Фина (СИ) - Страница 8

После душа я завернула волосы в полотенце и вернулась в комнату. Пустой стакан по-прежнему стоял на столе. На донышке его виднелся ровный круг засохшего молока. «Утром вымою», – пообещала я себе. Когда легла спать, укрывшись одеялом и уютно разместив голову на подушке, в голову незаметно прилетели мысли о весточках, любовных посланиях, письмах с дальних уголков нашего необъятного мира, красочных конвертах мамы и папы. О последнем мне и хотелось поразмышлять – вспомнить недавние времена, когда я с радостью читала истории родителей, адресованные моему дедушке и бабушке. Ведь совсем недавно, в прошлом году, бабушка настояла на том, что она со своим суженым будет жить у нас. Дедушка ее отговаривал, приговаривая: «Хоть и стар я, а сил у меня хватит на нас двоих». После чего он мог взяться за спину, начинал кашлять и уходил к себе в комнату. Бабушка смотрела ему в след и улыбалась. «Люблю я его, хоть и несет иногда всякую чушь», – говорила она.

Одно из самых запоминающихся писем папы – рассказ о том, как я пошла в первый класс. Не знаю, что он нашел в этом дне столь замечательного, но стоило только прочесть первую строку, как письмо вцеплялось в тебя и не отпускало до последней мысли. Прочтите это письмо:

Мама, папа, здравствуйте, пока живо солнце ваших миров. Рад вам сообщить новость, представить ее и откланяться, не побоюсь этого, как настоящий гусар с напористым духом, смелым взглядом и быстрым умом. Знаете вы меня долго – больше половины своей жизни, чем я горел, от чего бросался в огонь и почему срывал колкие завесы, раня себе руки. Искал свое место в жизни, уходил в дело с головой, выныривал и делал глубокий глоток воздуха для погружения в другой океан. Слушая отца своего, я кивал и тихонько посмеивался, а позже внимал и притворял его идеи в жизнь. Маму благодарил за смелость характера, жесткие принципы и искреннюю любовь. Огонь и лед смешались, послышался треск, пламя окутало холодные стенки нового мира и родился я.

Тот же огонь, мама, я ощущаю в Фине. Ее движения, взгляд, холодная мимика и горячий нрав так любимы мною, что стоит обнять ее, поцеловать в щеку и потушить свет, сказать на ушко: «хороших снов», как чувствуется полная завершенность, я осязаю финишную черту бесконечного предела, мои мысли чисты, появляется легкость, утихает шум в голове.

Наша Фина пошла в первый класс. Так чисто, тщательно, скрупулёзно, но в то же время легко, светясь изнутри как восход на Мальте, правда, в путь не собирал никого. Луффа занималась прической, я начищал каблуки. Невольно, как слетевший лист с ветки дуба, я вспомнил себя в эти годы. Моя жена улыбалась мне, и, как показалось, мы думали о нашем времени первых звонков. Никогда, нигде, не от чего, я не был так счастлив. Наша дочь уходит в школу. Наша дочь вернется из школы домой.

Люблю вас, папа, мама. Ваш сын Марлотий.

Мамины письма отличались искренностью. Она не стремилась приукрасить текст, написать эффектно, феерично. Я откопала в памяти весточку о подготовке к переезду бабушки и дедушки. Это история в несколько строк:

Здравствуйте, Пихус Шабьевич и Брюфа Апикеевна. Пожалуй, я не так хорошо знаю Вас, как мой муж Марлотий. Сын Ваш не ставил меня в известность о том, что Ваше здоровье ухудшается. Мы готовы Вас принять. Марлотий хочет снять квартиру в многоэтажном доме, чтобы для всех нас хватило места. Надо понимать, что это дорого. У нас не хватит средств.

Обещаю, я уговорю Марлотия убрать лишние книги и освободить дальнюю комнату. Все произведения в этой комнате нами прочитаны. Фина читает мало. Почти совсем не читает.

Люблю вашего сына. Хочу, чтобы всем нам было хорошо. И сделаю это.

С уважением, Луффа.

Глаза налились тяжестью. Я чувствовала, что удобно лежу. Не надо поворачиваться, менять положение ног, перекладывать руки. Впереди меня ждал сон. Ловя себя на мысли, что вновь могу оказаться в ловушке, я полностью расслабилась и оголила ноги – чтобы можно было сбежать. Переходное состояние между реальностью и сном невозможно было уловить, прочувствовать, разглядеть или отметить, поэтому, я привязывала к большому пальцу ноги длинную нитку, а на другом конце был карандаш со жвачкой. Он должен был упасть при любом напряжении. Жаль, что я никогда его не слышала, но все же не сдавалась и продолжала выравнивать его каждый день. Однажды я чихнула, и он упал. Бедный грифель в нем уже давно превратился в труху.

Богатство снов – дело случая. По большей части они неконтролируемы, их разновидность, степень погружения и глубина рознятся столь сильно, что кажется, при рождении кто-то получает одаренного режиссера снов, а кто-то «дай бог» еженедельно довольствуется посредственным сценарием стажера-постановщика.

Я представила горы. Вокруг тишина, слева направо дует холодный ветер, вершины гор усыпаны белым снегом, со склонов сходят лавины. Мысленно собрав кучу снега, я запускаю ком вниз. Он рассыпается. Пока я не открою глаза, могу делать все, что захочу. Я превращаюсь в птицу и взлетаю высоко-высоко, делаю круг и становлюсь медведем. Лечу с дикой высоты и плюхаюсь в огромный сугроб. Мне хорошо. Толстая шкура защищает меня от холода. Как бы чудесно это ни было, удовольствия я получаю совсем чуть-чуть. Достаточно открыть глаза и сказать себе: «пофантазировала и хватит». Другое дело – сон. Не отдавая себе отчета в том, что ты лежишь на кровати, твой мозг воспринимает посредственную фантазию как высокопробную реальность. Я никогда не плавала под водой, держась за спинной плавник дельфина. Не срывала листья акации, чтобы накормить ими жирафа. Знаю, что могу сделать это прямо сейчас. Голова на подушке, тело под одеялом, одна рука на груди, другая у левого бока. «Только бы отключить себя из этого мира», – мечтала я. Ценность фантазии велика только во сне.

Проснувшись, я ощутила резкий вкус крови во рту. Встав на ноги и оглядевшись, я не сразу поняла, что очутилась во сне. «Как же здесь холодно», – сказала я про себя. Вокруг меня плавно кружили белые облака, то приближаясь, то отдаляясь. Со всех сторон меня встречало ясное голубое небо, и только задрав голову вверх я поняла, как я здесь очутилась. Надо мною, окруженный белым ободом кучевых облаков, пульсировал зев космического пространства, с гигантским арахисом вдали.

Опустив голову, я оглядела свою одежду, тело, потрогала волосы и крикнула в пустоту: «Ааа!». Мой голос растворился вблизи губ и отказался лететь дальше. На мне был бежевый длинный плащ, под ним я нашла вязаный белый свитер, на ногах голубые джинсы, а рядом стояли бледно-розовые ботинки. Ступням резко стало холодно, и я обулась. Подошва моей новой обуви крепко сцепилась с медной поверхностью длинной педальной лапки. «Ну что ж, – подумала я. – Двигаться мне можно только в направлении черного пианино». Застегнув плащ, я побежала вперед, пролезла в щель над лапкой и оказалась внутри пианино.

Кругом была темнота, еле слышно сжимались и разжимались пружины шультера и демпфера, ощущался стойкий аромат ели и ее смолы. Ерзая рукой по гладкой стене и осторожно выставляя правую ногу вперед, я медленно начала продвигаться вдаль и вскоре задела головой неизвестную гладкую трубу. С опаской ощупывая ее, я поняла, что это трос. Крепкий, узловатый, но все же трос. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я схватилась за него, отняла ноги от пола и просто повисла. Владела ли я свои разумом – того не помню, но повисев так с минуту, я крикнула: «ну же!». Трос шелохнулся и узлы его будто налились теплом – я почувствовала его присутствие. Вверху послышалась нота «Ми» и я начала подниматься вверх, доверчиво вцепившись в свой воздушный буксир.

Вынесло меня на еле освещенную площадку. Трос быстро умчался вверх, с хлопком исчез в плотной темноте и предоставил мне теплое, уютное место. На рядом расположившейся двери висела табличка с надписью: «Перед входом снять обувь». Вокруг пахло чем-то приятным. Я попыталась вспомнить, на что похож этот запах, но с первой попытки у меня ничего не удалось. Мотнув головой и на пару секунд задержав дыхание, я снова вдохнула и начала сравнивать витающий вокруг запах с набором запахов в моей памяти. Опять ничего. С третей попытки я уловила еле заметные нотки бергамота, лимона и печеного хлеба. Это не были отдельные запахи, вовсе нет. Здесь было нечто иное. «Охотно поверю, что парфюмер не спал ночами, – подумала я. – Запах очень интересный, захватывающий и харизматичный». На стенах помещения весели подсвечники. В каждом по одной крупной свечи. Пламя от них колыхалось словно парус корабля в шторм, несмотря на то, что моя комната была изолированной и не имела окон.