Фридолин - Страница 8

— Ты пойдешь вперед! — сказал Гибизер девочке и повелительно указал ей на лестницу.

Пьеретта обернулась, поглядела в конец коридора и кивнула в сторону расстроенного ужина с меланхолически-веселым прощальным приветом. Фридолин проследил ее взгляд: там уже не стояли больше ряженые, но двое стройных молодых мужчин во фраках и белых галстуках, еще не снявшие красных масок. Пьеретта ящерицей спустилась по винтовой лестнице, за ней торопился Гибизер, а Фридолин за ним.

Внизу, в прихожей, Гибизер отворил какую-то дверь во внутренние комнаты и сказал Пьеретте:

— Ты сейчас же ляжешь в постель, испорченное создание! С тобой мы поговорим, как только я посчитаюсь с господами там, наверху!

Она остановилась в дверях, такая беленькая и нежная, и, покосившись на Фридолина, печально покачала головой. В большом стенном зеркале справа Фридолин увидел тощего пилигрима, в котором он узнал себя, и удивился тому, как естественно произошло это превращение. Пьеретта исчезла, и старый бутафор запер ее на ключ. Затем он открыл наружную дверь и стал выпроваживать Фридолина в сени.

— Простите, — сказал Фридолин, — а как же мой долг?

— Какие пустяки, сударь! Я вам верю, заплатите, когда будете возвращать костюм.

Но Фридолин не трогался с места:

— Дайте мне слово, что вы не сделаете зла бедной девочке.

— А вам до нее какое дело?

— Я слышал, как вы ее только что назвали сумасшедшей, а через мгновение — испорченным созданием. Согласитесь, тут вопиющее противоречие…

— Сударь, — возразил Гибизер напыщенно-театральным тоном, — разве душевная болезнь не порча, ниспосланная Богом?

Фридолина покоробило, и он вздрогнул.

— Как всегда, — заметил он, совладав с собой, — горю можно помочь. Я врач, завтра мы об этом поговорим.

Гибизер язвительно и беззвучно рассмеялся. Внезапно в сенях вспыхнула лампочка. Гибизер захлопнул за Фридолином дверь и заложил ее тотчас щеколдой.

Спускаясь по лестнице, Фридолин снял с себя шляпу, плащ и маску и сунул ее под мышку. Привратник выпустил его на улицу. Похоронная карета стояла напротив с неподвижным кучером на козлах. Нахтигаль, собравшийся уже уходить из кафе, был как будто не слишком приятно изумлен точностью Фридолина.

— Так ты действительно раздобыл костюм?

— Как видишь! А пароль?

— Ты так настаиваешь?

— Безусловно!

— Ну, будь по-твоему: пароль — «Дания».

— Нахтигаль, ты сошел с ума!

— Что с тобой?

— Ничего, ничего… Прошлым летом случайно мы были на датском взморье. Ну, полезай в свою колымагу, только не сразу. Дай мне время раздобыть карету.

Нахтигаль кивнул, закурил с расстановкой папиросу, а Фридолин между тем быстро перешел на другой тротуар, нанял извозчика и с беспечной развязностью, словно дело шло о шуточной погоне, приказал кучеру ехать вслед за похоронной каретой, которая только что тронулась в путь.

Они проехали по Альзерштрассе, затем нырнули под железнодорожный мост, выехали в предместье и покатили по тускло освещенным пустынным улицам. Фридолин все время опасался, что извозчик потеряет из виду переднюю карету, но каждый раз, высовываясь в окошко и окуная голову в неестественно теплый воздух, он видел эту карету впереди, на небольшом расстоянии, с кучером в черном цилиндре, монументально сидящим на козлах.

«Все это может кончиться плохо, — подумал Фридолин и явственно припомнил запах розы и пудры, подымавшийся от груди Пьеретты. — Какую странную романтическую историю задел я мимоходом! Не следовало уходить, я был даже не вправе уйти… Где мы теперь едем?»

Дорога плавно поднималась. По сторонам мелькали скромные дачи. Фридолин узнал местность, когда-то давно он здесь бывал, гуляя; этот подъем, должно быть, Галицинберг. Слева в глубине город расплывался в тумане тысячами мерцающих огней. Сзади послышался грохот колес; Фридолин глянул в окошко и увидел, что за ним едут еще две кареты.

«Это очень кстати, — подумал Фридолин, — мой извозчик не покажется подозрительным кучеру похоронной кареты».

Внезапно, резко подпрыгнув на ухабе, карета свернула в сторону и между решетками, стенами и заборами покатила под гору, словно срываясь в пропасть. Фридолин вспомнил, что нужно переодеться. Он скинул шубу и запахнулся в рясу, точь-в-точь как по утрам в отделении поликлиники влезал в рукава полотняного халата. Как о блаженном избавлении он подумал, что через несколько часов, если все сойдет благополучно, он будет обходить кровати в своем отделении — профессиональный врач, готовый к услугам больных.

Экипаж остановился.

«А что, — подумал Фридолин, — если я, не слезая, поеду обратно? Но куда? К маленькой Пьеретте или к девочке с Бухфельдштрассе? Или к дочке покойного советника — к Марианне, или домой?..»

И с легким содроганием он понял, что менее всего его тянет домой. Оттого ли это, что ехать домой было дальше, чем куда-либо?..

«Нет, не могу домой, — подумал Фридолин, — дальше, хотя бы навстречу смерти!»

Он сам улыбнулся этой пышной фразе, хотя на душе у него было не совсем весело.

Ворота садовой ограды были широко распахнуты. В это мгновение траурная колымага впереди сорвалась куда-то в пропасть — или так померещилось Фридолину?..

Нахтигаль во всяком случае уже слез. Фридолин быстро выпрыгнул из кареты и велел извозчику, во что бы то ни стало, сколько бы ни пришлось, ждать, дождаться за углом его возвращения. Чтобы закрепить за собой карету, он дал в задаток кучеру щедро на чай и столько же обещал за обратную дорогу. Тем временем подъехали задние кареты. Фридолин увидел, как из первой вышла закутанная женщина, затем он вошел в сад, держа наготове маску. Узкая тропинка, освещенная окнами дома, начиналась от самых ворот. Дверь подъезда распахнулась. Фридолин очутился в узком белом вестибюле. Навстречу ему плыли сверху мягкие звуки гармониума. Двое слуг в темных ливреях и в серых масках охраняли вход.

С двух сторон прошелестело:

— Пароль!

Фридолин ответил:

— Дания!

Один из слуг помог Фридолину освободиться от шубы и вынес ее в смежную комнату, а другой распахнул перед ним двери, и Фридолин вошел в сумеречную высокую залу, задрапированную черным шелком.

Здесь прогуливались маски, все в одежде духовного покроя, человек шестнадцать или двадцать — монахи и монашки. Под мягко нарастающий аккомпанемент гармониума, как бы ниспадая с высоты, заструилась итальянская церковная мелодия. В углу зала стояли группой три монахини и три монаха. В этом углу Фридолина заметили: два-три раза бегло на него взглянули, тотчас же, словно нарочно, отворачиваясь. Убедившись, что все, кроме него, здесь с непокрытой головой, Фридолин снял шляпу пилигрима и с напускной небрежностью начал прохаживаться взад и вперед. Какой-то монах задел его локтем и кивком поздоровался с ним, но глаза в прорезях маски на мгновение буравчиками впились в Фридолина. В голову ему ударило благоухание — своеобразное и душное, как запах южных садов. Кто-то снова задел его: на этот раз монахиня. Как у прочих женщин, вокруг шеи, лба и затылка у нее было обернуто черное покрывало, а сквозь черные кружевные фестоны шелковой маски просвечивал кроваво-красный рот.

«Где я? — подумал Фридолин. — Среди сумасшедших? У заговорщиков? Может, я попал на собрание какой-нибудь религиозной секты? Может, Нахтигаль был подкуплен, действовал по предписанию, и ему было поручено заманить сюда непосвященного, которого хотели разыграть? Нет, для карнавальной мистификации все это выглядело слишком серьезно, однообразно и даже угрожающе».

К звукам гармониума присоединился женский голос, и зал огласился староитальянской церковной арией. Все застыли на местах, как бы прислушиваясь, и Фридолин на мгновение отдался волне чудесно нарастающей мелодии. Внезапно за плечом его раздался женский шепот:

— Только не оборачивайтесь! Еще не поздно — уходите! Вам здесь не подобает быть! Если вас обнаружат, вам будет худо!

Фридолин содрогнулся. Он решил было послушаться предостережения, но любопытство, соблазн и голос самолюбия заглушили всякую осторожность.