Французская повесть XVIII века - Страница 135

Ученый, который не переставал думать о трех вопросах, предложенных им главе пандитов, был восхищен ответом пария. «Поскольку вы полагаете, — сказал он, — что каждый человек должен искать истину, то скажите мне прежде всего, какими средствами нужно пользоваться, дабы найти ее, ибо наши чувства обманывают нас, а наш разум вводит в еще большие заблуждения. Разум различен почти у всех людей; он, полагаю я, в сущности отражает личные интересы каждого. Вот почему он так различен повсюду на земле. Нет двух верований, двух народов, двух племен, двух семей — да что я говорю! — нет двух людей, которые думали бы одинаково. Какими же из наших чувств надо искать истину, если разум здесь непригоден?» — «Я думаю, — ответил парий, — надо искать ее простым сердцем. Чувства и ум могут обмануть нас, но простое сердце, хотя оно и доступно обману, никогда не обманет».

«Ваш ответ глубок, — сказал ученый. — Нужно прежде всего искать истину собственным сердцем, а не умом. Все люди чувствуют одинаково, а рассуждают по-разному, потому что основы истины — в природе, а выводы из них они делают в корыстных целях. Итак, нужно простым сердцем искать истину, ибо простое сердце никогда не станет притворяться, что слышит то, чего не слышит, и верит в то, во что не верит. Ему не для чего ни обманываться, ни обманывать других. Следовательно, простое сердце далеко не такое слабое, как сердца большинства людей, движимых корыстью, оно крепко и именно таково, каким должно быть, чтобы искать и хранить истину». — «Вы развили мою мысль гораздо лучше, чем это мог бы сделать я сам, — ответил парий. — Истина подобна небесной росе: чтобы сохранить ее чистой, нужно вливать ее в чистый сосуд».

«Это очень хорошо сказано. Вы искренний человек, — продолжал англичанин. — Но остается найти еще самое трудное. Где искать истину? Простое сердце зависит от нас — а истина зависит от других людей. Где же найти ее, если те, кто окружает нас, большей частью заражены предрассудками или развращены своекорыстьем. Я побывал у многих народов, я рылся в их библиотеках, я совещался с их учеными, но повсюду нашел лишь противоречия, колебания и суждения, в тысячу раз более различные, нежели их языки. Если нельзя отыскать истину в знаменитейших хранилищах человеческих знаний, где же ее искать? К чему иметь простое сердце, живя среди людей, у которых ум лжив, а сердце порочно?» — «Я сомневался бы в правдивости такой истины, которую узнал бы только от людей. Совсем не среди них надо искать ее, а в природе. Природа — источник всего сущего. Язык ее не столь темен и различен, как язык людей и книг. Люди творят книги, а природа — вещи. Основывать истину на книгах — то же, что основывать ее на картине или статуе, что привлекает интерес только одной страны, который время к тому же меняет с каждым днем. Всякая книга — искусство людей, природа же — искусство бога».

«Вы совершенно правы, — сказал ученый, — природа — источник природных истин. Но где, если не в книгах, например, источник истин исторических? Как удостовериться сегодня в истинности события, случившегося две тысячи лет тому назад? Были ли те, кто рассказал нам о нем, лишены предрассудков, были ли они беспристрастны, было ли у них простое сердце? А сами книги, которые передают нам это событие, разве они не нуждаются в переписчиках, в издателях, в комментаторах, в переводчиках, а все эти люди не искажают ли в большей или меньшей степени истину? Как вы справедливо заметили, книга — только дело рук человека. Значит, надо отказаться от всякой исторической истины, ибо ее можно установить лишь с помощью людей, которым свойственно заблуждаться». — «Имеет ли значение для нашего счастья, — сказал парий, — история минувших дней? История настоящего есть история того, что было, и того, что будет».

«Очень хорошо, — сказал англичанин. — Но вы не станете возражать, что нравственные истины необходимы для счастья человеческого рода. Как же найти их в природе? Ведь и животные враждуют, убивают и пожирают друг друга; даже стихии борются со стихиями. Неужели люди будут так же поступать друг с другом?» — «О нет! — возразил добрый парий. — Каждый человек найдет правила своего поведения в собственном сердце, если у него простое сердце. Природа вложила в него закон: не делайте другим того, чего не хотите, чтобы другие делали вам». — «Это верно, — ответил ученый. — Природа согласовала интересы человеческого рода с нашими. Но религиозные истины — как обнаружить их среди стольких традиций и культов, которые разделяют народы?» — «В той же природе, — ответил парий. — Если мы будем глядеть на нее простым сердцем, мы увидим бога в его могуществе, мудрости и доброте. А то, что мы слабы, невежественны и презренны, этого достаточно, чтобы обязать нас чтить и любить его всю нашу жизнь, не прекословя».

«Превосходно! — воскликнул англичанин. — Но теперь скажите мне: нужно ли, открыв истину, сообщать ее другим людям? Если вы ее обнародуете, вас будет преследовать бесчисленное множество людей, которые живут в заблуждении, уверяя, что оно и есть истина, а всё, чем пытаются это опровергнуть, само является заблуждением». — «Нужно, — сказал парий, — говорить правду людям, которые ищут ее, но не злым, которые отбрасывают ее. Истина — драгоценная жемчужина, а злой человек — крокодил, который не может вдеть ее в уши, потому что их у него нет. Если вы бросите жемчужину крокодилу, то, вместо того чтобы украсить себя ею, он захочет ее сожрать, сломает себе зубы и в ярости бросится на вас».

«Мне остается сделать вам только еще одно возражение, — заметил англичанин, — а именно: из сказанного вами следует, что люди осуждены на ошибки и, хотя истина им необходима, они преследуют тех, от кого ее узнают: кто же из ученых осмелится просветить их?» — «Тот, — ответил парий, — кто сам преследует людей, чтобы они узнали ее: несчастие». — «О, на этот раз, — возразил англичанин, — я думаю, что вы, человек природы, ошибаетесь. Несчастие делает людей суеверными. Оно подавляет сердце и ум. Чем несчастнее люди, тем они более подлы, более легковерны и приниженны». — «Это значит, что они недостаточно несчастны, — возразил парий. — Несчастье подобно Черной горе Бембера, на границе знойного царства Лахор. Пока вы всходите на нее, вы видите перед собой лишь голые скалы, но когда вы дошли до вершины, вы видите небо над своей головой, а у ног — Кашмирское царство».

«Прелестное и верное сравнение! — сказал ученый. — У каждого человека действительно в жизни есть своя гора, на которую он должен взойти. Ваша гора, добродетельный отшельник, была, должно быть, очень крутой, ибо вы поднялись выше всех людей, которых я знаю. Вы, разумеется, были очень несчастны. Но объясните мне, почему вашу касту так презирают в Индии, а касту браминов так чтят? Я возвращаюсь от главы браминов Джагернаутской пагоды, который мыслит не больше, чем его идол, но заставляет чтить себя, как бога». — «Это оттого, — ответил парий, — что брамины утверждают, будто при сотворении они вышли из головы Брамы, а парии — из его ног. Они говорят еще, что Брама, странствуя, однажды попросил поесть у одного пария, и тот предложил ему человеческого мяса. С тех пор их каста почитается, а наша проклята по всей Индии. Нам не дозволено приближаться к городам, и каждый наир или рейспут может убить нас, если мы только приблизимся к нему на расстояние дыхания». — «Клянусь святым Георгием, — воскликнул англичанин, — это очень бессмысленно и очень несправедливо! Как могли брамины убедить в подобной глупости индийцев?» — «Внушая с детства, — сказал парий, — и беспрестанно повторяя им ее: люди обучаются как попугай». — «Несчастный, — сказал англичанин, — как удалось вам выбраться из пропасти бесчестия, в которую вас ввергли брамины при рождении? Я не знаю ничего более ужасного для человека, как сделать его подлым в его собственных глазах; это значит отнять у него самое первое из утешений, ибо вернейшее из всех — это углубиться в самого себя».

«Я спросил себя сперва, — ответил парий, — верна ли история бога Брамы. Только брамины, заинтересованные в том, чтобы приписать себе божественное происхождение, рассказывают ее. Они, конечно, выдумали, будто какой-то парий хотел сделать Браму людоедом, дабы отомстить париям, которые отказываются верить в их святость. Затем я сказал себе: предположим, что случай этот истинен; но ведь бог справедлив — он не может признать виновным всю касту за преступление одного из ее членов, если каста не совершала его. Но, даже предположив, что вся каста париев принимала участие в том преступлении, все же потомки тех париев не причастны к нему; бог не наказывает детей за грехи предков, которых они никогда не видели, как не наказывает предков за грехи правнуков, которые еще не родились. Предположим все же, что я несу теперь наказание за пария, изменившего своему богу много тысячелетий назад, хотя я и не принимал участия в его преступлении. Разве может существовать что-либо ненавистное богу, чего бы господь тотчас же не уничтожил? Если бы я был проклят богом, ни одно из моих насаждений не выросло бы. Наконец я сказал себе: предположим, что меня ненавидит бог, делающий добро мне. Я постараюсь стать ему угодным, делая, по его примеру, добро тем, кого я должен был бы ненавидеть».