Французская любовь. Как это бывает - Страница 19

– Нет. Ни каких.

– Так не бывает.

– Бывает.

Мы помолчали. Я чувствовал, что ошибся адресом. У него все нормально с головой и этот парень явно не может быть тем, кто мне нужен, но какая-то сила непреодолимо держала меня, и не мог уйти.

– Все у вас? – спросил он, со скучным лицом, пытаясь прекратить разговор.

– Не хочешь говорить? – не сдавался я.

– А зачем?

– Расскажешь, легче станет.

– Не думаю.

– Проверено.

– Это надо доверять, тому с кем общаешься.

– Я не внушаю доверия.

– Вы же не были там.

Да эта фраза просто была убийственной. Ответить на нее было нечего. Мы помолчали, обменялись долгими взглядами.

– А если бы был?

– Тогда бы вас не послали ко мне, знаю я вашу заботу для галочки.

Конечно, мне стоило развернуться и уйти, но какая-то незаслуженная обида не давала это сделать.

– Выходит, все кто там не был уже и не люди вовсе, а так мусор.

– Я так не сказал

– Но подумал Может я туда собираюсь.

– Добровольно?

– Да.

Он первый раз внимательно посмотрел на меня.

– Зачем?

– Хочу написать книгу.

– Это для разговора, или, правда?

– Не стопроцентная.

Ему понравилось, что я не соврал. Взгляд его маленько оттаял. Он присел за стол и показал мне взглядом на место напротив.

– Послушайте, – он замолчал, долго подбирая нужные слова, – написать правду вам не дадут, а ложь никому не нужна, и ее можно писать из головы, не отправляясь туда.

– Все-таки честней будет побывать там.

– Слово «честность» здесь звучит глупо, если все равно придется в итоге врать.

– Иногда писатели пишут в стол и ждут, некоторые дожидаются.

– Таких мало.

– Мало, но есть.

– Единицы, – он внимательно и долго посмотрел на меня, – но допустим. Может быть.

– Если бы я вернулся, тогда бы мы поговорили.

– Тогда бы наверно поговорили, если бы у вас осталось такое желание.

– А о чем?

Он на некоторое время задумался, еще пару раз смерил меня недоверчивым взглядом и неуверенно сказал,

– Много о чем. Эта война. Не по газетам. Там убивают, иногда детей совсем безвинных, а мальчик ни в чем не виноват.

– Ты его застрелил

– Отец Николай думает, что он остался жить.

– Ты тоже так считаешь.

– Раньше нет, теперь не знаю.

Тут, в комнату заглянула его мать. Видимо при ней он не хотел говорить и вышел. Она, неожиданно заплакала.

– Как пришел оттуда, – она показала на потолок, – с друзьями не дружит, девушки его не интересуют. Не выпивает.

– Ну, может нужно время. Время лечит.

– Я его теряю. Чувствую нутром, теряю. Он теперь часто ходит в церковь.

– Это не совсем плохо.

– Я тоже так думала. Не препятствовала. Верила, что, возможно, все обойдется.

На уголке стола я увидел небольшую бумажку, краем глаза пробежал ее.

«Отче наш, перейди через мой дом и забери все переживания и болезни и пожалуйста обереги мою семью. Во Имя Отца и Сына и Святого Духа Аминь. Господи люблю тебя, нуждаюсь в тебе, приди сейчас в мое сердце».

– На днях он заявил, что пойдет и месяц поживет в монастыре, и если понравится, то останется там.

– Д-да!

– Не знаю что делать, как будет лучше – она опять всплакнула. – Вы заходите!

– Зайду обязательно, – совершенно запутавшийся соврал я.

Тяжелый осадок оставшийся после этого разговора выбил меня из колеи. Настроение упало.

Но делать нечего, и я пошел по следующему адресу от Театральной до д/к Горького, а потом свернул на Народную.

Два парня в десантной форме изрядно выпившие были удивлены, когда открыли дверь, так как оказывается, они ждали знакомых девушек.

– Ну и ты заходи! – сказал один из них просто и второй подтвердил, не колеблясь тоже самое. Парни были веселые, и говорить иначе, как за столом не желали.

– Кроссовки, да нет проблем! Про это потом, проходи, садись.

Налили стакан вина. Полный, чуть не с верхом. Я посмотрел на батарею бутылок на окне. Вино было «Яблочное» по 1р52к. Его делали из гнилых осенних яблок. Обычно плохо очищенное оно скверно отдавало гнилью после глотка. Когда пьешь дрянное вино, лучше залпом и сдерживаться от обратных позывов.

– Зачем полный!

– Ты что больной? – сказал тот, что пониже, крепыш, очевидно хозяин квартиры.

– За знакомство! – подтвердил его худощавый друг без предисловий.

– Если нам не хватит, сгоняешь? – Вдруг неожиданно обмолвился хозяин квартиры.

– Ну, ты чудовище, дуло залепи, – прервал его второй.

– Схожу, – коротко согласился я и опрокинул содержимое.

Выпить мне не мешало. Настроение было поганое. Хозяин квартиры изредка икал. Веселья не было. Я сел в сторонке и обо мне как-то сразу забыли или сделали вид что забыли.

За столом больше говорил худощавый парень, видимо продолжая прерванный разговор.

– Раньше я хотел хату, хотел машину, и сейчас хочу, но не сильно. Главное, что бы были эти чмошные деньги, не так много, но чтобы не унижаться, не просить у матери, а пахать на эту страну больше не хочу.

– Н-да.– Вяло промычал его друг. Это можно было понять как сочувствие.

– Еще хочу, что бы у меня была подруга без выкрутасов. Так на всякий случай.

– Это как?

– Чтобы не жениться.

– Замётано.

– Он подумал немного и добавил.– Еще много что хочу. Но вообще, то я могу обходиться без всего этого, только, бы меня не доставали.

– Мать достает?

– Она!

– Бывает.

– Ее понять можно. Ждала меня помощника, а меня воротит от всего этого лошья на гражданке. И обида, и хочется только лежать на кровати и смотреть в потолок. Лежать и смотреть. Лежать и смотреть.

– Радоваться что живой?

– И это тоже. Но это уже в прошлом. Это я уже пережил. Иногда начинаю вспоминать Кандагар или наши рейды с ХАДовцами в провинции Логар. Гоню эти мысли прочь и думаю, что это было не со мной, и не я а кто-то другой был там за речкой. Ты знаешь, помогает. Или надо выпить, а то не уснешь. То, что мне было интересно в той жизни, сейчас кажется хренью. Ничего не хочется делать, ни куда не хочется идти. Лежать на подушке и смотреть в потолок – это по кайфу. Больше ничего.

– Так бывает.

– Раньше я считал себя, хрен его знает кем, когда обижал тех, кто слабее меня, бухал по подъездам, подглядывал за девчонками в школьном туалете, занимался онанизмом, тырил у родителей мелочь по карманам, а иногда и не мелочь.

Я иногда ненавидел и презирал себя за это, пока не попал «За речку» Там я понял, что это был детский лепет маменькина молокососа.

Сколько у нас было «подвигов» в Афгане!? Козлы. Я презираю садистов и ушлепков. Обдолбанные чарсом, химкой и гашишом солдатики, каждая забранная нашими руками жизнь аукнется нам на том свете.

– Но мы же не из тех которые все два года терли полы, пытались закосить в сан. части, писали мамочке жалостливые письма и стучали замполиту на всех начиная с командира и заканчивая сержантами и поварами на кухне.

– И что?

– У них все плохие и офицеры-шакалы и прапора враги народа.

– Да. Эти утырки из срочников на гражданке и в Союзе сейчас поют свой лепет, как им было невыносимо тяжело. Они не видели войны там, где каждый день убивают.

– У нас тоже были такие. На ЗУшке наводчиком был один москаль. Друзья его были обкуренные, а сам он сперва ссался не помогло, потом стал ходить под себя и что? Уехал домой как дембель хреновый мать его так.

– Комиссовали тогда многих. Эти «чмо» шли на всякие хитрости.

– Может, не все косили.

– Но были и такие что косили.

– Без базара.

– А награждали тогда мало.

– Согласен. Представления писали, а мы как клоуны ходили без наград, даже дембеля уезжали без наград.

– А потом давали многим, даже этим «ВЭВЭЭСАМ» и стрелкам ЗУ, сидевшим на высотках, жравшим от пуза из котелков и стрелявшим в «зеленку» по команде на беспокоящий огонь.

– Им вообще лафа была. Отсиживались, не видели того, что нам досталось.