Фокус-покус - Страница 28

Но к этому я еще вернусь.

Понятия не имею, читал ли кто-нибудь из членов Совета «Мадам Бовари». Двоим из них пришлось бы заставить кого-то читать книгу вслух. Так что не я один был озадачен последними словами Текса Джонсона под занавес.

Я бы на месте Текса, пожалуй, постарался как можно быстрее исчезнуть из студенческого городка — может быть, утопить свои горести в компании неученых типов в «Черном Коте». Я сам оказался там к концу дня. Вот было бы забавно, если бы мы с ним встретились там — пара пьяных вдрызг неразлучных друзей в кафе «Черный Кот». Было бы что вспомнить.

Представьте себе, как я ему говорю — или он мне говорит, — и оба мы лыка не вяжем:

— Я тя люблю, фукин ты фын… Ты мя поммаешь?

У одного из членов Совета был на меня зуб, по личным причинам. Это был Сидней Стоун, который, по слухам, сколотил состояньице в 1 000 000 000 долларов всего за 10 лет, главным образом за счет комиссионных при распродаже движимой и недвижимой собственности Америки иностранцам. Его коронным номером оказалась перепродажа И. Г. Фарбениндустри в Германии, так сказать, собственности прежнего хозяина моего отца, И. Ай. Дюпона и Компании.

— Я многое мог бы простить под дулом пистолета, так сказать, Профессор Хартке, — сказал он. — Но только не то, что вы сделали моему сыну.

Сам он не учился в Таркингтоне. Он одолел школу бизнеса в Гарварде и экономический факультет Лондонского Университета.

— Фреду? — сказал я.

— На случай, если вы этого не заметили, — сказал он, — у меня только один сын в Таркингтоне. У меня вообще один сын, где бы то ни было.

Значит, этот единственный сын, пальцем не пошевельнув, в один прекрасный день будет тоже стоить 1 000 000 000.

— Что я сделал Фреду? — сказал я.

А вот что я сделал Фреду: я видел, как он украл в Таркингтоне пивную кружку из нашего книжного магазина. Но то, что сделал Фред Стоун, было хуже, чем кража. Он взял кружку, выпил несколько воображаемых тостов за меня и кассира — кроме нас там никого не было — и вышел.

Я только что пришел с педагогического совета, где проблема воровства в студенческом городке обсуждалась в энный раз. Директор книжной лавки сказал нам, что есть только одно заведение, где процент похищаемого товара выше, чем в его лавке: это Гарвардский Кооперативный книжный ларек, в Кембридже.

Поэтому я вышел следом за парнем на Центральную Лужайку. Он шел к своему мотоциклу «Кавасаки» на студенческой стоянке. Я подошел к нему сзади и сказал спокойно, очень вежливо:

— Я думаю, тебе лучше пойти и поставить эту кружку на место, Фред. Или заплатить за нее.

— Ах, неужели? — сказал он. — Вы так думаете? И он швырнул кружку о парапет Воннегутовского Мемориального Фонтана. Она разлетелась на мелкие кусочки.

— Если вы так думаете, — сказал он, — можете сами поставить ее на место.

Я доложил об этом случае Тексу Джонсону, который посоветовал мне не брать в голову.

Но меня это задело за живое. И я написал письмо отцу парня, но никакого ответа, до сегодняшнего дня, не получил.

— Я никогда не прощу вам того, что вы обвинили моего сына в воровстве, — сказал его отец на собрании Совета. Он привел мне цитату из Шекспира как бы от лица Фреда. Мне, очевидно, следовало вообразить, будто со мной говорит сам Фред.

— «Кто тащит деньги — похищает тлен, — сказал он. — Что деньги? Были деньги, сплыли деньги. Они прошли чрез много тысяч рук. Иное — незапятнанное имя. Кто нас его лишает, предает нас нищете, не сделавшись богаче[6]».

— Виноват, сэр, прошу прощения, — сказал я.

— Поздно, — сказал он.

Среди членов Совета был один, которого я считал своим надежным другом. Мои слова, записанные на пленку, показались бы ему забавными и не лишенными интереса. Но его как раз и не было. Его звали Эд Бержерон, и мы с ним много раз вели откровенные разговоры о загрязнении окружающей среды, и о нечестных махинациях на бирже и в банковском деле, и так далее. По пессимизму он мне мог дать сто очков вперед.

Свое состояние, такое же старинное, как у Мелленкампов, и заключенное в наследственных нефтяных скважинах, угольных шахтах и железных дорогах, он превратил в деньги, распродав все иностранцам, чтобы всецело посвятить себя изучению и охране природы. Он был Президентом Федерации охраны живой природы, и его фотографии природы и диких животных Галапагосских островов печатались в «Нешнл Джеографик». Журнал даже поместил на обложке его фотографию, изображавшую морскую ящерицу, игуану, которая грелась на солнышке, жуя водоросли, а рядом с ней отощавший пингвин явно подумывал о других злободневных событиях, каковы бы они ни были в тот день.

Эд Бержерон был не просто моим закадычным другом. Он был ветераном нескольких ТВ-шоу Джейсона Уайлдера, посвященных борьбе за сохранение окружающей среды. В библиотеке я не нашел ни одной видеопленки с записью этих страстных перепалок, но в тюрьме одна была. Она возникала откуда ни возьмись примерно каждые 6 месяцев на телеэкранах, которые никогда не выключались.

Помню, на этой встрече Уайлдер сказал, что у «зеленых» есть один недостаток — они никогда не оценивают, какие затраты труда и снижение уровня жизни потребуются, чтобы отказаться от ископаемого топлива или перерабатывать отбросы, вместо того, чтобы просто сбрасывать их в океан, и так далее.

Эд Бержерон ему сказал:

— Хорошо! Тогда мне остается только сочинить эпитафию для этого некогда благодатного зелено-голубого небесного тела. Он имел в виду нашу планету.

Уайлдер ответил ему заносчивой, покровительственной, коварной лицемерной улыбкой заядлого спорщика.

— Большинство ученых в нашем обществе, если я не ошибаюсь, — сказал он, — сочли бы эту эпитафию не сколько преждевременной — она не понадобится еще несколько тысяч лет, как минимум.

Это обсуждение произошло лет за 6 до того, как меня выгнали, значит, еще в 1985, и я не понимаю, каких ученых он цитировал. Все ученые, вплоть до костоправов и педикюрщиков, в один голос утверждали, что мы убиваем планету в бешеном темпе.

— Хотите послушать эпитафию? — сказал Эд Бержерон.

— Если это так необходимо, — сказал Уайлдер, с тем же лисьим оскалом.

— Должен вам, однако, напомнить, что вы не первый из тех, кто кричит, что человечество вот-вот погибнет. Уверен, что даже в Египте, еще до того, как возвели первую пирамиду, нашлись люди, которые добивались дешевой популярности, вопя: «Все кончено».

— Есть некоторая разница между нашим временем и Египтом до того, как там возвели первую пирамиду… — начал Эд.

— …И до того, как китайцы изобрели книгопечатание, и до того, как Колумб открыл Америку, — вставил Джейсон Уайлдер.

— Точно, — сказал Бержерон.

— Разница заключается в одном: мы, на свое несчастье, знаем, что происходит, — сказал Бержерон, — и тут уж не до шуток. И это послужило поводом для таких самовлюбленных, кокетничающих шарлатанов, как вы, в угоду богатеям, без стыда и совести пакостящим все вокруг, делать вид, что состояние атмосферы, воды и почвы, — вопрос жизни и смерти! — можно так же спокойно обсуждать, как и то, сколько ангелов могут танцевать на шерстинке теннисного мяча.

Он разозлился.

Когда эту старую пленку запустили в Афинах незадолго до великого исхода, она вызвала живой интерес. Я смотрел передачу с несколькими своими учениками. После один из них меня спросил:

— Кто прав, Профессор, — борода или усы? Уайлдер носил усы. У Бержерона была бородка.

— Борода, — сказал я.

Вполне вероятно, что это было едва ли не последнее слово, которое я сказал заключенному перед побегом из тюрьмы, до того, как моя теща решила, наконец, заговорить о своей громадной щуке.