Форпост "Надежда" (сборник) - Страница 2

Человек на том берегу вдруг резко выпрямился, и на солнце блеснула искорка серебра, выхваченная из воды и взлетевшая в воздух.

— Карась, — сказал Кирилл наугад.

И в тот же миг ЭТО случилось.

Ослепительно голубое небо стремительно перечертила узкая ярко-желтая полоса, начинающаяся, как могло показаться, прямо на солнце. Она прошла над вершинами берез прямо к центру огромного луга на том берегу и как будто ушла в траву, исчезла.

Таня и Кирилл вскочили с места, а рыболов от неожиданности выронил удочку, и течение стало медленно увлекать ее в сторону.

Все это заняло, казалось, лишь доли секунды. Все произошло в полной тишине. И казалось, ничего не изменилось, ничего не произошло. Но там, где желтая полоса растворилась в зелени травы, все еще плыли клубы белого дыма, который постепенно рассеивался и таял. И четверо людей застыли в оцепенении, следя за тем, как он исчезает, и не зная, что будет дальше.

В четыре, вернее, в шестнадцать ноль-ноль, предстояло совещание в Институте, на семнадцать ноль-ноль была назначена встреча с корреспондентом газеты, а к семи у себя дома ждала старшая дочь. Пятнадцатая годовщина свадьбы, уютный семейный праздник.

Донкин вздохнул: все очень отчетливо помнится — ресторан «Прага», четвертый этаж, зал под названием «Второй зимний сад», но вот, оказывается, было все это пятнадцать лет назад. Не иначе как с годами время набирает скорость: в детстве даже дни кажутся нескончаемыми, но вот теперь… Однако это не его собственная мысль и не его собственное наблюдение, что-то подобное он уже где-то читал или слышал.

В распахнутое окно бил городской шум, но, привычный, он не мешал, хотя жена и дочери всегда говорили, что кабинет лучше бы устроить в той комнате, что выходит во двор. Что сделаешь — женщины, даже самые чудесные на свете, не способны понять: лучшее решение обычно совсем не то, что с первого взгляда кажется бесспорным. Если привыкнуть к тишине, редкий шум когда, например, во двор въезжает грузовик, — куда вернее выбьет из рабочей колеи, чем шум посторонний, привычный, который в конце концов перестаешь замечать. Пожалуй, учтя все факторы, можно было бы даже просчитать коэффициенты работоспособности и для тех условий, и для этих; и здесь, в кабинете с окнами на Ленинский проспект, где уровень шума постоянен, коэффициент, безусловно, окажется, выше. С математическими выкладками можно было бы познакомить женщин, и они… все равно останутся при своем мнении.

Донкин улыбнулся: ученый, привыкший иметь дело с формулами и математикой, все и всегда готов перевести на их язык. Сегодня вечером, часам к восьми, когда гости разговорятся, он, чего доброго, проследив за ассоциациями, которые определяют смену тем в беседе, попробует построить соответствующую математическую модель; и она со всей определенностью покажет, какие еще будут подняты в беседе темы, в какое время, и что каждый из присутствующих скажет хозяевам на прощанье…

Академик придвинул поближе чистый лист. Обычная психологическая установка проведена: он напомнил себе о предстоящих еще на сегодня делах и несколько минут отдыхал, размышляя о различных интеллектуальных пустячках. Все, теперь надо работать! На столе лежит рукопись научно-популярной книги о новейших исследованиях комет, которую уже ждет издательство.

Уверенно, твердым почерком Донкин вывел название очередной главы, и сразу же в голову пришла первая фраза. Начало главы должно быть привлекающим внимание и вместе с тем точным, как математическая аксиома. К тому же хорошее начало всегда помогает автору: если найдена верная интонация, работа идет легче, это многократно подтверждено.

Тяжело прозвонили старинные маятниковые часы в углу кабинета. Тринадцать ноль-ноль, работать можно было до пятнадцати тридцати. Через два с половиной часа работы в книге прибавятся три страницы, установленная ежедневная норма, которую автор выполнял строго и неукоснительно.

Академик написал вторую фразу, подумал, зачеркнул и недовольно поднял голову, потому что в привычный уличный шум вплелся посторонний звук: открылась дверь кабинета. Когда он работал, домашние беспокоили Константина Михайловича лишь в исключительных случаях.

— Костя, извини! — сказала с порога жена. — Возьми трубку…

Под колеса «Жигулей» летела узкая лента асфальта.

Места здесь — Гелий не преувеличивал — действительно оказались сказочно красивы: слева густо-зеленый августовский лес, справа, когда шоссе взлетало на очередной пригорок, открывалось серебряное зеркало озера Мстино, по которому медленно двигался, постепенно отставая от машины, маленький белый теплоход. Но вчера, поздно вечером, в темноте, Кирилл и Таня, конечно, не могли видеть этого великолепия. Сегодня, совсем недавно, когда Кирилл гнал машину в ближайший город, к телефону, он, понятно, не очень обращал внимания на окружающие красоты. Но теперь, на обратном пути, можно было наконец позволить себе оценить их, правда, не слишком отвлекаясь от главного. А главным было то, что сейчас, после сумасшедшей езды и после разговора с уравновешенным и всегда невозмутимым Донкиным, впервые представлялась возможность подумать, обстоятельно подумать над тем, что произошло.

Так что же произошло? И как все это оценить?

Восстановим события, подумал Кирилл. Итак, двое людей в окрестностях прелестной деревушки наслаждаются утром, солнцем, летом, еще один человек в бесчисленный раз пишет знакомую и вечно новую березовую рощу и, наконец, четвертый, неизвестный, ловит рыбу. И вот в этот покой, в эту идиллию вторгается нечто совсем уж из ряда вон. Очень ярко Кирилл представил себе это вновь: ярко-желтая полоса перечеркивает небо и уходит в землю, в траву, и клубы белого дыма постепенно истаивают, сходят на нет. И четверо людей, повинуясь вполне понятному побуждению, бегут, когда прошло оцепенение, к тому месту, где только что плавали клубы дыма и где желтая полоса ушла в траву.

Забавно, вдруг ни с того ни с сего подумал Кирилл: как хорошо он ни тренирован (а физические нагрузки, переносимые им, не сравнить, пожалуй, с тренингом любого из спортсменов), однако пожилой человек с того берега оказался проворнее, показав прямо-таки феерический спурт. Правда, у него была солидная фора: ему-то, Кириллу, пришлось еще преодолевать речку. Художник Гелий, ровесник, неизвестно от чего уже прилично располневший, оказался последним. И там, где рассеялся дым, все четверо увидели…