Форт Далангез - Страница 5

Тёмные глаза Адамчика грозно сверкнули. Я рассмеялся, припоминая увядающие прелести в декольте незадачливой гадательницы.

— Цыганка… Подарок… Не старовата ли она для такой… гм… миссии? Вот взять бы хоть нашу Галю…

Смех Адамчика напомнил мне зычное кваканье занятой брачными играми жабы.

— Полноте, дядюшка! Патриотизм не имеет возраста. Амаль как никто подходит для такой миссии, с её-то опытом, — отсмеявшись, проговорил он.

Далее последовали пространные рассуждения о гаремной иерархии. Хазнедар-уста, кадины, икбал, калфа — Адамчик сыпал терминами, демонстрируя глубокое знание предмета. По его докладу выходило, что он предназначает Амали роль гаремного казначея или нечто в этом роде. Слушая его стрёкот, я пытался хоть как-то отвлечься. Окно моего кабинета выходит в крошечный тенистый дворик. Там под кровлей виноградной лозы течёт будничная жизнь. Вот мой ординарец Лебедев чистит скребницей шкуру коня. Вот Галя пробежала с корзиной грязного белья. Лицо озабочено, на лбу капельки испарины. Вот наша кухарка Манана вынесла Лебедеву тёплое печево, от которого тот почему-то отказался. Воздух осеннего Тифлиса кристально прозрачен и пахнет мездрой раннего винограда. Склон пологого холма сплошь усеян терракотовыми кровлями и подсвечен шапками желтеющих крон…

Надо было что-то отвечать Адамчику, и я брякнул первое пришедшее в голову:

— А ты выдумщик, племянничек. Ничем не хуже твоей Амали.

Нимало не смущенный моей иронией, Адамчик с воодушевлением продолжал:

— Однако для того чтобы наша игра дала свои плоды, необходимо снабдить Амаль соответствующей легендой. Легендой правдоподобной. Камиль-паша не дурак, и его начальник штаба, немец Гузе, не наивный телятя…

Адамчик воодушевлённо таращил глаза, шлёпал влажными губами, крестясь, поминутно поминал "Господа нашего всемогущего". А я размышлял о Гале. Странная субстанция — сердце русской женщины. Влюбиться в такого вот… который, сколько б не крестился, всё равно останется тем, что он есть.

Наконец, почувствовав невыразимую усталость, я положил себе закончить разговор как можно быстрее.

— Хорошо. Я дам твоей Амали соответствующую легенду, — проговорил я, превозмогая усталость. — Подсунем полковнику Гузе фельдъегеря или, положим, обычного почтальона с депешей полуприватного характера. Допустим, это будет некое письмо, предписывающее розыск некоей особы тёмных намерений, заподозренной в нечистоплотности, бежавшей или изгнанной от императорского двора.

— Нашу Амаль назвать особой с тёмными намерениями! — воскликнул Адамчик. — Мне, как русскому патриоту, неприятно…

Меня спасло появление жены.

— Николай Николаевич, Женя прислал вестового. Тот говорит: прибыл фельдъегерь из Могилёва, — проговорила Александра Николаевна, лишь слегка, так чтобы наверняка не видеть Адамчика, приоткрыв дверь.

Адамчик навострил уши. Поблагодарив жену, я обратился к нему, стараясь сохранять возможно большую твёрдость:

— Верю в искренность вашего патриотизма. Поручу сотрудникам штаба подготовить соответствующую информацию. За сим позвольте его высокопревосходительству откланяться по делам службы.

— Разумеется, дядюшка! — прокричал Адамчик. — И последнее: доверившись Амаль, вы доверяетесь самому провидению!

Ну, это уж было чересчур! Щелкнув каблуками, я покинул кабинет, оставив Адамчика в самом растерянном положении.

В тот день дела службы увлекли меня до самого позднего вечера. И обедал, и ужинал я в штабе в обществе своих сотрудников, совершенно позабыв о визите Адамчика. Лишь на следующее утро Александра Николаевна сообщила мне о том, как Адамчик провел остаток дня и вечер в обществе Гали, развлекая её всякими небылицами, и ещё о том, как Амаль танцевала и пела им черкесские песни, аккомпанируя себе то на бубне, то на джуре, как с наступлением вечера Адамчик куда-то убежал по неотложным делам, оставив Амаль на попечении Александры Николаевны, как Амаль, отужинав, улеглась спать в гостевой спальне.

Сам-то я встретил утро за уединённым завтраком в собственном кабинете. Таким образом мне удалось избежать и пронзительных взглядов Амаль, и карабин-ной пальбы её юбок.

Уединённый завтрак предоставил мне и ещё одно преимущество — возможность незаметно выскользнув во двор, выкурить пару настрого запрещённых папирос, что я и сделал, залпом проглотив остывающий кофе.

Наш тифлисский двор — небольшое, правильной квадратной формы пространство, с трёх сторон окружённое каменными стенами построек, а с четвёртой — высокой каменной оградой с синими дощатыми воротами и калиткой. Во двор с галереи второго этажа спускается шаткая лестница, которой я обычно пользуюсь. В углу двора, под глухой стеной соседствующего с нашим дома расположен увитый виноградом навес с тандыром и дровником. Тут же расположена и небольшая печь, в которой можно приготовить практически любое блюдо местной кухни.

В осеннюю пору это кухонное место обычно пустует, потому что прислуга выполняет свои обязанности в зимней кухне, расположенной в полуподвальном помещении дома, а у меня появляется лишняя возможность выкурить пару папирос в тишине и покое под свисающими богатыми по осени виноградными лозами.

Как хорошо смотреть на них! Подсвеченные осенним солнышком, виноградные ягоды похожи на кабошоны огромных драгоценных камней. Струйка табачного дыма преломляет солнечные лучи. Дымок принимает самые причудливые формы, а я люблю наблюдать за его изменчивостью.

— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться, — услышал я знакомый голос.

Лебедев. Штабной ординарец. Чёрт его принёс в такую рань! Смутившись, я смял папиросу.

— Давай попросту, Лебедев, — вздохнул я. — Присаживайся вот сюда на колоду. Ну? Что тебе?

Смущённый Лебедев некоторое время смотрел себе под ноги, на брошенную мною папиросу. Небольшого роста, неприметной внешности, пронырливый и исполнительный, но при этом самоуверенный до заносчивости, что не очень-то к лицу нижнему чину. В то же время Лебедев умеет быть и незаметным, как предмет привычной меблировки. При всей своей простоватости, для штабной работы Лебедев во многом незаменим в силу и своей расторопности, и предусмотрительности, и умения находить решения в неординарных ситуациях. Вот и сейчас, заметив моё разочарование, он протянул мне початую коробку неплохих сигарет известной английской фирмы. Откуда и взялись-то такие в провинциальном Тифлисе?

Вытащив из коробки одну сигарету, я задумался, перестал обращать внимание на Лебедева и переломал одну за другой все имевшиеся у меня спички. Лебедев, по обыкновению ловкий и внимательный, чиркнул спичкой и дал прикурить своему генералу.

— Устали от вашего разведчика, Николай Николаевич? — услышал я его тихий голос.

Я поднял изумлённый взгляд, и изобретательный нижний чин тут же поправился:

— То есть я имел в виду вашего племянника, еврейчика…

Тут я конечно же рассмеялся:

— Опомнись, Лебедев! Каким же таким хитрым макаром еврейчик может оказаться моим племянником?

— Я хотел лишь сказать, что господин Ковших слишком много болтает, хоть и почётный гражданин, и чаевые от него всегда хорошие приходят.

— На каждый роток не накинешь платок, — вздохнул я. — Но мы-то никому не скажем, что Николай Николаевич курит?

— Есть такие люди, которые ничего не скажут, даже под пыткой, — Лебедев всем своим видом показывал нарочитую таинственность и даже последнюю фразу произнёс заговорщицким полушепотом.

Я кивнул и поднялся. Уйти мне мешал потухший окурок. Если б не Лебедев, я б сунул его куда-нибудь в дровник, меж хворостин или бросил под ноги, а так… Совершить подобное свинство в чистом хозяйском дворике — уронить честь перед нижним чином. Заметив моё замешательство, Лебедев продолжал:

— Есть тут татарчонок один. При полевом штабе обретается. Да вы же могли видеть его. Аллилуйя Джелакаев — махонький такой, незаметный, но наездник отличный и форейтор, если что.

— Да, навидался я на своём веку татарчат, — уклончиво заметил я, от всей души надеясь, что Лебедев не проболтается о моём тайном грехе ни Гале, ни, тем более, Александре Николаевне.