Формула смерти - Страница 11

В годы «перестройки» в нашей стране, когда только что перестал существовать СССР, среди крутой молодежи в разных городах и весях появились не только бои без правил, которые могли закончиться лишь смертью противника, но и игры в русскую рулетку. Мне удалось просмотреть несколько любительских видеофильмов, на которых была до конца заснята игра в русскую рулетку. Как правило, играли двое. Игра прекращалась только тогда, когда мозги одного из игроков оказывались на стене. Лица играющих были, как правило, напряжены и отражали одну и ту же эмоцию – страх смерти. Но, не трудно было понять, кто из них проиграет. Лицо того, кто проиграет, было симметрично. Это мое утверждение легко проверить, прокрутив, например, фильм Александра Невзорова, о человеке, сыгравшем в русскую рулетку перед видеокамерой.

«Все это вздор! Где эти верные люди, видевшие список, на котором означен час нашей смерти? И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля рассудок? Почему мы должны давать отчет в наших поступках?» Вот ближайшее возражение мне по поводу формулы смерти, высказанное, правда, одним из персонажей «Героя нашего времени» в рассказе «Фаталист». М. Ю. Лермонтов достаточно полно проанализировал все «за» и «против» предопределенности смерти. Предопределенность к смерти, это, ведь и есть фатализм. Здесь мы приведем доводы великого поэта, основательность и точность которых показывают глубочайшее осмысление проблемы. Процитируем еще одно место из «Фаталиста».

«Я пристально посмотрел ему в глаза: но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбались; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти (выделено мной. – Е.Ч.) на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбой, так что привычным глазам трудно ошибиться».

А теперь доводы Михаила Юрьевича «за» и «против» предопределенности смерти (так выглядела бы моя формула смерти в контексте, так сказать, понятий и представлений Х!Х века). Вот основной довод «против». Читаем «Фаталиста».

«Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? Эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо с своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастья, потому что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми и судьбою…»

Позже К. Э. Циолковский в «Этике Вселенной», словно споря с Лермонтовым, напишет: «Весь Космос ответственен за каждый наш шаг!»

Печорин обдумывает смерть поручика Вулича, на лице которого он увидел ее печать, не находит аргументов, ни «за», ни «против» фатализма. Вулич проверяет действенность предопределенности к смерти, стреляя из пистолета себе в лоб. И остается жить, ибо пистолет дал осечку. Ровно на полчаса, А через полчаса его зарубит шашкой, случайно повстречавшейся ему пьяный казак. Максим Максимыч, старый друг Печорина, сначала вообще не понимает значение слова «предопределенность». Потом, когда Печорин объяснил ему это значение, «как мог», Максим Максимович начинает рассуждать так: «Да-с! Конечно-с! Это штука довольно мудреная!. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они как-то нашему брату неприличны: приклад маленький – того и гляди, нос обожжет… Зато уж шашки у них – просто мое почтение!» Вот и вся философия предопределенности смерти, в устах простого русского человека, повидавшего на своем веку не мало! Однако, нет, не вся! Дальше читаем: «Потом он промолвил, несколько подумав: «Да. жаль беднягу… Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано!..»

В конце Печорин поясняет: «Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений.»

А, ведь, мудрый Максим Максимыч, не любящий метафизических прений и объяснявший странные явления стечением простых случайностей, оказался прав, заключив свои рассуждения словами: Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано!..

Много философского и теологического спора за историю человечества было вокруг именно предопределенности жизни и смерти, пока Маркс не поставил все точки над i, написав: « Случайность есть неосознанная необходимость». При таком порядке вещей, и свобода воли не помеха предопределенности поступка, всей жизни и самой смерти человека. Маркс безусловно, прав; если абсолютизировать свободу воли (в нашем случае: хочу – живу; не хочу – не живу!), с одной стороны. Или точно также, наоборот, абсолютизировать предопределенность каждого шага человека. В любом случае оказываешься в положении буриданова осла (великий схоласт Жан Буридан к этому ослу не имеет никакого отношения). Осел этот, как известно, умер с голоду, между двумя связками сена, расположенными от него на равном расстоянии. Он не смог сделать свой выбор. Но, это уже философия. А печать смерти на лице живого человека, без всякой метафизики и открытия формулы смерти, давно примечаемая реальность.

Если как следует поискать, то у каждого знатока душ, типа Софокла, Шекспира, Данте, Бальзака, Л. Н. Толстова, И. С. Тургенева, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, вплоть до Василия Макаровича Шукшина, можно найти непременно героя, который чуял смерть. Ближе к нам по времени Шукшин. Его герои, раздираемые страстями, сталкиваются с мыслями глобального характера: «Что есть БОГ?», «Почему царь есть Царь?», «Что есть ГОСУДАРСТВО?». И, конечно, (особенно!) что такое смерть? Матвей, герой романа «Я пришел дать вам волю», являясь выразителем шукшинской идеологии, однажды так говорит атаману Степану Разину: «Ты про Исуса-то знаешь?

Ну? Как это?.. Знаю.

– Как он сгинул-то, знаешь? Рассказывал, поди, поп?..

Хорошо знал: ему же там – гибель, в Ирусалиме-то, а шел туда. Я досе не могу понять: зачем же идти-то было туда, еслив наперед все знаешь? Неужто так можно? А глядел на тебя и думал: можно. Вы что, в смерть не верите, что ли? Ну, тот – сын божий, он знал, что воскреснет… А ты-то? То ли вы думаете: любют вас все, – стало, никакого конца не будет. Так, что ли? Ясно видит: сгинет – нет, идет. Или уж и жить, что ли, неохота становится – наступает пора. Прет на свою гибель, удержу нет. Мне это охота понять. А сам не могу.»