Французова бухта - Страница 6

Странное поведение слуги сердило ее и в то же время вызывало любопытство.

Нет, увольнять его она пока не будет.

– Ну а если я тебя оставлю?

– Я буду преданно служить вам, миледи.

– Почему я должна тебе верить?

– Я никогда не обманываю тех, кто мне симпатичен.

Она не нашлась, что ответить. Взгляд его был по-прежнему бесстрастен, ротик-пуговка крепко сжат, но что-то подсказывало ей, что на этот раз он не шутит, а говорит истинную правду.

– Звучит как комплимент, – наконец произнесла она, вставая из-за стола и ожидая, пока он отодвинет ее стул.

– Это и есть комплимент, миледи, – бесстрастно ответил он.

Дона молча вышла из столовой. Ей вдруг показалось, что в этом странном маленьком человечке, разговаривающем с ней одновременно почтительно и фамильярно, она может обрести надежного и преданного друга. Она усмехнулась, представив удивленное лицо Гарри: "Не понимаю, почему ты церемонишься с этим наглым лакеем? Высечь его – и дело с концом".

Ведет он себя действительно слишком вольно. Что за нелепая идея – распустить всех слуг и жить одному в таком большом доме? Неудивительно, что здесь полно пыли и запах как в склепе. Хотя понять его, конечно, можно – разве сама она не за этим же сюда приехала? Кто знает, может быть, он удрал от сварливой жены или ему приелось тяжелое, безрадостное существование в каком-нибудь глухом уголке Корнуолла, а может быть, ему, так же как и ей, просто захотелось убежать от себя самого? Она сидела в гостиной, перед камином, в котором Уильям недавно разжег огонь, и, забыв про лежащую на коленях книгу, думала о том, что до ее приезда он тоже, должно быть, любил сидеть здесь, среди накрытых чехлами диванов и кресел, и что ему, наверное, очень обидно уступать это уютное местечко кому-то другому. А в самом деле, до чего же приятно отдохнуть в тишине, подложив под голову подушку, чувствуя, как ветерок из раскрытого окна тихонько шевелит волосы, и зная, что ни одна живая душа не нарушит твоего уединения, не потревожит его грубым голосом или чересчур громким смехом, что все это осталось в прошлом так же, как пыльные мостовые, уличная вонь, шустрые подмастерья, грязные кабаки, назойливая музыка, лукавые друзья и отчаянная пустота в душе. Интересно, что сейчас поделывает Гарри? Наверное, ужинает в "Лебеде" с Рокингемом – жалуется на жизнь, накачивается пивом и, позевывая, режется в карты. "Черт возьми, Роки, почему она говорила о птицах? При чем тут птицы, Роки? Что она имела в виду?" А Рокингем, улыбаясь своей недоброй, едкой улыбкой, поглядывает на него узкими глазами и понимающе бормочет – он всегда делал вид, что понимает ее как нельзя лучше: "Да, интересно, интересно…"

Огонь догорел, в комнате сделалось прохладно. Дона решила подняться в спальню, а по дороге заглянуть в детскую. Генриетта лежала, слегка приоткрыв рот, светлые локоны обрамляли хорошенькое, как у восковой куколки, личико;

Джеймс сердито хмурился во сне, его круглая смешная физиономия напоминала мордочку мопса. Дона поцеловала его сжатую в кулачок ручку и осторожно спрятала ее под одеяло. Он приоткрыл один глаз и улыбнулся. Дона на цыпочках вышла из детской, ей было немного стыдно: она понимала, что ее примитивная, необузданная любовь к Джеймсу объясняется всего лишь тем, что он мальчик.

Пройдет несколько лет, мальчик превратится в толстого, неуклюжего мужлана, и какая-нибудь женщина обязательно будет из-за него страдать.

Войдя в спальню, она увидела, что кто-то – скорее всего, Уильям – срезал ветку сирени и поставил на камин, под ее портретом. По комнате разливался сладкий, пьянящий аромат. "Какое блаженство, – подумала она, раздеваясь, – улечься одной в эту просторную, мягкую кровать и не слышать шарканья собачьих лап по полу, не чувствовать противного запаха псины!" Она посмотрела на портрет, тот ответил ей пристальным взглядом. "Неужели шесть лет назад у меня был такой капризный вид, – подумала она, – такие сердито поджатые губы? А может быть, я и сейчас такая?"

Она надела ночную сорочку – белую, шелковую, прохладную, – потянулась и выглянула в окно. Темные ветви деревьев слегка подрагивали на фоне ночного неба. Где-то внизу, за садом, бежала по равнине река, спеша навстречу приливу. Ей представилось, как бурливые речные струи, напоенные весенними дождями, стремительно врываются в море и, смешавшись с солеными морскими волнами, с силой обрушиваются на берег. Она раздернула шторы – комнату залили потоки лунного света. Она отошла от окна, поставила свечу на столик возле кровати и забралась в постель.

Полежала немного, сонно следя глазами за игрой лунных пятен на полу, и уже собралась заснуть, как вдруг почувствовала, что к запаху сирени, наполнявшему комнату, примешивается какой-то другой, крепкий, резкий и удивительно знакомый запах. Она повернула голову – запах сделался сильней.

Похоже, он шел из столика возле кровати. Она протянула руку, выдвинула ящик и заглянула внутрь. В ящике лежали книга и табакерка. Ну конечно, как же это она сразу не догадалась – разумеется, это табак! Она вытащила табакерку – листья были коричневые, твердые и, судя по всему, недавно нарезанные.

Неужели у Уильяма хватило наглости спать в ее комнате? Неужели он осмелился валяться в ее кровати, покуривая трубку и разглядывая ее портрет? Нет, это уж слишком, это переходит всякие границы! Да и не похоже как-то, что Уильям курит трубку. Наверное, она ошиблась… Хотя, с другой стороны, если он целый год жил здесь один…

Она раскрыла книгу – ну-ка посмотрим, что он там читает? Ого, вот это сюрприз! Книга оказалась сборником стихов – стихов, написанных на французском и принадлежащих перу Ронсара. На титульном листе от руки была сделана надпись: "Ж.Б.О. – Финистер". А под ней – крошечный рисунок чайки.

Проснувшись на следующее утро, она первым дел собралась позвать Уильяма и, предъявив табакерку и томик стихов, поинтересоваться, как ему спалось на новом месте и не скучал ли он по ее мягкой кровати. Она с удовольствием представила, как вытянется его непроницаемая физиономия, а ротик-пуговка наконец-то задрожит от страха. Однако спустя некоторое время, когда служанка – неуклюжая крестьянская девушка, спотыкавшаяся на каждом шагу и краснеющая от собственной неловкости, – громко топая, внесла завтрак, она решила не объявлять пока о своей находке, а подождать несколько дней – что-то подсказывало ей, что так будет гораздо разумней.

Оставив табакерку и книгу в ящике стола, она встала, оделась и как ни в чем не бывало спустилась вниз. Проходя через гостиную и столовую, она увидела, что приказание ее выполнено: полы подметены, пыль вытерта, в вазах расставлены свежие цветы, окна широко распахнуты, а Уильям собственноручно начищает высокий стенной канделябр.

Увидев ее, он поздоровался и спросил, как она провела ночь.

– Прекрасно, – ответила она и, не удержавшись, добавила:

– Ну а тебе как спалось? Надеюсь, наш приезд не лишил тебя сна?

Он вежливо улыбнулся и промолвил:

– Благодарю вас, миледи, вы очень заботливы. Я всегда хорошо сплю.

Правда, среди ночи мистер Джеймс немного раскапризничался, но няня быстро его успокоила. Очень странно слышать детский плач в доме, где так долго стояла тишина.

– Мне очень жаль, что Джеймс тебя разбудил.

– Ну что вы, миледи. Я сразу вспомнил свое детство. У нас была большая семья – тринадцать детей, и я среди них самый старший. Я привык ухаживать за малышами.

– Ты родом из этих мест?

– Нет, миледи.

В голосе его прозвучали какие-то новые, упрямые нотки. Словно он хотел сказать: "У слуг тоже есть личная жизнь. И никому не позволено в нее вмешиваться". Она поняла и решила не настаивать. Взгляд ее упал на его руки – чистые, белые, без всяких табачных пятен. Да и весь он был какой-то чистенький, аккуратный, ухоженный. Ничто в его облике не напоминало тот резкий, терпкий мужской запах, который шел из табакерки.