Фронтовые заметки из Новороссии - Страница 3

На момент моего зачисления рота лишь формировалась. Сперва все мы были сведены в один взвод. Пару дней спустя, по мере роста численности, его разделили на два, при этом я оказался во втором взводе. Позже был сформирован и третий взвод. Кто туда вошёл? По возрасту младшему 18, старшему 59. Тех, кто младше 25, мало, а младше 20 — очень мало. Наиболее многочисленная возрастная группа — 25–30 летние. По времени пребывания в ополчении: двое с мая, несколько человек с середины июля, около десяти с конца июля. Наиболее многочисленная категория — те, кто вступил в ополчение в первой декаде августа. Таких почти треть, и я в их числе. Но пополнение продолжает прибывать и позже, около десятка вступило уже в сентябре.

Если говорить о местных, то большинство из них высшего образования не имеют. Но это в России сейчас почему-то считается, что без высшего никуда, здесь такого нет. И отсутствие высшего образования не означает, что жители Луганщины безграмотные. Например, был в нашем взводе один ополченец, 23 года, образование — неоконченное среднее (он вынужден был по семейным обстоятельствам работать с 14 лет). Но при этом он, скажем, прочёл «Преступление и наказание» Достоевского и оно ему нравится, а я вот в своё время не осилил.

С 17 августа наша рота участвует в обороне Вергунки — северного пригорода Луганска. Взводы выезжают на передовую попеременно, на сутки. Вскоре настала и моя очередь. Про этот окоп «укропы» не знают, так что надо вести себя тихо и незаметно. Нас трое. У меня это первый выезд на передовую, у моих товарищей — второй и четвёртый.

В России весьма популярно мнение, что ехать воевать на Донбасс должны исключительно те, кто служил в армии или имеет опыт боевых действий. Считаю подобный подход в корне неверным. Конечно, от профессионала на войне пользы гораздо больше, чем от необученного бойца. Но с другой стороны, на «незалежной Украине», впрочем, как и в РФ, система начальной военной подготовки молодёжи была развалена полностью. Многие из приходивших в ополчение 25–30-летних местных ребят не умели буквально ничего, даже автомат собрать. На их фоне я, ознакомившийся с азами военного дела ещё в советское время — начальная военная подготовка в школе, военная кафедра в вузе — выгляжу чуть ли не профессионалом. К счастью, советское стрелковое оружие сделано так, что даже неподготовленный человек может быстро научиться им пользоваться.

Затишье, стрельбы нет. Обедаем консервами и хлебом. В кустах слышится шорох, но это всего лишь тощий рыжий кот — осторожно подошёл поближе, негромко мяукнул. Отламываю кусок хлеба и, макнув в тушёночный бульон, бросаю коту. Рыжий хватает хлеб, начинает торопливо и жадно есть. Кидаю ему ещё несколько кусков хлеба, после чего возвращаюсь к своим боевым обязанностям по наблюдению за передним краем. За спиной слышится громкое мурлыканье.

С рыжим котом мы неоднократно встречались и в следующие дни, хотя меня направляли в разные места Вергунки. Впрочем, думаю, что другие ополченцы тоже его подкармливали. С началом боевых действий в посёлке большая часть жителей Вергунки эвакуировалась, и участь оставленных домашних животных зачастую трагична.

Население настроено к нам доброжелательно:

— Вы их скоро прогоните?

Любить украинских военных местным жителям не за что: многие дома в посёлке разрушены. При этом каратели киевской хунты прекрасно знают, что в домах ополченцев нет, мы прячемся в окопах на окраине посёлка. Но это их не останавливает. При мне украинский БТР уничтожил два дома огнём из крупнокалиберного пулемёта.

Наступает ночь. Спим по очереди. Над головой роскошное звёздное небо, ясно виден Млечный Путь. Но до чего же холодно!

Утром нас начинает обстреливать украинский БТР. Согнувшись, прячемся в окопчик. Сверху свистят пули из КПВТ и обычного пулемёта, падают срезанные ветки. Мы пока в безопасности, до нас пулемёт не достанет, но ощущение весьма неприятное, усугубляется тем, что нанести ответный удар мы не можем.

«В окопах не бывает атеистов», — часто приходится слышать от доморощенных ревнителей «духовности». Что примечательно, подавляющее большинство из них сами никогда в окопах не были. Вынужден их разочаровать — далеко не все нуждаются в духовных «костылях». Впоследствии я ещё несколько раз проверил свои ощущения, и теперь могу точно сказать: никакой потребности молиться в критической ситуации лично я не испытываю.

Вообще отношение к религии в «Заре» близко к идеальному. На территории батальона есть церковь, в казарме, в расположении нашей роты имелся небольшой иконостас. Но при этом религия — дело исключительно добровольное и все обряды отправляются в личное время. Ни одного коллективного религиозного мероприятия я не наблюдал.

В «день незалежности Украины» 24 августа мы достойно «поздравили» противника — сумели выманить украинскую БМП и сжечь её из крупнокалиберного пулемёта. В ответ разобиженные «укропы» начинают гвоздить по нам из миномётов и танка. У нас двое раненых, к счастью легко. Им оказали первую помощь, а как только стрельба кончилась, на «скорой» увезли в город, в больницу. Сильно помог приданный нашему взводу танк, вступивший в артиллерийскую дуэль с украинским танком, и тем самым отвлёкший большую часть огня на себя. Танковая перестрелка велась с закрытых позиций, поэтому «дуэль» закончилась вничью.

Обычные дни, как правило, проходили спокойнее. Убитых в нашей роте не было, однако, как правило, в каждый выезд было 1-2-3 раненых, все ранения — осколочные.

Электричество, сотовая связь и Интернет в Луганске по-прежнему отсутствуют. Молодых ополченцев отсутствие Интернета огорчает гораздо больше, чем остальные бытовые трудности. Лишь 30 августа мне подвернулась возможность на короткое время выйти в сеть. Несколько таких оказий случалось и в дальнейшем.

Вечером того же дня ездили ловить украинских миномётчиков в район недавно освобождённого посёлка Металлист. К сожалению, никого не поймали.

Наконец, 3 сентября нашей роте поступил приказ принять участие в наступлении севернее Луганска.

До этого мы ездили на передовую на грузовиках, но в этот раз выезжаем на нескольких бронетранспортёров. В батальоне «Заря» принято вешать на бронетехнику маленький красный флажок с советским гербом и надписью «СССР». Вообще, стихийные симпатии к советскому среди ополченцев и населения Новороссии очень сильны — вопреки некоторым СМИ, пытающимся нарисовать картинку православно-монархического воинства.

Вечером 5 сентября заняли позиции на окраине села Раёвка, блокировав окружённое украинское подразделение. Видел сожжённую бронетехнику хунты, видел брошенную боевую машину пехоты, вполне исправную, если не считать снятого пулемёта. В очередной раз убедился, что война — это постоянное рытьё окопов, которыми ты не воспользуешься, так как можешь сняться с позиции уже через несколько часов. Зато в качестве компенсации можно укрыться от обстрела в окопе, вырытом другими.

Наше выдвижение к Раёвке было столь стремительным, что многие местные жители даже не знали, что ополчение уже здесь. Так, например, один дедушка, проезжая утром следующего дня на велосипеде через наши позиции, поприветствовал нас возгласом: «Слава Украине!» С ним вежливо поговорили, объяснили, кто мы. Было ясно, что это просто проявление бытового конформизма, стремление жить в ладах с любой властью.

Вскоре после этого на позиции нашего взвода вышел сдаваться совершенно ошалевший украинский офицер. Причём он был морально готов, что его немедленно убьют, но видимо решил, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Офицера накормили и отвезли в Луганск, показывать преступления его соратников. В тот же день наша рота пополнилась трофейным автоматическим гранатомётом АГС-17.