Французская повесть XVIII века - Страница 26

Цель ее заключалась в том, чтобы поставить племянницу в такое положение, при котором она вынуждена была бы вступить в этот брак, дабы приглушить шум, вызванный столь скандальным приключением; кроме того, она хотела опозорить ее в глазах князя. Она сама постаралась распустить слухи о происшествии, причем с коварной жестокостью умалчивала о том, что племяннице удалось счастливо ускользнуть из рук злодея. Когда князь возвратился из Рима, ему достаточно было поговорить с возлюбленной, чтобы убедиться в ее верности и невинности. Он продолжал видеться с нею, а тем временем ярость ее тети все разгоралась. Чтобы отомстить за оскорбление, нанесенное девушке, он приказал своим людям избить молодого человека, который осмелился нарушить ночью ее покой. После этого происшествия она стала ему еще дороже. Он признался ей, что хочет на ней жениться, но не надеется получить согласия отца на этот брак, а потому у него нет иной возможности посвятить ей свою жизнь, как только вступить с нею в тайный брак до той поры, пока время или какая-либо другая перемена не принесут им обоим полной свободы. Она с радостью согласилась на это предложение. Они занялись подготовкой к осуществлению своих намерений, посвятив в дело лишь самых преданных друзей, и, казалось, ничто не угрожало им помешать.

Между тем их общая врагиня так зорко следила за их речами и поступками, что проникла в их тайну. Ненависть ее к племяннице теперь стала беспредельной, и она поклялась погубить ее — пусть даже придется погибнуть самой.

Прежде всего она склонила молодого человека, за которого хотела выдать племянницу, к тому, чтобы он беспрекословно исполнил все ее пожелания. А у него было теперь уже не один, а два повода слушаться ее: злоба на князя, который оскорбил его, и страсть к донне Марии, которую он все еще надеялся покорить своим постоянством; ему, разумеется, не говорили, что намерены повредить его возлюбленной. Он позволил убедить себя в том, что заботятся лишь о его счастье и что добиться его можно только такими путями, какие ему предлагают. Как было ему усомниться в искренности женщины, оказавшей ему услугу, о которой было рассказано выше? Он стал исполнять все ее пожелания. Она посоветовала ему съездить в Рим в тот самый день, когда решила отвезти туда племянницу. Она действительно взяла ее с собою под предлогом, что хочет купить ей кое-какие украшения. Она повела ее к нескольким торговцам, чтобы протянуть время, а с наступлением темноты отправилась с нею домой в своей карете.

В глухой местности трое мужчин, поставленных ею на дороге, задержали экипаж; притворно угрожая путницам, они обобрали их, потом, схватив донну Марию, которая, как они сказали, являлась самой ценной частью добычей, грубо приказали тетке одной следовать дальше.

Можно себе представить, каковы были испуг и растерянность девушки, когда она оказалась в окружении троих воров, в ночной тьме, не рассчитывая даже на то, что ее крики — единственная ее надежда — будут кем-либо услышаны. Ей казалось, что утрата чести и жизни теперь неотвратимы. В то время как она страшилась самых ужасных крайностей, ей послышалось, будто к ним приближается какой-то всадник. Она подумала, что его привлекли ее вопли.

Но это был молодой человек, действовавший в согласии с ее теткой; он сделал вид, будто не узнает донну Марию, но, обращаясь к мужчинам, завладевшим ею, стал заклинать их обращаться с нею человечнее из уважения к ее полу. Он добавил, что если они занимаются грабежами, так он охотно отдаст им свой кошель при условии, что они отпустят барышню. В этом они решительно отказали. Она же, узнав его по голосу, бросилась ему в ноги, моля его о помощи, и несколько раз при том повторила, что она — донна Мария.

— Вы? — воскликнул он в притворном восторге. — О небо, как отблагодарить тебя за такую милость?

Затем, обращаясь к грабителям, сказал:

— Господа, вы будете щедро вознаграждены, если позволите мне спокойно переговорить с барышней.

Ему позволили подойти к ней.

Подтвердив ей, что честь ее, а быть может, и жизнь погублены безвозвратно, он добавил:

— Встреча моя с вашими похитителями — чудо, проявленное небесами ради вашей чести и моей любви. Я пожертвую ради вас всем своим достоянием, но с условием, что вы станете моей женой, а чтобы устранить все мои сомнения, вы тут же подарите мне то, что эти три негодяя у вас, несомненно, похитили бы.

Как ни отвратительно должно было показаться это предложение донне Марии, колебаться ей нельзя было ни минуты. Она была уверена, что погибнет, если останется в руках грабителей, и надеялась, что ей легче будет защищаться от одного мужчины, чем от троих, а потому дала ему обещание, в котором воля ее не участвовала. Ее спаситель, казавшийся ей не менее отвратительным, чем трое других, стал при ней торговаться с ними, чтобы показать ей, какую важную услугу он ей оказывает, затем прогнал их, исполнив свою роль весьма искусно.

Она осталась с ним наедине. Он стал торопить ее исполнить обещанное; эта опасность была еще страшнее той, которой, казалось ей, она избежала. Действительно, только небо могло прийти ей на помощь, и небо позаботилось о ней.

Оказавшись беззащитной лицом к лицу с влюбленным, который так мало оказывал ей уважения, донна Мария понимала, что ей не остается иного выбора, как только пожертвовать либо честью своей, либо жизнью. Как бы ни было для девушки отвратительно преступление, можно поручиться, что в таких случаях предпочтение будет отдано жизни — не потому, что добродетели не хватает сил для торжества, а потому, что силы подрываются страхом, который овладевает сердцем и являет уму весь ужас смерти. Таким образом, добродетель, не будучи слабее, просто перестает действовать, ибо голоса ее уже не слышно.

Не знаю, чем завершилась бы эта сцена, если бы донна Мария не отнеслась к смерти так же, как относятся к ней девушки ее возраста; но она уже столько испытала горестей, столько предвидела их в будущем, а главное, ей казалось, что, купив жизнь ценою преступления, она станет недостойной князя и лишится права на его любовь. Этих трех соображений было достаточно, чтобы жизнь стала ей ненавистной и чтобы восторжествовала добродетель.

Она успела обдумать все это, пока молодой человек из благопристойности дожидался, когда грабители уйдут. Едва они скрылись, он стал торопить ее исполнить обещание, но, к удивлению его, она бросилась ему в ноги и стала трогательно просить лишить ее жизни, которая ей горше всех мук. Мольба эта, разумеется, сопровождалась слезами и всем тем, что в силах тронуть сердце, которое не может быть чуждо сочувствию, раз оно столь способно на любовь. Произведенное на юношу впечатление превозошло все ожидания. Он не был ни негодяем, ни варваром. Тетя донны Марии одурманила его своими советами. Он находился во власти неистовой любви, ревность терзала его, и неудивительно, что он без труда внял этим коварным советам.

Но любовь, способная последовательно на все крайности, сразу увела его от самых постыдных желаний к самым благородным, добродетельным чувствам. Он с трудом подбирал выражения, чтобы выразить свое раскаяние; готовность к преступлению, владевшая сердцем влюбленного и делавшая его таким дерзким, сразу исчезла, и теперь, он, казалось, трепетал перед девушкой даже больше, чем она перед ним.

Он попросил ее подняться с колен и от стыда, что заставил ее принять эту унизительную позу, сам опустился на колени. Он стал говорить о том, что, казалось ему, могло ее успокоить: о безграничности своей любви, об отчаянии, в которое повергло его ее презрение. Он молил облегчить его существование или лишить его жизни; сцена повторялась, только роли переменились. Донна Мария, не имевшая опыта в обращении с человеческими страстями, собственным умом доходила до того, в чем у нее не было навыка; ей казалось, что в данном случае нужно поощрить и тем самым обезвредить страсть.

— Ваши слова, — сказала она, — убеждают меня в вашей любви, и теперь я чувствительнее к ней, чем раньше была ко всем вашим стараниям.