Форпост "Надежда" (сборник) - Страница 25
Теперь перед глазами Андрея вдруг пошли чередой один за другим все эти дни, в которые происходило это удивительное, испытанное им уже не раз, но каждый раз снова поражающее его событие — рождение экипажа, рождение коллектива людей, которым предстояло вместе выполнить какое-то дело и, может быть, вместе подвергнуться смертельному риску. И все было бы, как всегда, и в этот раз: экипаж «Альбатроса» устремился бы в свое путешествие как единое целое, как один человек… Но ведь ни одному экипажу не доводилось прежде заглянуть в то будущее, которое его ждало, никто еще не знал заранее, чем окончится экспедиция. Пусть знание это неточно, обрывочно, приблизительно, пусть неизвестны подробности, но есть самое главное знание — останется только один человек.
Генеральный директор вновь взялся за стопку бумаг и переложил их с правого края стола на левый. Тишина в кабинете сгустилась до самых последних пределов, и тогда он заговорил снова:
— Понимаете, я говорю сейчас с вами совсем не как генеральный директор космофлота и не как с экипажем сверхсубсветовика «Альбатрос» и его командиром. Сейчас мы с вами просто люди, земляне. Люди, немного растерявшиеся от того, что свалилось на них так неожиданно. Да и кто бы не растерялся! И как человек я должен вам сейчас признаться, что, если б я был в экипаже «Альбатроса», наверное, я бы сейчас сказал… сказал, что я отказываюсь…
— Но ведь следующая экспедиция на Теллус может состояться только через двести сорок семь лет, — неожиданно резко сказал Крылов.
Генеральный директор медленно качнул головой и несколько мгновений смотрел на самого юного члена экипажа.
— Да, двести сорок семь лет спустя.
Лицо его вдруг изменилось, будто его поразила новая, совершенно неожиданная мысль. Некоторое время он словно бы взвешивал ее в уме, пробуя и так, и этак, а потом медленно, с какими-то странными интонациями, понизив голос еще больше, сказал:
— Вы знаете, что это может значить? Если сегодня мы откажемся от экспедиции на Теллус, значит, информация из будущего относится не к нашей, а к следующей экспедиции. К той, которая состоится двести сорок семь лет спустя. — Он помолчал, а потом стал размышлять вслух: — Да, быть иначе не может… Несомненно то, что экспедиция на Теллус когда-нибудь состоится, иначе не было бы этих слов в будущем. Но ведь время, когда они были сказаны, неизвестно…
Люди в кабинете генерального директора вдруг задвигались, скованность исчезла, позы стали непринужденнее, свободнее.
— Ну, конечно… — пробормотал Ивашкевич.
Пороховник щелкнул пальцами. Пономарев улыбнулся. И сам генеральный директор, как показалось Андрею, испытал облегчение. Отчего-то он искоса, с очень странным выражением посмотрел на Крылова. На несколько минут в кабинете снова воцарилось молчание, но теперь тишина была уже не такой густой, вязкой, как раньше, и стены словно бы вновь раздвинулись. Теперь стало очевидным, что за громадным окном кабинета — прекрасный, залитый мягким солнцем сентябрьский день, день совершенно летний, а не осенний. Солнечные лучи, косо падающие на гигантскую плоскость Порта, как будто впервые осветили и кабинет, и тогда в его лучах стало видно, словно бы впервые видно, какие у всех усталые и осунувшиеся лица, словно после бессонных ночей, и что на лице генерального директора лежат морщины, которых еще вчера не было.
Неслышно через кабинет прошла секретарша и положила на стол пластиковую папку с грифом: "Очень срочно". Не заглядывая в нее, генеральный директор отодвинул папку в сторону и встал.
— Ну что же, — сказал он. — Немедленного ответа я не жду. Подумайте… есть над чем подумать. Можете приходить ко мне не все вместе, а по одному. Пусть каждый думает столько, сколько ему надо. Я повторю еще раз, какими бы ни были решения, никто вас не осудит.
Голос его теперь снова был громовым басом, никак не вязавшимся с добродушным лицом. Он подождал, глядя всем пятерым вслед, и только тогда вновь опустился в кресло и открыл пластиковую папку. Но документы, лежащие в ней, он все еще не читал. Он продолжал смотреть на задвинувшиеся дверные створки, и секретарша, стоя рядом, не напоминала ему ни о чем.
7
"Он остался один… остался один… остался один…"
Андрей с усилием открыл глаза, и тогда все вокруг снова стало реальным, обыденным: приглушенный полумрак, плотно сдвинутые портьеры, шкаф с одеждой и широкий диван — обычная обстановка, обычный номер в космогостинице, ставший для него почти уже домом. Сколько уже таких домов было в его жизни?
Он знал: если подойти к окну, за шаг до него скрипнет половица. Крышка письменного стола покрыта царапинами, похожими на географическую карту. А кресло мягко и уютно обволакивает тело и словно вбирает в себя усталость. Все в этом доме было знакомо до мелочей.
Он улыбнулся, остатки сна уходили, и тогда подошла Нина и села рядом, и положила руку ему на лоб.
— Значит, я заснул? — пробормотал Андрей.
— Ровно на двадцать минут, — сказала Нина. — Пока я стояла у окна и смотрела, как начинается дождь.
— Дождь? — Андрей упруго поднялся из кресла, быстро пересек комнату, распахнул окно настежь.
В густом сумраке позднего вечера стояла сплошная грохочущая водяная стена. Нити дождя казались туго натянутыми; начинаясь где-то в черноте неба, они уходили в траву газона, они рассекали ветви деревьев и сбивали на землю листья, уже начинавшие желтеть. Дождь наполнял мир мерным рокотом и густым, свежим ароматом. Дождь казался капризным, переменчивым и все-таки добрым живым существом. Он заставлял вспомнить о детстве, когда можно было босиком бегать по лужам, купаясь в струях гигантского теплого душа, о детстве, когда все впечатления ярки и праздничны и совсем не сравнимы с впечатлениями взрослого человека — теперь-то почти всегда все кажется постоянным, привычным и потому незаметным. Но вот сегодня дождь почему-то вновь кажется маленьким чудом. Он начался неожиданно: в темноте рано наступившего вечера незаметно собрались тучи. Он начался сразу, внезапно и, наверное, сразу же превратился в ливень; и вот теперь хочется долго-долго стоять у окна и слушать шум дождя, вдыхать его запахи и совсем не думать о том, о чем сегодня нельзя не думать. И ничего не говорить.