Фрау Беата и ее сын - Страница 14

Но на устах ее показалась насмешливая улыбка над самой собой. Ей вспомнился недавно приезжавший к ней с очень честными намерениями адвокат Тейхман. Она точно увидела его перед собой в его новеньком рыжеватом костюме туриста, с галстуком в клетку, в зеленой шляпе с перышком на голове — словом, в костюме, которым он, очевидно, хотел показать, что тоже умеет быть изящным, когда захочет, хотя обыкновенно он был человеком серьезным и не придавал значения таким пустякам. Она вспомнила, как он сидел на веранде за обедом между ее сыном и ее любовником и обращался то к тому, то к другому с учительской важностью; вспомнила, как он был смешон тем, что ничего не понимал, и как она, точно дразня его, стала нежно пожимать под столом руку своему Фрицу. Он в тот же вечер опять уехал, так как условился с друзьями встретиться в Боцене; хотя Беата не пригласила его остаться, он все же уехал в очень хорошем настроении, полный надежд; в развращающем настроении того летнего дня она стала и его поощрять и не скупилась на многообещающие взгляды.

Теперь она раскаивалась в этом, как и во многом другом, и чувствовала истинный ужас перед предстоящим разговором с ним; разговор этот был неминуем, и он, наверное, сделает предложение. Ее это тем более пугало, что она болезненно чувствовала, как в ней постепенно уничтожалась сила воли; она вспомнила томительное чувство беспомощности, которое охватило ее во время последнего разговора с Вельпонером. Притом ей казалось, что, будь у нее выбор, она, скорее, могла бы представить себя женой директора; она даже должна была сознаться самой себе, что это предположение не было лишено для нее некоторой прелести. Ей казалось, что Вельпонер ее всегда интересовал, и то, что архитектор в последнее время рассказывал о его замечательных спекуляциях и о его борьбе против министра и придворной партии, борьбе, кончившейся его победой, вызвало в ней любопытство и восхищение. Впрочем, Тейхман тоже назвал его в разговоре гением и сравнил его, по смелости предприятий, с безумно смелым кавалерийским генералом; для Тейхмана это была, конечно, высшая похвала. И ей даже несколько льстило, что именно этот человек увлекся ею, не говоря уже об удовлетворении, которое ей могло доставить торжество над женщиной, которая отняла у нее мужа. «Отняла у меня мужа? — растерянно спросила себя Беата. — До чего я дошла? Неужели я этому верю? Нет, это неправда. Все, кроме этого. Я, наверное, заметила бы. Заметила? Да почему? Разве он не был актером и не вел жизни актера? Почему это не могло остаться незамеченным мною? Я так доверяла ему — не трудно было меня обмануть. Не трудно… Но все-таки это не доказывает истинности факта. Фриц — клеветник и лгун, и слух этот — вранье и нелепость. И если даже это и было, то, во всяком случае, это давно прошло, и Фердинанд умер, а та, которая была его любовницей, теперь старая женщина. Что мне до всего, что было? То, что происходит теперь между мною и директором, — новое, не имеющее ничего общего с прежним. Право, — продолжала она, — было бы совершенно недурно поселиться в княжеской вилле с большим парком. Какое богатство! Какая пышность! Сколько новых видов для будущности Гуго! Правда, он не особенно молод, и это нужно принять в расчет, в особенности когда женщина так избалована, как я за последнее время. И как раз теперь он особенно постарел. Может быть, этому причина любовь ко мне? Ну, не все ли равно? Есть и молодые, и можно будет его с ними обманывать; очевидно, такова его судьба». Она отрывисто засмеялась. Как уродливо и тяжело это прозвучало!

Она проснулась, точно от страшного сна. «Где я? Где я? — шептала она. Она заломила руки, обращая взоры к небу. — Как низко Ты дал мне пасть! Неужели пет у меня опоры? Что делает меня такой несчастной и такой жалкой? Почему я точно хватаюсь за что-то в пустоте и сама не лучше всякой Фортунаты и женщин в ее роде?» Вдруг, с бьющимся до изнеможения сердцем, она поняла, что делало ее такой несчастной. Исчезла почва у нее под ногами, и небо затмилось над нею: единственный человек, которого она любила, оказался лгуном. Да, и только теперь она это узнала. Вся его жизнь с нею была обманом и притворством. Он обманывал ее с фрау Вельпонер и с другими женщинами, с актрисами, с графинями и блудницами. Когда в летние ночи тихие чары совместной жизни толкали его в объятия Беаты, это была самая ужасная, самая скверная, самая низменная ложь; на ее груди он с похотливым предательством думал о других, о всех других. Но почему она это вдруг поняла? Почему? Потому что она оказалась такой же, не лучше, чем он. Разве ее держал в своих объятиях Фердинанд, актер с красной гвоздикой в петличке, который довольно часто возвращался из пивной только в три часа ночи, с запахом вина? Тот, который хвастливо рассказывал ей с мутными глазами пустые и неопрятные истории, который в молодости жил милостями стареющей вдовы, оплачивавшей его кутежи, и читал в веселом обществе нежные письма, которые ему посылали в уборную влюбленные дуры? Нет, его она никогда не любила бы, от него она убежала бы в первый месяц замужества. Тот, которого она любила, был не Фердинанд Гейнгольд, а Гамлет, и Сирано, и царственный Ричард, герои и преступники, триумфаторы и обреченные на смерть, блаженные и заклейменные. И тот демонический возлюбленный, который однажды выманил ее в сад из тишины брачного покоя для несказанного блаженства, — это был не он, это был таинственный и мощный горный дух, тот, которого он играл, сам того не подозревая, которого должен был играть, потому что не привык жить без маски и ужаснулся бы перед самим собой, если бы увидел свое отражение в зеркале ее глаз.

Значит, и она его всегда обманывала, как и он ее? Значит, она всегда вела жизнь, преисполненную диких восторгов, о которых никто не подозревал; и теперь только она поняла свою истинную природу. Она всегда была потерянной женщиной, только прежде этого никто не знал, даже она сама. Теперь это обнаружилось. Она обречена на все более и более глубокое падение, и вскоре всему миру будет известно, что вся ее внешняя порядочность — ложь, что она ничем не лучше Фортунаты, Вильгельмины Фаллен и всех тех, которых она до сих пор презирала. И ее сын это будет знать. Если он не поверит слухам про Фрица, то поверит, должен будет поверить при следующем случае.

И вдруг она точно увидела его перед собой со скорбными, широко раскрытыми глазами, протягивающего руки отстраняющим жестом. Она кинулась к нему, но он с ужасом отвернулся и умчался, точно во сне. Она застонала, сразу проснувшись. Потерять Гуго! Все, только не это. Лучше умереть, чем не иметь более сына. Да, умереть. Тогда она опять его обретет. Он придет на могилу матери, станет на колени и уберет ее могилу цветами, сложит руки и будет молиться за нее. Ее охватила жалость к себе при этой мысли, сладостная и вместе с тем отвратительная жалость, обманчиво мирная. Но в глубине души ее говорил какой-то голос: «Разве я могу успокоиться? Мне же ведь нужно о многом подумать. Значит, мы отправимся в путь завтра… Сколько еще осталось сделать… Так много…»

И в окружающих ее тишине и полумраке она почувствовала, что за стенами люди и природа проснулись от летнего послеобеденного сна. Далекий, смутный гул еле проникал к ней сквозь щели закрытых ставен, но она знала, что люди уже ходили по дорогам, катались на лодках, играли в теннис и пили чай на террасе отеля. В своем полудремотном состоянии она как бы видела перед собой веселую, пеструю толпу дачников, миниатюрных, как игрушки, но совершенно отчетливо кружащихся перед нею. Карманные часы громко тикали на столике у кровати и о чем-то ей напоминали. Беате вдруг захотелось узнать, который час, но у нее не было силы повернуть голову или зажечь свет. Какой-то близкий шорох из сада стал слышаться все более явственно. Что это могло быть? Очевидно, человеческие голоса. Так близко? Голоса в саду? Кто это — Гуго и Фриц? Разве возможно, чтобы они оба уже вернулись? Ну да, уже приближался вечер, и Фрицу не терпелось — он вернулся скорее, чем предполагал. Но Гуго? Она ведь и не надеялась, что он вернется со своей так называемой экскурсии раньше полуночи. Кто же им отпер? Разве она не закрыла двери? Девушка не могла вернуться так скоро. Они, наверное, сначала позвонили, а она не слышала во сне. Тогда они, вероятно, перелезли через забор, а что она дома, этого они, конечно, не подозревают. Одни из них смеется. Это не Гуго. Но и Фриц не так смеется. Вот засмеялся другой. Это Фриц. А теперь опять первый. Кто же это? Он говорит. Это не голос Гуго. Так, значит, это Фриц и кто-то другой с ним в саду. Вот они совсем близко. Они как будто сели на белую скамейку под окном. Теперь она слышит, как другой называет первого по имени. Руди… Так вот с кем Фриц сидит под окном.