну, знаешь ли, приятель! – фыркнул корреспондент уже практически со второго этажа. – Оттого, что тебе негде целоваться, государство не обязано содержать никому не нужные аварийные здания. Церковь все равно стояла бы заколоченной или открывалась бы, как Благовещенский собор, раз в месяц для концертов духовной музыки. Что за вредительство? А новый театр Харькову действительно нужен. Ломать, чтоб строить – это неизбежно. И это правильно! Тем паче, собираются ведь строить театр, а не какой-нибудь дом для партийных начальников.

Речь журналиста так понравилась присутствующим, что даже сорвала овации. Фотограф сделал пару удачных снимков и решил не возражать. Толпа довольно быстро рассосалась, переместившись в танцкласс, но проходную тут же наполнила новая партия посетителей.

– Держитесь рядом, крошки! – громко басила пожилая разряженная дама, обращаясь к двум своим спутницам весьма провинциального вида. – Тетя вас привела, тетя тут все знает, тетя вам все объяснит! – Дама решительно двинулась вперед, собираясь распахнуть небольшую дверь, расположенную прямо по курсу.