Фрэнсис Бэкон. Его жизнь, научные труды и общественная деятельность - Страница 3

Мы сказали, что Бэкон склонял свою голову перед влиятельным родственником, но он смотрел на это как на временное и скоропреходящее унижение. Старый дядя чувствовал умственное превосходство молодого племянника и видел, что последний знал себе цену. Ему вообще не нравились смелые идеи, – его выводило из себя и раздражало все незаурядное. Он с презрением говорил о племяннике: «Фрэнсис – человек отвлеченный». Такое обращение раздражало Бэкона; неудачи не закаляли его души, а напротив, распаляли желание во что бы то ни стало выбиться из зависимого положения; в нем развивались мелочные чувства. Неволя заставила его в конце концов сделаться юристом. Ему пришлось начать с того же, с чего начинает всякий скромный студент: он поступил в Gray's Inn, куда поступали все готовящиеся к званию судей или к поприщу адвоката. В этом учреждении всем служащим предоставлялись квартиры на всю жизнь. И Бэкон под старость, лишившись своего дома в Лондоне (Йоркхауз), останавливался там, когда приезжал из Горгамбури в Лондон. Долгое время показывали комнаты, в которых он жил, и посаженные им деревья. В царствование Карла II аллеи Бэкона были модным, любимым местом прогулки, но теперь они не существуют; комнаты Бэкона также давно уничтожены пожаром.

Бэкон вскоре приобрел солидные и основательные знания в юридических науках, но все же занимался ими неохотно. Впрочем, само учреждение, где он провел свои молодые годы, было ему всегда дорого, и он постоянно украшал свое пожизненное помещение, хотя очень долгое время его не занимал.

Существует основание предполагать, что и в то время Бэкон занимался философией. Он сам подтверждает это предположение, но не говорит ни о каких внешних условиях, вызывавших в нем в то время интерес к философским вопросам. Главный источник, конечно, находился в нем самом, но соприкосновение с людьми также должно было оказать свое влияние. Известно, что в Лондоне находился в то время неаполитанец Бруно, изгнанный из своего отечества за свободомыслие; он переводил философские сочинения и занимался литературой. Елизавете он был представлен посланником Генриха III; она приняла Бруно в высшей степени благосклонно, и он называл ее Семирамидой и Клеопатрой, Дианой и Амфитритой. Замечательнее всего, что Бруно дозволено было в присутствии сконфуженных профессоров защищать движение Земли и беспредельность вселенной.

Впоследствии Бруно описал это путешествие в Англию; он жаловался на невежество лондонских профессоров и смеялся над жалким положением английской науки. Действительно, в университете вместо живой науки царствовала тогда повальная формалистика. Профессора заботились только о том, чтобы выучить наизусть Аристотеля и затем торговать правилами «Органона», объясняя каждое из них ученикам за пять шиллингов платы.

Бэкон только раз мельком упоминает о Бруно, однако трудно допустить, чтобы он не знал человека, о котором одно время говорил весь Лондон. Впрочем, из сочинений Бэкона мы видим, что он не признавал даже великих открытий своего современника Галилея. Но, может быть, на него возбуждающе действовало самое отношение Бруно к авторитетам? Во всяком случае, то же отношение мы находим у самого Бэкона, и он оставался верен ему всю жизнь.

Предаваясь философии, Бэкон не забывал, – или, вернее, не мог забыть, – что ему необходимо не только размышлять, но и действовать, – одним словом, он торопился начать свою общественную деятельность. Вскоре ему удалось получить место асессора, а потом ректора в том же Gray's Inn; но как он сам относился к юриспруденции свысока, так и юристы относились к нему. Его не признавали истинным юристом, потому что он вносил в этот предмет философскую точку зрения. Секретарь графа Эссекса отзывался о его юридических трудах так: «Сумасшедший не мог бы написать этого, а благоразумный человек не осмелился бы этого сказать». Из последнего замечания видно, что Бэкон в молодости не скрывал своих убеждений, проявлял свою оригинальность, хотя замечал, что она пугает других, и не воздерживался от острот, хотя наживал себе ими врагов. Между последними особенно заметен Эдуард Кук. Это был человек, имевший узкие взгляды, но делец, самый ловкий и богатый адвокат в Лондоне. Трудно было тягаться с ним Бэкону, которому в то же время приходилось бороться с бедностью и неизвестностью. Бэкону оставалось только одно: защищая процессы, возбужденные казной, угождать правительству. Королева Елизавета, подчиняясь общему мнению, также находила, что Бэкон, хотя очень умен и образован, но не глубокий юрист. Несмотря на это, она сделала его своим экстраординарным советником. Это было совершенно новое звание; оно давало ему право являться защитником во всех процессах казны и носить шелковое платье при исполнении обязанностей. А главное, предоставляло возможность видеть иногда королеву и беседовать с нею. Королева с удовольствием разговаривала с Бэконом; он успешно вел ее дела, но дальше не продвигался.

Бэкон с блестящим остроумием ответил на один памфлет, направленный против правительства, удачно защищал память своего отца и восхвалял мудрое правление Бюрлейга. Его хвалили, но ему не хватало существенного, – он был необеспечен. Он писал в это время своему дяде: «Признаюсь, мое честолюбие безгранично в области созерцания, но оно самое умеренное в общественной жизни. Я хочу пользоваться неограниченной властью в науке, я хочу изгнать всех, кто ей вредит: болтунов, слепых поклонников старых традиций и т. д. Если мне не удастся упрочить здесь своего положения, я продам свое маленькое наследство, буду жить на свой скромный доход, зароюсь в книги и отложу всякую надежду на общественное положение». Наконец Бюрлейг сжалился и обещал ему место с содержанием в 16 тыс. рублей в год. Но это место являлось для Бэкона журавлем в небе, потому что вакансии надо было ждать двадцать лет. Он по-прежнему оставался бедняком. Все хвалили его талант, но делали это как-то холодно, поэтому он не становился широко известным. Многие ходили слушать его защиты, сама королева не раз присутствовала на них; но клиенты, обогащающие своих защитников, к нему не являлись. Между тем его кузен Роберт уже метил в министры и советовал ему в дружеском, но покровительственном тоне оставить мечты и перестать философствовать. Положение Бэкона знакомо всем людям, отмеченным природой и принужденным пробивать себе дорогу. К ним в обществе всегда относятся так, как цыплята к утенку, высиженному курицей. Все его оглядывают и находят, что ему не место между ними; другое дело свой брат – золотая посредственность, – ей подают руки, ее тянут за уши, каждый признает в ней что-то свое, родное!

Бэкон чувствовал себя униженным и оскорбленным; среди людей чиновных и обеспеченных он был на голову выше других, но все же у него не было обеспеченного места и он– чувствовал себя лишним между своими знакомыми, как чувствует это всякий работник, остающийся без работы. Несмотря на приобретенную привычку свертываться в клубок перед сильным и целовать те руки, которые его били, он иногда изменял себе и делал какой-нибудь внезапный, независимый, смелый шаг.

В 1593 году он представился избирателям графства Миддльсекс, желая быть выбранным в палату общин. Парламент не созывался уже четыре года. Елизавете повиновались, ее любили, и она обходилась без парламента. Палаты ей были нужны только в делах финансов. Елизавета созывала новый парламент всегда неохотно и запугивала его членов угрозами. Первые ораторы, заговорившие в палате общин о делах, не представленных парламентом на рассмотрение королеве, были заключены в тюрьму. В то время парламент был, таким образом, далеко не тем, чем он стал теперь. Но все же тем людям, которые знали дело и умели хорошо говорить, он открывал возможность приобрести влияние и выдвинуться. В палату общин Бэкон был выбран одновременно со своим братом Энтони. Легко понять, что Фрэнсиса Бэкона неотразимо влекла эта деятельность; в дебатах он мог проявить свое искусство владеть речью, усовершенствованное многосторонним образованием. В речах Бэкона, уцелевших по настоящее время, мы не находим ничего особенного, хотя его блестящее воображение обогатило эти речи удачными сравнениями; но, как видно, в то время эти речи действительно вызывали восторг у слушателей. Современники Бэкона утверждали, что он одинаково хорошо говорил и писал. Но не одно только желание проявить свое красноречие привело Бэкона в палату общин: ему хотелось провести реформу гражданского закона, составлявшую мечту всей его жизни. Требованиям этой реформы и посвятил он свою первую речь. Но между палатой общин и палатой пэров произошло столкновение, и объяснения вести пришлось Бэкону. Он смело стал защищать интересы слабых и угнетенных, говоря, что обязанность парламента – обнаруживать раны государственного тела и что королеве любовь народа должна быть дороже денег.