Фотькина любовь - Страница 8
— Я сколько тебя звать буду? А?
И раздаются звуки далеко не ласковые на слух, но в данном случае совершенно необходимые.
И вот вы дома, в родной горнице, где горит керосиновая семилинейка, а от круглой печки разливается неповторимое тепло. Вы не можете снять пальто, валенки. Вы беспомощны и плачете горькими слезами от жалости к себе, от того, что хочется не то спать, не то есть, не то чего-то еще. Мать или бабушка помогают вам освободиться от ледяного одеяния, засунуть на печку валенки и швырнуть коньки под порог. («Так и надо, — отмечаете вы мимоходом, — если их бросить на печку, то сыромять засохнет и начнет ломаться».)
В эти минуты в скрюченных, занемевших пальцах, отогреваемых теплом круглой, в жестяных коробах, печки, начинаются «зашпоры» — приходит боль. Мерзнуть рукам или ногам уже не от чего, вы в тепле, а боль все усиливается. И вы ревете в отчаянии, не в силах сладить с этой поздно пришедшей, жестокой болью.
Боль, подобная «зашпорам», поселилась в Наташкином сердце. Она ширилась, становилась нестерпимой. Наташка рассказала о ней брату. «Ведь это святая обязанность — найти хотя бы могилы родителей? Так ведь, Вова?» Слезы стояли в Наташкиных глазах. Вовка обнял ее, поцеловал в щеку:
— Ты — просто молодчина! Верно думаешь. Будем искать!
Незнакомым показался ей Вовка. Ладонь деревенская, широкая, лежала на плече. «Боже мой! Какой он сильный. А я и не замечу!» — подумала.
Будем искать! Наивный парень Вовка Переверзев! Как искать? Кого искать? Где искать?
Наташка перечитала сотни книг, рассказывающих о партизанском движении, и, к ужасу своему, узнала, что в годы войны в немецком тылу партизанило свыше миллиона человек, что эти люди держали в страхе все оккупационные власти от Балтийского до Черного морей. Но одновременно она узнала, что партизанское движение имело свой Главный Штаб, работавший при ставке Верховного Главнокомандующего.
Они купили в книжном магазине карту Европейской части СССР и написали письма в предполагаемые районы партизанских действий: в Ленинградскую область, в Белоруссию, на Украину, в Молдавию, в Московскую область, на Смоленщину. Написали комсомольцам и следопытам, в городские и сельские Советы и школы.
Они знали только одно: из партизанского отряда на самолете в сорок третьем, а может быть, в сорок четвертом году была отправлена девочка — Наталья Яковлевна Сергеева. Не слыхал ли кто-нибудь об этом и не может ли сказать, где родители этой девочки? Во многих ответных письмах рассказывалось о подобных случаях. Но Наташка всякий раз говорила: «Это была не я».
Позже всех пришел ответ из Украинского штаба партизанского движения. В нем сообщалось, что из соединения генерала Михайлова летом сорок четвертого года эвакуирована грудная девочка. Родители ее неизвестны. В деле, как подтверждение, хранится расписка следующего содержания:
«Выдана настоящая тов. Башаратьяну Якову Георгиевичу, уроженцу города Ленинакана, что он действительно сдал для транспортировки на Большую землю девочку — Сергееву Наталью Яковлевну. Командир корабля (подпись неразборчива)».
— Вот это уж точно я! — визжала от радости Наташка.
— Не вижу повода для восторгов, — скептицизм Вовки был небезосновательным.
— Почему, Вовочка?
— Нашли тебя. А кто же родители?
— Узнаем у этого Башаратьяна!
— А где он! Может быть, тоже погиб!
Вот после этого и полетело в деревню письмо:
«Папочка, мамочка! Дайте денег для поездки на туристском поезде!»
Туристский поезд, оказывается, останавливался в Армении только в Ереване, да и то лишь на один день.
Для того, чтобы побывать в Ленинакане, надо было отстать от поезда. Наташка расстроилась: забоялась ехать в незнакомый город одна, без товарищей.
Она успела только сходить в республиканский Центральный Комитет комсомола. Инструктор Соня, маленькая полная девушка, неуверенно сказала:
— Я сделаю, Наташа, все, что только смогу. Ты адрес мне оставь. И не переживай, пожалуйста!
Результаты поездки превзошли все ожидания. Месяца через полтора после путешествия Наташка получила письмо — знак бескорыстного участия человека в ее судьбе. Эта самая Соня писала:
«Дорогая Наташа! Радуюсь за тебя. Я все узнала. Помогли ребята из Ленинакана. Там и сейчас живет командир партизанского отряда, в котором воевал твой отец. Фамилия этого человека — Осипян. Осипян сам сказал, что знает твоего отца — лейтенанта. Это был героический человек и замечательный, твой отец, Наташа. Когда дед Осипян о нем рассказывал, он плакал, как ребенок. Твой отец, должно быть, жив. Он был тяжело ранен и отправлен из отряда на самолете. Что касается Якова Башаратьяна, то ты напрасно ищешь его в Армении. Он сейчас врач, работает где-то на Урале, едва ли не в вашем городе. Жаль только дед Осипян не помнит ни имени, ни фамилии твоего отца. Вот все, Наташа. Может, что-нибудь я не так делала для тебя, тогда напиши, я сделаю как надо».
Он принял Наташку и Вовку радушно. Поил чаем, угощал грибами. Он был крепок и красив, этот доктор-оптимист (как про себя отметил Вовка). Лишь изредка в глазах его мелькали болезненные огоньки: или от усталости, или от какого-то внутреннего страдания.
Доктор Башаратьян рассказал все, что знал.
Это был черный день в жизни отряда. Шел мелкий дождь, солнце, закутанное в сизые тучи, не показывалось. Широкая лесная поляна была объята жуткой тишиной. Мертвые лежали на траве и, казалось, спали сладким зоревым сном. Две женщины и четверо мужчин — все из соединения Михайлова.
Семейство рысей, уходившее в глубь леса, подальше от страшных пожарищ и беспокойной пулеметной трескотни, замерло на опушке леса, поймав чуткими ноздрями знакомые запахи металла и пороха. Самец застыл в каменной стойке, самка прилегла, с тревогой наблюдая за ним, два полугодовалых рысенка затаились в бурьяне. Звери заметили среди мертвецов движение. Из груды тряпья показалась детская ручонка, и пронзительный плач залил поляну. Самец сжался, готовый в любое мгновение совершить стремительный, как полет птицы, прыжок. Но страх удержал его, и он, расслабившись, продолжал шарить вокруг желтыми глазами.
Рыси ждали. Ребенок плакал, хватался маленькой ручонкой за холодное лицо матери. Самец подошел ближе. Он весь напружинился и на какие-то доли секунды совершенно забыл об опасности…
Одиночный автоматный выстрел был смертельным. Зверь завизжал, окрашивая траву кровью, сдирая дернину судорожно дергающимися мощными лапами.
Двое партизан-разведчиков вышли на опушку, приблизились к мертвым. Девочка продолжала реветь.
— Тише! Тише! Нэ надо плакать! — Яков поднял ее на руки, достал из кармана маленький кусочек сахару, черный от пыли. — На, возьми, сладко. Ню, ню, ню! Нэ плачь. Пойдем сейчас к папе-маме!
Второй разведчик, по самые глаза заросший черной щетиной, ползал возле убитых, рассматривал лица. Потом поднялся и по-русски выругался:
— Все наши. Расстреляны, наверное, вчера! — он был страшен.
— Что будем делать?
— Надо срочно доложить командованию и прекратить поиски!
Они накрыли расстрелянных плащ-палаткой и ушли в лес, унося с собой сомлевшую от плача девочку.
Дул ветер. Верхушки сосен шумели. Весь день соединение держало круговую оборону, отражая атаки карателей. А ночью в долине, окруженной лесами, горели костры. Из штаба партизанского движения было получено сообщение о прибытии самолетов с вооружением и медикаментами.
Башаратьяну поручили отправить в Москву маленькую партизанскую дочку.
Уже под утро два толстобрюхих «дугласа» выскочили из темных облаков и один за другим скользнули на поляну. Разгружали самолеты быстро, при невыключенных моторах. Когда подводы с поклажей ушли к штабу соединения и была завершена погрузка раненых, Башаратьян подошел к пилоту, командиру корабля:
— Вот самый дорогой поклажа. Пусть живет на столица.