Финансист - Страница 3

Он не подражает, он делает то же самое, что все остальные, Морганы и Рокфеллеры, – строит нью-йоркский дворец в стиле дожей, собирает коллекцию старых мастеров, подумывает о египетских древностях, но все это не потому, что так делают другие, а потому, что это ему органично. Это было органично для поколения «титанов» – верное, точное имя дал Драйзер второй части трилогии. Бароны-разбойники прокладывали железные дороги, налаживали банковскую систему, заново строили общество. Они созидали небывалое и уже потому были титанами, но есть в этих титанических усилиях своя ирония: выстраиваемая иерархия предполагала традицию, проложенные пути заворачивали в Европу. Каупервуду-старшему достаточно было привезти пианино, чтобы приобщиться к мировой культуре. Теперь перевозили памятники архитектуры, картинные галереи, сфинксов. Гонки в немыслимом темпе – за два десятка лет ухватить европейское тысячелетие, опрокинуться в легендарные дали Египта, не пропустить и последнюю парижскую моду. Простым приемом Драйзер показывает нам и скорость, и страх отстать: жена Фрэнка «недотягивает», а потому из ценного приобретения превращается для супруга в обузу. Где уж ей в тысячелетней культуре сориентироваться – чтобы помочь ей разобраться в модных одежках и удовольствиях, и то пришлось нанимать чичероне. Зато сам Фрэнк будто и не участвует в соревновании. Он строит дворцы и галереи не потому, что «все» так делают, а потому, что в нем бушует властное желание завладеть красотой. Он ни в коем случае не подражатель, он – первооткрыватель, пусть и открывает давно уже устоявшееся, и не один открывает, а со всем своим поколением магнатов – неважно, усилие все то же, индивидуальное, стихийное. Именно потому, что его открытия – личные, Фрэнку в какой-то момент удается переплюнуть всех, замахнувшись уже не на искусство или историю, но потянувшись к звездам. Телескоп и обсерватория! Строили больницы и стадионы, жертвовали на ученые штудии, но вот так, одним махом Луну с неба, еще никто не отваживался.

Настолько очевидна символика этого жеста, настолько ясно сказался в нем характер, что завершающие эпизод рассуждения автора о практической выгоде, о голом расчете, хуже того – о рекламном трюке, туфте вместо реального дела – разочаровывают. А те слова, которые сказаны в начале этой сцены, типичная для Драйзера (и для описываемой эпохи) примитивно-торжественная философия – мол, ученый верил в «торжество истины», для магната же и «знаменитые университеты суть явления преходящие и ничтожные в общей бесконечной смене вещей», – как-то уж чересчур обобщены, и мы перестаем чувствовать за ними личности собеседников. Гораздо существеннее разговор о шлифовке линз: ректор объясняет спонсору, как готовится стекло для телескопа, – специалист-оптик, лучший в своем ремесле, трет линзу большим и указательным пальцами, терпеливо, неустанно, четыре года или пять, пока в этом стекле не отразятся звезды. Вот – суть и смысл. Вот на чем сошлись магнат и ученый – во что бы ни верил (и в чем бы ни разочаровался) каждый из них, они верят в дело своих рук, не устрашатся по крупинкам, усердным усилием пальцев, годами прокладывать путь к звездам.

Как же автор этого не видит? Зачем повторяет, навязчиво и утомительно, прописные истины о хищническом капитале, эгоистическом индивидуализме, голом азарте наживы и потворстве собственным желаниям – «мои желания закон», таков, дескать, был девиз Фрэнка, давший название трилогии. Ведь Каупервуд глубже, богаче, неожиданнее, чем насильственно выводится автором.

Вот замечательно! Выходит, мы лучше автора знаем его персонажей? Можем превознестись над Драйзером, над его реализмом и «натуризмом», стремлением постичь социальные законы, типизировать и обобщить, а уж его симпатии к Советскому Союзу, принесшие ему миллионные тиражи на русском языке (собрания сочинений выходили с 1928 года, а в 1945-м, незадолго до конца жизни, Драйзер успел вступить в коммунистическую партию), – чем не основание для превосходства, для нашего права посмотреть на него с высоты опыта не нами прожитых годов? А если взглянуть иначе? Велик и славен автор, не поработивший своих героев, и мало кому это удавалось. Драйзер пишет людей такими, какими их видит, и говорит о них то, что думает, однако они остаются настолько живыми и самостоятельными, что читатель может увидеть их по-другому, по-другому понять, сделать совсем иные выводы.

Отчасти это удается Драйзеру именно благодаря предельному реализму – благодаря его честности, отказу от подтасовок даже во имя идеи. Он имел определенные – если угодно, предвзятые – представления об источниках громадных частных состояний, о нравственных свойствах и социальном значении людей, добивавшихся такого богатства, о закономерностях развития общества. Он ставил себе определенную задачу: изучить предысторию, корни тех явлений, которые наблюдались в окружавшей его действительности. Возможно, все ответы были известны ему заранее, однако это не помешало Драйзеру задавать вопросы. Наверное, сыграл роль и выбор героя: Драйзер не выдумал его, а взял из жизни, вплотную следовал за обстоятельствами биографии Чарльза Йеркса, прототипа Фрэнка. В трилогии обильно использован документальный материал, газетные статьи, муниципалитетные, судебные, биржевые известия. Автор мало выдумывает и еще реже позволяет себе что-то пропустить. Укладывается известный поступок Йеркса в схему, не укладывается – рассказать о нем Драйзер считает обязательным. Таким образом не замысел, не идеология, не художественный эффект, но сама жизнь определяет победы и поражения Фрэнка, неожиданность или предсказуемость его поступков и час его смерти. Никакая типология тут не властна. Вот почему на смену второй книге – «Титану», где бушевала индивидуальность и ничто не полагало предела дерзаниям, придет заключительная, «Стоик», в которой титану придется смириться с неисполнимостью замыслов, с нехваткой земного времени, с подкараулившей за углом смертью от болезни почек в 68 лет. Все, как было.

Чарльз Йеркс родился в 1837 году, умер в 1905-м. Годом раньше Драйзер издал первый свой роман, оскорбившую блюстителей морали «Сестру Кэрри». Успеха не имел, а критика была столь сурова, что несколько лет Драйзер вовсе не мог работать, пережил депрессию, бедность, развелся с первой женой. К 1910 году несколько оправился и написал вторую книгу, в общем-то, в том же духе – опять внебрачные дети, неузаконенная связь, – но мягче и благочестивее. «Дженни Герхардт» особых протестов не вызвала, но и популярности автору не принесла. И только последовавший спустя год с небольшим «Финансист» сделал Драйзера «современным классиком». Драйзер обрел свое призвание – писать не просто романы о людях, о любви, но романы-исследования, вгрызаться в недавнюю историю, откровенно говорить о таинственной силе денег. С этим романом к нему пришел если не успех, то по крайней мере устойчивая писательская репутация. Не только герой обязан вторым рождением автору, но и автор – герою.

Эти двое шли навстречу друг другу несколько десятилетий, слишком уж несходным был их «бэкграунд». Теодор Герман Альберт Драйзер – двенадцатый, предпоследний ребенок в большой и неудачливой семье. Его отец, Иоганн, был иммигрантом первого поколения, немецким католиком; мать, Сара Шёнёб, принадлежала к меннонитам, одной из старинных и замкнутых религиозных групп. Подобно квакерам, меннониты проповедовали любовь и непротивление, были скрупулезно честны, жестко требовательны к своим собратьям, с чужими общались мало. Брак с католиком отрезал Сару Шёнёб от родных. Две традиции – католическая европейская и местная (меннониты, спасаясь от гонений, переселились в Америку в XVIII веке) – соединились, оторвавшись от своих истоков.

Многочисленный выводок подрастал, непричастный к американским корням матери, не зная своих бабушек и дедушек по обеим линиям, формально следуя «импортированной» религии отца. Американцы во всем – в своей одаренности, беспокойстве и жажде чего-то нового, необыкновенного, в праве на любовь, удачу, богатство. Это уже не продолжение естественного хода событий, не очередное поколение, хранящее уклад предков, тот уклад, которому оно обязано своим появлением на свет, но великая случайность, Великое-Могло-Не-Быть. Их родители не были предназначены друг для друга; незапланированная, «неправильная» встреча дала этим детям жизнь. Свободный выбор, не признающая условностей любовь, особый путь, пролагаемый каждым человеком в жизни, – вот что станет сюжетом романов Драйзера, его открытием Америки.