Французская повесть XVIII века - Страница 12
— Сударыня, — ответила Розаура, — хотите, я спою вам куплеты, которых раньше не пела, хотя знаю их уже очень давно: ведь вы, сами того не ведая, подсказали мне тему. Сейчас я объясню, в чем дело. Вам ведь хорошо известно, что многие художники писали с вас портреты. Одно из таких изображений попало — уж не знаю, каким образом — к графу де Рибагоре, в то время как сеньор этот был заключен в башню по королевскому повелению. И хотя на портрете воплотились не все прелести, дарованные вам природой, он произвел на графа столь сильное впечатление, что тот в вас влюбился. Идет слух, что он говорил с вашим изображением так, как если бы то были вы сами. Такая необычная страсть стала известна одному поэту, который решил позабавиться за счет заключенного.
— Если то, что ты мне рассказываешь, правда, — с улыбкой молвила супруга Перальте, — нельзя не признать, что трудно найти что-либо более изумительное. Но что до графа Рибагоре, — добавила она, — то, на мой взгляд, он очень несчастен. Мне кажется, король поступил с ним слишком сурово. С этого сеньора достаточно было и одного месяца тюрьмы. Хотя я его никогда не видела, мне его жалко. Я слышала о нем столько хорошего у принцессы арагонской, что не могу не сострадать его бедствиям.
Закончив свою речь, прекрасная Элена стала внимать своей наперснице, которая заиграла на лютне и запела. Но едва закончила она первый куплет своей песни, как ее прервал донесшийся до них сильный шум. Вызван он был неожиданным возвращением дона Гаспара, который, проникнув в сад со стороны парка, появился в миртовой беседке, где и рассчитывал найти свою супругу вместе с Розаурой.
— Как, сеньор! — вскричала с волнением дама, как только заметила его. — Это вы! Что заставило вас так скоро отказаться от охоты?
— Известие, которое я получил, — ответил муж. — На пути мне попался посланец дяди моего, дона Томаса де Медианоса, сообщивший мне, что дядя сегодня вечером прибудет к нам. Из-за этого-то я и поспешил вернуться. Я рад, что смогу помочь вам принять моего дядю, которого нежно люблю.
— А я, — подхватила донья Элена, — я в восторге от вашего нежданного возвращения, ибо отсутствие ваше повергло меня в печаль, которой не могли рассеять ни лютня, ни голос Розауры.
Перальте уселся рядом со своей милой Эленой, и эти нежные супруги стали беседовать друг с другом, как любовники, чей пламень еще не ослабел от законного брака.
Во время беседы дону Перальте показалось, что за спиной у него раздается какой-то шум. Он тотчас же оглянулся, и сквозь миртовые ветви ему привиделись две мужские фигуры, старавшиеся получше спрятаться за укрывавшей их густой листвой. Увиденное привело его в ярость, он пбрывйсто выбежал из беседки и набросился на них со шпагой в руке, убежденный, что это могут быть лишь какие-то злонамеренные люди.
— Что вы тут делаете, негодяи? — крикнул он. — Кто мог ввести вас в место, куда запрещено являться посторонним?
С этими словами он подошел к графу, который, протягивая ему свой пистолет, промолвил в ответ:
— Стой, дон Гаспар, и узнай во мне дона Энрике де Рибагоре. Любопытствуя увидеть твою супругу и собственными глазами убедиться, так ли она прекрасна, как все говорят, я прибыл в Бельчите. Я подкупил твоего садовника, который укрыл меня здесь, чтобы я мог удовлетворить свое любопытство. В крестьянское же платье я переоделся лишь потому, что срок моего изгнания еще не кончился и мне приходится проявлять крайнюю осторожность, чтобы не быть узнанным. Таким образом, у меня нет никаких намерений, кроме желания созерцать красоту доньи Элены. Клянусь тебе в этом честью дворянина и призываю небо в свидетели, что сказанное мною — истинная правда.
Человек менее несдержанный и вспыльчивый, чем дон Гаспар, прислушался бы к голосу рассудка и, поверив клятве, только что данной ему доном Энрике, отпустил бы его без шума или, во всяком случае, потребовал бы более подробных объяснений, но горячий Перальте, одержимый бешеной ревностью и не в состоянии будучи поверить, что граф скрылся за беседкой без злого умысла против его чести, продолжал угрожать ему обнаженной шпагой. Граф пригрозил размозжить ему голову пистолетным выстрелом, и, видя, что ревнивый муж, несмотря на сделанное предупреждение, намеревается пронзить его шпагой, выстрелил в него в упор, и тот мертвым рухнул к его ногам. Когда раздался выстрел, донья Элена без чувств упала на руки своей наперсницы, а та подняла крик, на который сбежалось несколько слуг. Пока Розаура сообщала им о приключившейся беде, дон Энрике с Мельхиором добрались до дома садовника, откуда со всей возможной быстротой устремились в гостиницу села Романа. Там, не теряя времени, они оседлали своих мулов и поспешно отправились обратно в Тортуэру, оставив позади себя замок Бельчите в полнейшем смятении.
Донью Элену в беспамятстве отнесли в ее спальню, где она очнулась лишь после того, как ее в течение четырех часов пытались привести в чувство. Трудно представить себе, даже если это возможно, то горе, которое овладело ею, когда она узнала, что супруга ее нет в живых. Все это не поддается описанию. Затем, то обращаясь к мужу, она заводила такие речи, что окружающие боялись за ее рассудок, то, безудержно предаваясь чрезмерной скорби, вынуждала их трепетать за ее жизнь. Словом, дама эта находилась в состоянии столь достойном жалости, что оно волновало жителей Бельчите не меньше, чем трагическая гибель их сеньора.
Когда известие о кончине Перальте распространилось в Сарагосе, о ней стали говорить по-разному. Его друзья говорили, что он был сражен бесчестным ударом, а сторонники Рибагоре — их было большинство — утверждали противоположное. Король, еще не вполне забывший дело графа де Лары, вновь воспылал гневом на дона Энрике, притом настолько, что даже повелел искать его повсюду и назначил награду за его голову. Нет сомнения, что, если бы тогда сеньор этот был в его власти, он обязательно предал бы его смерти. Однако граф уже позаботился о своей безопасности. По возвращении в замок Тортуэра он задержался там лишь на столько времени, сколько требовалось, чтобы взять с собой золота и драгоценных камней. Затем в сопровождении верного Мельхиора он поспешно отбыл в Толедо, где тогда пребывал двор короля Кастилии. Он предстал перед государем, который принял его весьма милостиво, потребовав, однако, чтобы дон Энрике удалился в какой-нибудь монастырь на то время, пока ему, королю, не удастся сделать все от него зависящее, чтобы расположить в его пользу арагонского короля. Поэтому дон Энрике укрывался в монастыре отцов-доминиканцев, пока по приказу его повелителя повсюду шли розыски, чтобы поступить с ним по всей строгости законов.
Если его арагонское величество помышляло о том, чтобы отомстить за смерть дона Гаспара, то в не меньшей степени было занято оно заботой об утешении его вдовы. Король поручил одному из сеньоров своего двора отправиться в Бельчите, чтобы выразить ей соболезнование от имени своего и принцессы Леонор, повелев ему также предложить ей возвратиться, если она того пожелает, в Сарагосу и занять место, которое в свое время она занимала. Вдова Перальте заявила, что весьма тронута добротой короля и принцессы, его дочери, но предложение не приняла, сказав, что решила окончить дни свои в Бельчите, чтобы после смерти прах ее смешался с прахом супруга. Придворный, которому поручено было это дело, учтиво убеждал ее, что в столь юном возрасте ей следует не укрываться от взоров двора, а, напротив, поспешить вновь появиться там, чтобы полностью воспользоваться редкостным даром небес — пленять всех окружающих. Но тщетно расточал он красноречие, чтобы убедить ее принять свое решение, — ему это не удалось, и он вынужден был оставить ее наедине с горем.
Дон Энрике, с другой стороны, вызывал не меньше жалости, чем донья Элена. Он был до крайности угнетен и памятью о том времени, когда был в милости у короля, и своим изгнанием, и вынужденностью жить вдали от друзей. Однако доброе расположение к нему короля Кастилии его все же несколько утешало. Государь этот разрешил графу Рибагоре покинуть назначенное ему местопребывание и явиться ко двору. При дворе Рибагоре повел себя так, что вскорости сумел стать приятным королю и заручился дружеским расположением кастильских грандов. Королю Арагона известно было, что происходит в Толедо, но он делал вид, что ни о чем не осведомлен, то ли потому, что — основательнее разузнав об обстоятельствах смерти Перальте — уже не так сильно гневался на дона Энрике, то ли потому, что уже договорился с королем Кастилии действовать таким образом.