Франкенштейн: Антология - Страница 8

Еще раз говорю: то, что я рассказываю, не бред маньяка, чей разум повредился в тщетных усилиях совершить великое открытие. Сказанное мною так же истинно, как то, что солнце встает на востоке. Может быть, тут не обошлось без чуда, но путь к нему был таким же, как и у многих первооткрывателей. Ценою тяжкого труда и исступленных усилий мне удалось понять тайну зарождения жизни; больше того – теперь я знал, как оживить мертвую материю.

Меня охватили восторг и изумление. Вот он – предел мечтаний и величайшая награда для ученого. Открытие мое было ошеломляюще простым, и в эту минуту даже ход мысли, который привел меня к нему, начисто стерся в моей памяти. Теперь я помнил и видел лишь окончательный результат. Я, молодой человек, делающий в науке всего лишь первые шаги, неожиданно получил то, к чему веками стремились мудрецы. Нет, я не хочу сказать, что тайна жизни открылась мне как по мановению волшебной палочки; но то, что я понял, было надежной путеводной нитью. Я сравнивал себя с арабом из сказок «Тысячи и одной ночи», который был погребен вместе с мертвецами и внезапно увидел при свете огарка свечи выход из склепа[17].

Я вижу в ваших глазах, мой друг, удивление и надежду. Вы наверняка хотели бы узнать суть моего открытия. Но этого не будет. Выслушайте меня терпеливо, и вы поймете, почему я никогда не обмолвлюсь об этом ни словом. Пусть не рассуждения, а мой печальный пример покажет вам, какие опасности таят в себе знание и стремление выйти за поставленные природой пределы.

Итак, я получил в руки небывалую власть и долго ломал голову над тем, как употребить ее. Я знал, как оживить мертвую материю, но каким образом заставить ее сформироваться в тело живого существа с его невероятно сложной системой нервов, мускулов, костей и сосудов? Задача фантастической трудности.

К тому же я все еще колебался – создать ли существо, подобное мне или вам, или более простой организм. Однако удача до того вскружила мне голову, что я твердо поверил, что смогу вдохнуть жизнь даже в человека, и больше не сомневался в успехе. Я заранее был готов к тому, что столкнусь с множеством трудностей, а результат окажется несовершенным, но рассчитывал, что моя попытка станет как минимум фундаментом для будущих успехов.

С этими дерзкими мыслями и намерениями я принялся за сотворение человеческого существа, но вскоре отказался от первоначального замысла и решил создать гиганта около восьми футов[18] ростом и соответствующего росту мощного сложения. Потратив несколько месяцев на сбор необходимых материалов и закупку химических реактивов, я вплотную принялся за дело.

Словами не передать вихрь необыкновенно сложных чувств, увлекавших меня в те дни, как вихрь. Должно быть, я был опьянен своей удачей. Мне предстояло первым из современников преодолеть границы жизни и смерти. Новая раса человечества будет благословлять меня как своего творца, множество счастливых и совершенных существ будут обязаны мне жизнью. И далее я принимался рассуждать о том, что, поскольку я научился оживлять неживую материю, то со временем найду способ возвращать жизнь телам умерших, давая им вторую жизнь. Правда, сейчас мне это еще не было доступно, но кто знает…

Эти мысли словно подхлестывали меня, пока я изо дня в день с головой погружался в работу. Я исхудал от затворнической жизни, лицо мое покрывала землистая бледность. Случалось, что я терпел неудачу в считаных мгновениях от успеха, но твердо верил, что великий час недалек. Тайна, которой на всей Земле владел я один, стала смыслом моего существования, и ей я отдал всего себя. Даже ночами при лунном свете я рылся в могильной плесени или рассекал ланцетом тела животных – и все это ради того, чтобы вдохнуть жизнь в неживое.

Сейчас, когда я вспоминаю об этом, меня начинает бить дрожь, а глаза застилает мгла. Но тогда какое-то исступление толкало меня вперед и вперед. Словно я лишился всех присущих человеку чувств, кроме тех, которые были необходимы для достижения моей цели.

Свою лабораторию я устроил в уединенной мансарде[19], отделенной от всех остальных помещений дома галереей и лестницей. Бойня и анатомический театр[20] поставляли мне значительную часть материалов; порой я содрогался от отвращения к тому, с чем мне приходилось иметь дело, но, подгоняемый нетерпением, упрямо вел работу к завершению.

Я и не заметил, как миновало лето, – одно из самых прекрасных, какие доводилось видеть жителям Южной Германии. Никогда еще поля не приносили столь обильной жатвы, а виноградники – таких тяжелых гроздьев. Однако красоты природы меня не занимали. Одержимость, сделавшая меня равнодушным к миру, заставила меня позабыть не только окрестные пейзажи, но и близких и друзей, которых я не видел так давно. Разумеется, я сознавал, что мое упорное молчание их тревожит, и все же не мог оторваться от того, что поглотило меня целиком. Я словно откладывал все, что было связано с близкими, до завершения моего великого труда.

Полагаю, что отец объяснял себе мое молчание и отсутствие ленью и разгульной студенческой жизнью. В этом он был неправ, но так или иначе у него были основания подозревать нечто дурное. Гармоничный и счастливый человек всегда сохраняет присутствие духа и не позволяет страстям сбивать его с пути. Труд ученого не является исключением. Если ваши исследования заставляют вас жертвовать человеческими привязанностями и простыми радостями, то в этих исследованиях наверняка есть то, что недостойно человека.

В своих письмах отец не упрекал меня и лишь подробней, чем прежде, интересовался моими занятиями. Так прошли зима, весна и лето, а я был по-прежнему поглощен работой. Деревья утратили листву, прежде чем я ее завершил, но теперь я ежедневно получал подтверждения того, что успех невероятно близок.

Однако к моему восторгу примешивалась и тревога. С каждым днем я все больше походил на истощенного раба, прикованного к веслу на галере, чем на творца, занятого созиданием. По ночам меня лихорадило, а нервы мои были натянуты, как струны. Я вздрагивал от малейшего шороха и избегал людей, словно преступник, мучимый совестью. Порой мне казалось, что я превращаюсь в развалину, но труд мой шел к концу, и я надеялся, что успею завершить его до того, как болезнь окончательно лишит меня сил.

Поздней осенью в одну из ненастных ночей я завершил свой труд. Преодолевая мучительное волнение, я подготовил все, что было необходимо, чтобы зажечь и раздуть в моем творении искру жизни. А тем временем бесчувственное создание лежало у моих ног.

Час назад колокол на башне городской ратуши пробил полночь. Холодный дождь стучал в оконное стекло, свеча почти догорела. И вдруг в ее трепещущем свете я увидел, как приоткрылись тусклые и желтые, как латунь, глаза, появились признаки дыхания, и мышцы сотворенного мной гиганта начали судорожно подрагивать.

Зрелище было поистине ужасающим. Я стремился к тому, чтобы все части тела и лица моего создания были красивы и соразмерны. Но праведный Боже, насколько результат отличался от того, что я себе представлял! Желтая кожа слишком туго обтягивала его мускулы – настолько туго, что сквозь нее явственно была видна вся сеть сосудов. Длинные темные, блестящие волосы и белоснежные зубы создавали жуткий контраст с водянистыми глазами, глубоко сидящими в глазницах, и черной щелью широкого, почти безгубого рта.

Я самоотверженно трудился почти два года, чтобы вдохнуть жизнь в бездыханное тело. Я пожертвовал ради этого покоем, житейскими радостями, здоровьем. Но теперь, когда результат был налицо и мечта превратилась в жестокую реальность, сердце мое наполнилось ужасом и отвращением. Я бросился прочь из лаборатории и долго мерил шагами свою спальню, понимая, что в эту ночь мне едва ли удастся уснуть.