Фина (СИ) - Страница 10

Люди один за другим прибавлялись и смотрели вдаль, надеясь увидеть свой номер на лобовом стекле автобуса. Первым был автобус «D8». Какой путь держал он – я не знала. Слышала только, что по городу их всего пару штук и людей в них совсем мало бывает. Это были темно-оранжевые длиннющие тихони, которые могли запросто проехать любую остановку, а водитель при этом даже глазом не моргнет, будто не видит тебя, а только следует своему, неведомому никому маршруту.

Когда двери нашего пузатика открылись, из него, как из спелого стручка гороха вылетели люди и каждый последовал своему маршруту. Кто просто встал и смотрел куда-то вверх, будто считал облака. Странный дедушка с палочкой резво засеменил в сторону магазина детских игрушек. Деловитого вида молодой человек поправил очки в толстой оправе, убедился, что ремень плотно сидит на штанах и, медленно доставая из кожаной папки важный ему документ, направился вдоль главной дороги.

Мест, к большому сожалению, не осталось. Кауфа взяла мои пять пфеннигов, добавила пять своих и передала их водителю, со словами: «два билета». Водитель молча взял деньги, поместил их в специальную прорезь и вновь повернулся назад за новыми монетами своих пассажиров. Кауфа шепнула мне что-то на ухо и направилась к задним поручням. Я последовала за ней. Всю поездку, а дом Кауфы находился в семи километрах от школы, мы стояли и молча смотрели в окно. На третьей остановке я осторожно провела своим мизинцем по кисти своей подруги. Она не среагировала, но как только я вновь заскользила рукой по поручню в сторону ее руки, Кауфа повернулась ко мне лицом, и, улыбнувшись, поймала мой мизинец и всю дорогу не отпускала его. Я ощущала холод ее тела через фаланги и согревала ее своим теплом, отдавая его и вновь восполняя, как будто это любовь. Автобус затормозил, и мы вышли на улицу.

Знала ли я что такое любовь? Не кто-то, не он, ни она, не они, а я? О нет, но я познавала. Сегодня одно, завтра другое. Приходит одна, уходит другая. Где же она? Эта любовь.

Кауфа нажала на кнопку с цифрой «5» и дверь с грохотом закрылась. Жила Кауфа на самом высоком, отдаленном от земли этаже. Дома нашего города были рассыпаны так, будто кто-то высыпал рис из мокрой тарелки в кастрюлю, а затем глянул, что осталось на дне этой тарелки. Некоторые участки были сплошняком усеяны и даже просочиться машинам было сложно. В пятистах метрах от такой кучи домов могло стоять одинокое жилище, где хоть поле футбольное засыпай, а соседи этого крова уже устроили себе огороды, возвели закрытые парники и установили заборы.

Два щелчка в замке и нас встретил кот по имени «Кот». «Сама не знаю, но имени ему никто так и не дал. Это странно?» – сказала Кауфа, когда я впервые пришла к ней в гости. Тогда я ничего не ответила, а лишь погладила кота по спине и почесала его за ухом. В ответ услыхала еле заметное урчание.

– Ты одна дома? – спросила я Кауфу.

Сняв черные туфли, Кауфа ответила:

– Родители уехали на дачу. Горевать ли мне?

Мы прошли на кухню. Я уселась на стул возле батареи и уставилась в окно. Кауфа, заваривая чай, продолжила:

– Мама вообще хочет переехать и жить там. Здесь она чувствует себя некомфортно. Городская суета, машины, воздух, шум за окном ночью. Понимаешь?

Оторвав взгляд от быстро шагающего мужчины в спортивном трико, я отозвалась:

– Не знаю. Родилась я здесь и в деревне никогда не была.

– Совсем-совсем?

– Да, так. Тебе странным это кажется?

Кауфа поставила блюдце с печеньем на стол и, открыв холодильник, спросила меня:

– Может, ты есть хочешь?

Я мотнула головой.

– Фина?

Тут я опомнилась, что Кауфа меня не видит.

– Нет, нет, спасибо. Я дома поем. Меня устроит чашка чая.

Закрыв холодильник, Кауфа сняла с плиты чайник и разлила воду по кружкам. Затем она взяла небольшой кувшин и залила туда кипяток.

– У меня только черный.

Я задумалась.

– Чай? – спросила я.

– Чай, – улыбнулась Кауфа.

Ближе к семи вечера, после игры в дартс и близости при задвинутых шторах, я засобиралась домой.

– Уже уходишь? – произнесла Кауфа.

Моя подруга лежала на краю дивана и поправляла свои черные длинные волосы. «Мне бы такой цвет волос», – думала я, глядя на ее локоны. Ей очень шло длинное каре. Челки она на дух не переносила, а вот уши закрыть и иногда, для кокетства их показывать – ее любимое дело. К тому же, у нее было множество сережек. Сейчас на ней были фиолетовые сердечки с белым камушком. Скоро ли мне придет в голову приукрасить и свои мочки – вечный вопрос. Наверное, я, как и Монойка, находим в своих ушах нечто неприкасаемое, в то же время восхищаясь и любуясь, с блеском в глазах, на серьги в ушах других девушек, своих мам, женщин в журналах моды. На лице ее не было ни одной веснушки. Никакая весна, ни солнце и прочие раздражители, нет, все впустую. «Неужели в этом городе веснушки достались только мне?» – фыркала я носом. На столике Кауфы, куда сейчас присела я и разглядывала свои брови, лежали маленькие зеркальца, тени новой итальянской марки Pupa, салфетки, уже порядком засохшая кисточка для ресниц и еще пятьдесят и сто разных мелочевок для поддержания красоты. Что и говорить, количеством косметических средств Кауфа обгоняла меня и оставляла далеко позади как гоночная машина клубок едкого дыма выхлопной трубы после старта.

– Мне и правда пора домой, – бросила я.

Поймав блуждающий взгляд Кауфы по моему телу, я плавно встала со стула, поправила воротничок рубашки и, прильнув влажными губами к щеке своей подруги, поцеловала ее. Уловив приятный аромат ее тела, я еще раз глубоко вдохнула, вобрав в себя все запахи. Там были и слабые нотки пряной корицы.

– Тебя проводить? – спросила меня Кауфа.

Потянувшись, я ответила так, будто напрашивалась на что-то особенное:

– Только если до двери в подъезд.

Выйдя в прихожую, добавила:

– Меня пугает твой лифт. Я бы вообще по лестнице прогулялась. Идешь себе, ковыляешь. И не застрянешь, не упадешь и не встретишься с чудаком в замкнутом пространстве. Только ты и твои ноги.

– Надоедливый лифт, – ответила Кауфа. – Ночью, когда засыпаю, слышу его скрип.

Преодолев последний рубеж в девять ступенек, я обнялась с Кауфой и на прощание сказала: «Ты меня не забывай, подруга. Думаю, в конечном итоге и ты сдашься, напрасно бросив попытки достать меня из крепкого сна». Я отстранилась и ощутила присутствие чего-то инородного.

– Раньше ты так никогда не шутила, Фина, – прервала меня Кауфа. – С такими глазами как сейчас ты актрисой должна быть.

На секунду задумавшись, я отшутилась:

– Жди первый показ завтра, когда жар солнца спадет. В вечернее пение красношейки с пентаграммой на груди.

Кауфа прыснула и мягко проговорила:

– Иди давай, леди Хепберн.

Погода на улице встретила меня так яро, как громко и озабоченно, вприпрыжку и с поднятым хвостом встречает хозяина его преданный пес. На теплый ветер кубарем обрушился морозный туман, вытеснив все очарование открытых плеч, придорожных лавок, клумб с домашними цветами и редкими кустиками малины. Улетучилось желание купить сливочный вафельный стаканчик мороженого. На коже рук, около груди и на животе, под рубашкой, выстроились в ряд мурашки. Они то появлялись, то вновь уходили, а их дирижером был ветер с запада на восток, с юга на север. Я одернула рюкзак и быстро зашагала в сторону остановки. Кратчайший путь до места отбытия нужного мне автобуса лежал через многоэтажные дома и узенькие улочки. До сих пор не раскрыв тайну сильных порывов ветра, блуждающих меж пятыми и вторыми этажами, спускающимися и уносящими все не приколоченное на дорогах и площадках, тротуарах и открытых полях, я, опустив голову, семенила зигзагами и старалась выглядеть как герой. Мне всегда казалось, что только одна я не справляюсь с порывами ветра и выгляжу в моменты борьбы с воздушными стенами как кисельная баба с косой за спиной. От ударов косы о спину создавалось ощущение, будто волосы хотят тебе что-то сказать. Беспокоятся о тебе, ведут борьбу с твоим желанием или надобностью покинуть теплый, сохраняющий и берегущий прелесть некогда хорошо уложенных рыжих, черных, русых и молочно-кофейных волос.