Формула смерти - Страница 37

Однажды, холодным октябрьским утром, к нам постучали. Собаки громко залаяли, и бросились к двери. Жена в это время была увлечена на кухне – пекла блины. Я делал утреннюю гимнастику. К двери подошла Марина, открыла ее и сказала: «К нам гости. Один очень похож на Д’Артаньяна!» В коридоре стояли Володя Бондаренко, сотрудник «Дня». (Тогда я еще верил этим «патриотам» и опубликовал в «Дне» несколько статей) и незнакомый мне, высокий красавец, с длинными черными кудрями, аккуратной бородкой, лихими усами. Действительно очень похож на Д, Артаньяна из одного из французских фильмов «Три мушкетера». Ребята были одеты в легкие куртки и сильно замерзли. «Женя! Извини, что так рано! У Пети ничего не оказалось и мы решили напроситься на завтрак к тебе. Кстати, и познакомитесь. Твой сосед, известный писатель, Петр Паламарчук. Тот самый, кто написал „Сорок сороков“. Марина взяла обоих под руку и повела в теплую кухню с ароматным запахом горячих блинов. По дороге на кухню, Петя сунул мне книжку. Это Вам, сударь и сударыня, на память о нашей встрече». Это оказалась «Векопись Софийского Собора Кременца-на-славе за тысячу лет составленная последним его обитателем – Разумником Васильевичем Сельнокриновым. Сообщил Петр Паламарчук» (Москва. «Молодая гвардия». 1992).

Володя, как только вошел в кухню, сразу плюхнулся на лавку и протянул к себе тарелку с горкой блинов. Он был у нас несколько раз и чувствовал себя, как дома. Петя стоял на вытяжку и, вероятно, ждал особого приглашения. «Садись, Петя, – сказал я, усаживаясь рядом с Володей и показывая на свободное место на лавке. – Здесь сидят только самые почетные гости!» Петя послушно сел. Марина подала ему тарелку с блинами. Володя уже вовсю жевал блины, макая их поочередно, то в миску с медом, то в миску со сметаной. Петя взял блин, многозначительно покряхтел и робко вытащил откуда-то бутылку «Московской». «Отче! – обратился он ко мне. – Не возражаете?» «Оставь, Петя! У меня есть нечто получше!» «У него, точно, есть! Не за что не отгадаешь! Я пробовал несколько раз. Удивительная вещь! Думал, что коньяк! Но, ошибся!» – давясь блином прошамкал Володя. Я этим временем вытащил из-под стола трехлитровую банку (именно в ней мне и привозили с Дона «эликсир бодрости – самогон на 33 травах). Когда начал разливать, то божественный запах донского снадобья пересилил даже аромат блинов! Я налил в хрустальные бокалы, ибо коньячный свет напитка через тонкие стенки хрусталя начинал играть всеми цветами радуги и оттенками солнечных лучей одновременно. Потом мы подняли бокалы. Петя встал и произнес очень длинный тост во здравие хозяйки и нашего дома. Пили мы медленно. Действительно, напиток таков, что хочется его не пить, а вдыхать! После второго бокала, Володя и Петя дружно стукнулись лбами о стол и захрапели. Видимо, всю ночь они проговорили и сильно устали. Проспали они в таком положении на кухне часа три. Потом также внезапно, как уснули, проснулись, дружно поднялись, явно смущаясь Марины, опустив глаза долу и извиняясь за неожиданный визит, один за другим ретировались из квартиры. Так я познакомился с Петей Паламарчуком.

Потом мы часто стали встречаться на улице, при входе в метро «Войковская». Он, здороваясь, называл меня, то «отче», то «полковник». (Кто-то рассказал ему, видимо, о моей работе в ЦГ МВД СССР). Несколько раз пытался затащить меня к себе в гости. Однажды вечером ему это удалось. Он сказал, что «роясь в архиве русской общины Монте-Карло, наткнулся на документы о Кирилле Кирилловиче Черносвитове, основоположнике партии кадетов и члене ее ЦК, депутате Думы всех созывов, друге Колчака, расстрелянном ЧК в 1918 году. Эти документы находились в папке Струве Петра Бернгардовича. Петя эти документы ксерокопировал для меня. Кирилл Кириллович был моим дедом, и я о нем писал в газете «Кто есть кто?», где членом редакционной коллегии был Петя. Так, я впервые оказался у Пети в квартире. Когда мы пришли к нему домой, он тут же позвонил жене, Галине Григорьевне и сообщил, что «у нас гости». Галя с Петей жили в разных квартирах, но в одном доме. С этого дня началась наша дружба. Петя часто бывал у меня. Я – у него. Говорили много, о разном. В основном, о будущем России. Петя особенно ненавидел в происходящем в нашей стране «новых русских», которых именовал не иначе, как новые гнусные. Рассказывал, как эти «новые гнусные» скупают целыми этажами его дом и соседние дома (сталинские высотки, построенные пленными немцами). Потом мы не виделись больше года. Когда я его увидел снова, то едва узнал. Это было также в холодный осенний день. Внешность Пети отпугивала, как отпугивает внешность бомжа. Избавлю читателя от подробностей. Он крикнул: «Полковник! Что проходишь, не здороваясь?» Я, узнав его, подошел. Он стоял у еще закрытого пивного киоска. Руки его были синие от холода и сильно дрожали. В правом кулаке была горсть монет. «Добавь! – Сказал Петя, когда я к нему подошел. Немного не хватает на бутылку пива!»

Вечером позвонила мне Галя и попросила придти: «Петя погибает!» Я пришел. Петя был вымыт и причесан. Галя накрыла чайный столик. «Что делать, Женя?» – спросила она. Петя молчал. Потом встал и вышел из комнаты. Я сказал, что нужно срочно госпитализировать Петю. Он вернулся быстро, держа в руках газету, в которой было интервью со мной, под броским заглавием «Найдена формула смерти», и моя фотокарточка с посмертной маской Пушкина. Петя, тыча пальцем в заголовок интервью, угрожающе спросил: «Это – правда?» Я сказал, что «занимаюсь этим давно. Много еще вопросов…» Нависла тяжелая пауза. Потом, почти в один голос, Петя с Галей спросили. Петя: «Я скоро умру?» Галя: «Он скоро умрет?» «Надо лечиться!» – твердо ответил я им обоим, раскрыл портфель и, вынув рецептурные бланки, стал выписывать лекарство, которое рекомендовал принимать Пете, если он не хочет ложиться в больницу. Галя пообещала, что будет обязательно давать ему все, что я рекомендую. Петя, опережая меня, сказал: «Пить я не брошу! Ты сам пишешь: пей, не пей, все равно умрешь, когда срок твой придет!» «Мы едим и пьем не для того, чтобы продлить или укоротить свою жизнь, а чтобы иметь силы делать задуманное!» Это за меня сказала Галя. Петя обрадовался такой неожиданной поддержки и сказал: «Если я брошу пить, я не смогу писать!» Спорить я с ним не стал. Оставив рецепты на столе, начал собираться. Когда мы прощались уже на улице (Петя всегда провожал меня до улицы), он протянул мне свою книгу – «Хроники смутного времени». Дома я прочитал: «Господину Евгению Черносвитову с благодарностью и без последствий». Петя подарил мне все свои книги. Кроме «Сорок сороков». Однажды, будучи у него дома и видя одну из книг «Сорок сороков», я попросил: «Подари мне хоть один том своей знаменитой книги!» «Ты – что! Испуганно ответил Петя. Она такая дорогая! Я даже Никите Михалкову продаю их по цене черного рынка!» «Никите ты можешь продавать, хоть за доллары! А мне – подари!» «Ладно, честное слово, когда-нибудь подарю!»

Сколько еще прошло времени – год, два, больше? Я не знаю! Петю я не встречал на улице. Он мне не звонил. 30 сентября 1997 года, вечером позвонила Галя. «Женя! Приходи! Петя умирает!» Не успел я положить трубку, как раздался второй звонок. Звонил Петя: «Отче! Ты не очень занят? Можешь придти? Очень хочется повидаться!» Я поспешил к Пети. Он, как всегда, ждал меня у подъезда. Целехонек (то есть, голова, руки, ноги – на месте). В остальном же… Кости, обтянутые грязно-желтой кожей, пряди редких седых волос, путаясь с такими же волосами бороды, свисали. Огромные ясные карие глаза горели. Он сделал в мою сторону шаг и сильно пошатнулся. Я подбежал, обхватил его за плечи, и мы вошли в подъезд. В лифте он тяжело дышал. Дверь в квартиру была открыта, в просвете стояла Галя. Прошли, как всегда на кухню. На столике стояли чашки с чаем и тарелки с кусочками абрикосового торта. Молча выпили по чашке чая, потом Галя спросила: «Он умирает?» Оба притихли, ожидая моего вопроса. Я захватил с собой тонометр и фонендоскоп. Не успел ничего сказать, как Петя стал снимать с себя рубашку. Мышц на грудной клетке, казалось, не осталось. Одна грязновато-желтая кожа. Сердце билось часто и громко. Потом Петя послушно протянул руку для измерения артериального давления. АД было 100/60. Затем я положил его на диван. Живот был увеличен. Асцит. Печень выступала, чуть ли не на три пальца из-под края реберной дуги. «Все?» – спросил Петя. «Все!» – ответил я, убирая инструменты. «Он умирает?» – еще раз спросила Галя. Я молчал. «Ты, представляешь! Мне каждую ночь снятся эротические сны! Все же скажи, как там, по твоей формуле смерти, сколько мне еще осталось?» «Поживешь еще, если ляжешь в больницу!» Гале я сказал, что его нужно госпитализировать. Дома мы ничего не можем сделать. Но умрет он не завтра…» «Когда?» «Поживет еще!» С этими словами, я направился к двери. Видя, что я ухожу, Петя соскочил с дивана и, заметно пошатываясь, направился к стеллажу, крикнув мне: «Задержись, отче!» Я остановился. Петя, борясь с одышкой, доставал с полки «Сорок сороков»! Все четыре тома! Я замер. Он взял со столика ручку, открыл первый том и начал подписывать. Подписал и протянул мне. Потом – остальные три тома положил в авоську, и тоже протянул мне. Неприятный комок подкатил у меня к горлу. Чувствую, что глаза увлажняются. «Еще не все!» Снимает книжку с полки и тоже начинает подписывать. Галя, прошептав мне на ухо: «Он с тобой прощается!», убегает в другую комнату. Петя провожает меня, как всегда на улицу, держась за перила лестницы, чтобы не упасть. Обнимает меня, слегка притягивает к себе и чмокает в щеку: «Согласно твоей теории, я умру в марте. Только бы не 8 марта. А то будет моим женщинам подарочек!» Петя умер утром, 14 февраля. Ошибся всего на месяц. 1 том «Сорока сороков» Петя подписал так: «Евгению Черносвитову – врачу и писателю – от писателя, но не врача, с благодарностью и пожеланием Божьей помощи во всех свершениях» 30.9.1997 Последняя книжка, которую Петя мне подарил, называется «Наследник Российского престола или…» Она подписана тем же числом, что и «Сорок сороков». Надпись следующая: «Евгению Черносвитову – самому родовитому из жителей описанной здесь окрестности – от ее бессонного наблюдателя».