Франкенштейн: Антология - Страница 7

Делать мне было нечего, и, чтобы развеять скуку, я заглянул в аудиторию, куда вскоре явился Вальдман. Этот преподаватель был ни в чем не похож на своего коллегу. На вид ему было около пятидесяти, а его широкое лицо светилось добротой. Волосы на его висках уже начинали седеть, но на затылке оставались густыми и темными. Он держался совершенно прямо, был подтянут и спокоен, а такого звучного и убедительного голоса мне еще не доводилось слышать.

Свой курс профессор Вальдман начал с обзора истории химической науки и ее открытий, с почтением назвав одно за другим имена величайших ученых. За этим последовали краткий обзор современного состояния химии и разъяснение ее основных понятий и терминов. Показав несколько опытов, профессор в заключение произнес целую оду в похвалу современной химии.

– В прошлом представители нашей науки, – сказал он, – обещали невозможное, но достигли очень и очень немногого. Современные ученые обещают мало. Им известно, что трансмутация – превращение одних металлов в другие[16] – невозможна, а эликсир жизни и молодости – красивая сказка. Но именно эти скептики, которые, как может показаться, изо дня в день копошатся в лабораториях и склоняются над микроскопом и тиглем с невзрачным осадком после какой-то реакции, – они-то и творят настоящие чудеса. Эти люди проникают в самые сокровенные тайники природы. Благодаря их усилиям человек поднялся в небо на воздушном шаре, узнал, из чего состоит воздух, которым мы дышим, как циркулирует в нашем теле кровь. В своих лабораториях они могут воспроизвести грозный удар молнии и даже землетрясение и уже готовы бросить вызов миру незримых мельчайших частиц, из которых состоит живая и неживая материя.

Я так ясно помню эти слова профессора, потому что они были не просто правдивы, но и несли в себе семя моей погибели. Нет, его вины тут не было. Но по мере того, как он продолжал свою речь, я чувствовал, как сказанное Вальдманом проникает в самые отдаленные уголки моей души, заставляя откликаться ее тайные струны.

Вскоре я был захвачен одной-единственной мыслью. «Если столько уже сделано, – восклицала душа Виктора Франкенштейна, – я сделаю больше, намного больше. Ступив на проторенный путь, я пройду его и открою для человечества новые горизонты, познаю еще неизведанные силы и приобщу человечество к неведомым и глубоким тайнам».

В ту ночь я ни на миг не сомкнул глаз. Моя душа буквально кипела, я чувствовал это и ждал, что из этого хаоса возникнет нечто новое, но так и не дождался.

Сон сморил меня лишь на рассвете, а когда я проснулся, во мне осталось только твердое решение вернуться к занятиям и всецело посвятить себя науке.

В тот же день я посетил профессора Вальдмана. В дружеской беседе он оказался еще более привлекательным: пафос, с которым он говорил с кафедры, сменился непринужденным дружелюбием и приветливостью. Я поведал ему о своих самостоятельных занятиях, и он внимательно выслушал мой рассказ и улыбнулся при упоминании об Агриппе Неттесгеймском и Парацельсе, но без всякого презрения и чувства превосходства. Вот что он сказал:

– Неутомимому исследовательскому рвению этих людей сразу несколько современных наук обязаны своими основами. Нашему веку досталась задача более легкая: дать новые, ясные и простые наименования открытым ими химическим процессам и систематизировать факты, впервые обнаруженные алхимиками еще во времена античности. Труд гениально одаренных людей, пусть даже идущих ложным путем, в конечном итоге всегда служит человечеству.

Выслушав это замечание, я сказал профессору, что именно его лекция избавила меня от предубеждений против современной химии. Говорил я сдержанно, с той скромностью, которая прилична начинающему в беседе с наставником, однако постарался ничем не выдать того энтузиазма, с каким рвался приняться за дело. В заключение я спросил, какими книгами мне следует обзавестись.

– Я рад, – отвечал Вальдман, – что обрел ученика, и если ваше прилежание, молодой человек, окажется равным вашим способностям, успех придет. Химия, как ни одна из других естественных наук, в ближайшие годы обещает выдающиеся открытия. Именно поэтому я избрал ее. Но плох тот химик, который не интересуется ничем, кроме своего предмета. Если вы стремитесь стать настоящим ученым, а не рядовым лаборантом, советую вам одновременно заняться всеми естественными науками, а заодно и математикой.

Затем он показал мне свою лабораторию и объяснил назначение различных приборов; посоветовал, какими из них мне следует обзавестись, и обещал давать в пользование собственные, когда я несколько продвинусь в науке. Наконец, получив список книг, о котором просил, я откланялся.

Так завершился этот знаменательный для меня день.

С того дня естествознание, и в особенности химия, стали чуть ли не единственным содержанием моей жизни. Самым внимательным образом я изучал талантливые и обстоятельные, подчас блестящие труды современных ученых. Я исправно посещал лекции и близко познакомился с профессорами Ингольштадтского университета.

Удивительное дело – даже в господине Кремпе я обнаружил острый ум и бездну знаний, которые, правда, сочетались с отталкивающей физиономией и гнусными манерами. А в лице профессора Вальдмана я обрел доброго и терпеливого друга. В его заботе обо мне не было ни грамма назойливости, свои наставления он произносил с сердечным добродушием и без всякого педантизма. Всеми известными ему средствами и способами он облегчал мне путь к знаниям, и в этом ему помогало удивительное умение сделать ясными и доступными даже самые сложные понятия. Вскоре я стал работать в лаборатории с таким рвением, что нередко серый свет приближающегося утра заставал меня еще там.

Упорство позволило мне добиться быстрых успехов. Я удивлял студентов своим усердием, а наставников – глубиной познаний. Профессор Кремпе уже не раз с лукавой ухмылкой спрашивал меня, как поживает Корнелий Агриппа, а профессор Вальдман выражал искреннюю радость в связи с моими успехами.

Так минули два года. За это время я ни разу не был в Женеве, полностью погруженный в занятия, которые, как я мечтал, приведут меня к небывалым открытиям. Лишь те, кто испытал это сам, способны понять, как неодолимо притягательны научные исследования. Изо дня в день вы открываете нечто новое, и вашему изумлению нет пределов. Поставив перед собой единственную цель и полностью посвятив себя ей, к концу второго года я внес такие усовершенствования в химической аппаратуре, которые получили признание и одобрение университетских светил.

Наконец, усвоив практически все, что могли дать мне преподаватели в Ингольштадте, я решил вернуться в родные края. Однако именно тогда произошли события, продлившие мое пребывание в университете.

Среди дисциплин, особенно занимавших меня, было строение и развитие живого организма. Где, спрашивал я себя, таится то начало, которое отделяет живое от неживого? Размышляя над этой извечной загадкой, я принялся углубленно изучать физиологию. Но для исследования истоков жизни поневоле приходится обращаться к смерти. Поэтому я самым подробным образом изучил анатомию животных и человека.

Но этого оказалось мало: мне понадобилось собственными глазами наблюдать и анализировать процесс естественного распада человеческого тела. Отец воспитал меня так, чтобы душа моя осталась свободной от страха перед сверхъестественным. Суеверные россказни о призраках и прочих потусторонних явлениях никогда не вызывали у меня ни малейшего трепета. Я с раннего детства не боялся темноты, а в кладбищах видел всего лишь места, где покоятся тела усопших, постепенно превращающиеся в часть природы. Теперь мне предстояло изучить все этапы разложения и распада и для этого проводить дни и ночи в склепах.

В первую очередь я сосредоточился на явлениях, которые считаются наиболее отвратительными и оскорбляющими человеческие чувства. Я увидел, как цветущая красота человеческого тела превращается в прах и тлен и все, что радовало близких, становится пищей червей и жуков. Я исследовал тайну перехода от жизни к смерти и от смерти к жизни – и внезапно во тьме передо мною блеснул ослепительный свет. Настолько ясный, что я мог только разводить руками и удивляться: ведь столько гениальных умов, задумывавшихся об этой тайне, прошли буквально в двух шагах мимо ее разгадки, а мне она сама далась в руки.