Формула преступления - Страница 55

— Он врет, — без сил сопротивляться ответил Княжевич. — Не было никаких извозчиков, от дома шел пешком.

— Нехорошо, Спиридон. Пожилой человек, а наговариваете на этого господина.

Ванзаров ждал, что извозчик будет долго и мучительно искать слова в бороде. Но Спиридон саданул кулаком по колену и гаркнул:

— Я вру?! Ах ты, ирод! Ну, погоди…

Распахнув кафтан, отчего пахнуло крепким мужицким духом, Мельников вытащил из-за пазухи новенький червонец и шмякнул его перед Княжевичем.

— Вот оно что! — обличительно выставил палец. — Расплатился со мной. У него в кошеле целая пачка новеньких. Так-то вот… Говорит, вези в клуб да забудь, что видел меня. Вот каков проныра! Я вру! Ишь, негодник…

И откуда только в сонном извозчике такая резвость взялась. Как видно, честный мужик. Обиделся сильно за правду. Вот и дал волю характеру. Или успел согреться казенной водкой, городовые могли от души угостить. Зато понятно, отчего добровольно возил полицию весь день: с таким гонораром можно еще дня два отдыхать.

— Господин Княжевич, портмоне у вас отнять не могли. Позволите проверить его содержимое? — спросил Родион.

Княжевич не реагировал. Что следовало понимать как признание. Для дальнейшей беседы честный извозчик был помехой, а потому Ванзаров отправил его обратно на скамейку запасных. Свидетелей, конечно.

— Мне кажется, я сплю и не могу проснуться, — тихо сказал Викто́р. — Это какой-то немыслимый кошмар наяву… Помогите, умоляю…

— Хорошо, попробуем вас разбудить, — согласился Ванзаров. — Для начала перечислю все, чем располагает следствие. Есть свидетель, который пустил вас в пансион и видел, как вы стремительно покидали его. Есть свидетель, который видел, как вы выбегали из комнаты Водяновой, то есть Окольниковой. Есть свидетель, который отвез вас с Крюкова канала до «Львиного» клуба. И есть свидетель, который готов присягнуть, что утром вы ушли из дома с револьвером с дарственной надписью, который остался лежать на месте убийства.

— Кто присягнул? — не желая признавать безысходность своего положения, спросил Княжевич. — Она вам сказала, что я ушел с револьвером? Лиля?! Моя Лиля?! Моя жена?! О нет…

Родион подтвердил непреложный факт и продолжил:

— Алиби, которое вы предъявили мне в присутствии свидетеля, оказалось блефом.

— О нет…

— Вот что удалось выяснить наверняка. А теперь, Княжевич, постарайтесь понять главное. Я не адвокат, мне трудно представить, что может предпринять защита, чтобы убедить присяжных в вашей невиновности. И с меньшими уликами людей отправляли на каторгу. Смею думать, что это вы заслужили…

— За что?! Кому я причинил зло? — тихо спросил он.

Этот вопрос требовал подробного ответа, на что не было ни сил, ни желания. В столь поздний час, когда званый обед уже давно закончился и лучшее, на что еще можно рассчитывать, — холодные объедки, следовало держаться главного:

— Полагаю, искали способ, чтобы отделаться от надоевшей жены. И уже предприняли первые шаги.

— Нет! — выдохнул Виктр. — Не можете этого знать! У вас нет доказательств.

— Доказательства предоставили на пороге клуба, когда окликнули господина Жереха. Думаете, забыл?

— Это так, это глупость… — неуверенно попытался оправдаться он.

— Жерех, известный по полицейской картотеке гайменник, [22]глупостями не занимается, не такого склада специалист. А вот заказы выполняет. В толпе сунуть ножом под сердце умеет чисто. Легко представить, что ожидало Лилию Павловну вскоре.

— Я не хотел… Мне посоветовали… Ничего не было. Поверьте…

— Можно осудить за подготовку убийства, но не за мысли о нем, — успокоил Родион. — Хотелось бы узнать другое…

Викто́р напрягся, словно перед прыжком.

— Зачем стреляли два раза в… Анастасию, причем один раз — в занавеску?

Победитель женщин повалился на стол, уткнувшись носом в локти, и застонал тоненько и протяжно, как далекий свисток.

Родион повел себя странно: подскочил, будто в него ударила молния озарения или заноза вонзилась в мягкое место. Такой порывистый герой попался, просто беда.

Болотников же, с удовольствием наблюдая за допросом, подумал, что мальчишка перетрудился и маленько тронулся умом. С какой радости понадобилось чиновнику сыска ни с того ни с сего бежать в дальний угол приемного отделения, где висел настенный календарь, и что-то там разглядывать? Да кто его знает! Старший городовой не вмешивался.

Не вмешивался он, когда Ванзаров перетряхнул шкаф с полицейскими справочниками, нашел книжицу, перелистнул и, не глядя, швырнул обратно. И даже когда Ванзаров подхватил извозчика Спиридона, бросив на ходу, чтобы его дожидались, и выскочил вон. Старший городовой, подивившись такому поведению, занялся «шпенделем в шубе». Ему доставляло истинное удовольствие запихивать этого господинчика в камеру и запирать за ним замок. Что поделать, у каждого свои развлечения.

На башне городской управы пробило десять. Зимняя ночь, глухая и колючая, накрыла столицу. Редкие фонари не справлялись с ватным покровом. Улицы, на которых еще недавно было полно гуляющих, опустели. По свободным мостовым носились пролетки. Только одна не торопилась. Отъехав от полицейского дома, вскоре она встала перед доходным домом на Екатерининском канале. Пассажир соскочил, лошадь с извозчиком остались ждать. Вернулся он слишком быстро и назвал другой адрес. Не прошло и пяти минут, как пролетка доехала до Крюкова канала.

Знакомый дом в темноте казался большим сугробом, темным и неживым. Только в одном окошке теплился огонек. Сойдя, Родион пригласил Спиридона отправиться с ним. Извозчик поначалу не понял, что от него хотят, так что пришлось повторить трижды. Бросив вожжи, Мельников оставил пролетку на попечении лошаденки, чего в обычный вечер делать не стоило — могли увести. Но в праздничный — случаются чудеса.

Ванзаров позвонил, как вежливый и неопасный гость. А вовсе не сыскная полиция. Заставив ждать, Симка чуть приоткрыла створку, но Родион сразу потянул дверь на себя.

— Пожалуйста, тихо, — сказал он так нежно и строго, что крик, готовый вылететь из девичьей груди, там и застрял. И не давая опомниться, приказал следовать горничной с извозчиком на лестницу. Сам же держался сзади.

Власть закона, которая опечатала комнату Водяновой, или Окольниковой, держалась на полоске бумаги с гербом и росчерком. Это жилище Ванзарова не интересовало, он постучался в соседнее.

— Кто там приходил, Серафима? — послышался голос.

Посчитав это формальным приглашением, Родион зашел в комнату.

— Вы?! Что вам здесь надо?

Ольга Ильинична взирала на мирного юношу с ужасом, какой возбуждают отдельные, особо вредные привидения.

— Разыскиваю повивальную бабку Казанской [23]части Анну Харламову, — ответил он. — Что вы, Серафима, в дверях застыли, проходите, и вы, Спиридон, будьте как дома.

Русалова молча взирала, как хозяйничает бесцеремонный юноша, как указывает, куда сесть горничной, а куда извозчику, как запирает дверь и без разрешения скидывает пальто со шляпой. Дама сохраняла гордую осанку и независимый вид, не отходя от гардин, отделявших гостиную.

— Дело было так: заехали мы с господином Мельниковым к ней домой, на Екатерининский, 115, а там и говорят: нету, отправилась роженицу проведать. Спрашиваю адресок. И ведь так удачно — совсем рядом. Я и предложил Спиридону заглянуть. В дальних комнатах находится госпожа Харламова?

— Вы опоздали, ее здесь нет, она ушла, — холодно ответила Русалова.

— Разминулись. Какая досада! Тогда без нее попробуем… Для начала хотелось бы на котеночка вашего взглянуть. Этих пушистых созданий просто обожаю.

— Прекратите паясничать, господин полицейский, говорите, что вам надо, и уходите.

— Мне надо найти убийцу, — ответил он.

— При чем здесь я? — Ольга Ильинична смерила зарвавшегося юнца строгим взглядом. — И при чем здесь эти люди? Вам же указали на преступника.