Феноменология галлюцинаций - Страница 5
Отсюда близость и обычного психотика к Богу, и культ видений в житиях святых. По этой же причине психотическая экстраективная квазисобытийность ярко окрашена в алетические модальные тона – это всегда нечто чудесное.
3. Экстраекция и модальность
В книге «Психология шизофрении» А. Кемпинский пишет по этому поводу следующее:
Главной чертой шизофренической космологии является фантастика и магия <…>. Шизофренический мир наполняют таинственные энергии, лучи, силы добрые и злые, волны, проникающие в человеческие мысли и управляющие человеческим поведением. В восприятии больного шизофренией все наполнено божеской или дьявольской субстанцией. Материя превращается в дух. Из человека эманируют флюиды, телепатические волны. Мир становится полем битвы дьявола с богом, политических сил или мафии, наделенных космической мощью. Люди являются дубликатами существ, живущих на других планетах, автоматами, управляющими таинственными силами
Даже если в самой галлюцинации нет ничего чудесного, например, больной видит просто какие-то узоры на стене, которых объективно не существует, то сама идея восприятия того, чего нет, носит алетический характер, так как с обыденной точки зрения «этого не может быть». Более того, можно сказать, что в обыденной жизни сфера экстраекции – это единственное место (и время), когда вообще возможно проявление чудесного. Можно даже высказать предположение, что идея чудесного в принципе могла возникнуть только потому, что люди время от времени сходили с ума (по аналогии с идеей Н. Малкольма о том, что понятие сновидения могло возникнуть только потому, что люди время от времени рассказывали друг другу свои сновидения [Малкольм 1993]) (сопоставление феноменологического статуса сновидений и галлюцинаций см. ниже). В принципе, правда, можно сказать и наоборот – что сны и безумие могли возникнуть только как вместилища чудесного. Об этом сказано у Достоевского словами Свидригайлова, который был галлюцинантом:
Привидения – это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился земной порядок в организме, тотчас и начинается сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир.
Так или иначе, экстраективное отношение к миру совершенно явственно окрашено в алетический модальный план, то есть экстраективный мир – это алетический нарративный мир (о нарративных мирах см. [Dolezel 1979, Руднев 1996, 2000]). Главной характеристикой этой модальности является смена оператора «невозможно» в модальном высказывании на оператор «возможно».
Можно сказать даже, что в обыденном сознании понятие «невозможное», с одной стороны, и «галлюцинация» и бред, с другой, являются синонимами. Когда человек сталкивается с чем-то необычным, он говорит: «Это невозможно, бред какой-то!». Столкновение с чудесным настолько сращено с идеей экстраекции, что, когда человек не готов к встрече со сверхъестественным, он интерпретирует происходящее с ним экстраективно. В этом плане характерно место в романе «Мастер и Маргарита», когда Воланд спрашивает Мастера, верит ли тот, что перед ним действительно дьявол: «– Приходится верить… но, конечно, гораздо спокойнее было бы считать вас плодом галлюцинации».
Ср. также фрагмент в «Лекции об этике» Витгенштейна, где он говорит о том, что чудо невозможно феноменологически встроить в обыденное сознание и поведение:
Все мы знаем, что в обычной жизни называется чудом. Это, очевидно, просто событие, подобного которому мы еще никогда не видели. Теперь представьте, что такое событие произошло. Рассмотрим случай, когда у одного из вас вдруг выросла львиная голова и начала рычать. Конечно, это была бы самая странная вещь, какую я могу только вообразить. И вот, как бы то ни было, мы должны будем оправиться от удивления и, вероятно, вызвать врача, объяснить этот случай с научной точки зрения и, если это не принесет потерпевшему вреда, подвергнуть его вивисекции. И куда должно будет деваться чудо? Ибо ясно, что когда мы смотрим на него подобным образом, все чудесное исчезает
В принципе в экстраективном алетическом мире господствует полный логический разнобой, отсутствие действия фундаментальных законов бинарной логики: объект может не быть тождественным самому себе, двойное отрицание – не быть эквивалентным утверждению, а tertium – datur, что и соответствует идее шизофренического расщепления, которое имплицирует продуцирование противоречивых высказываний (знаменитый пример Блейлера когда больной произносит одно за другим два противоречивых высказывания «Я такой же человек, как и все» и «Я не такой человек, как все» [Блейлер 1993]).
Это торжество паралогики в экстраективном сознании закономерно в том смысле, что такому сознанию теперь уже нет нужды бояться противоречивых посланий шизофреногенных родственников (с другой стороны, наверное, можно сказать, что эта паралогичность в какой-то мере результат воздействия этих посланий; мысль о том, что шизофреника делает таким его ближайшее социальное окружение – родители и родственники, – высказывал уже В. Райх , и она стала одной из самых важных для представителей антипсихиатрии – Р. Лейнга, Г. Бейтсона, Т. Саса [Лейнг 1995, Бейтсон 2000, Szasz 1974].
С другой стороны, модальный ракурс экстраекции позволяет еще по одному параметру отграничить ее от проекции (соответственно – паранойю от шизофрении). В случае паранойяльной проекции, сверхценных идей, бреда отношений, любовного бреда (эротомании) актуализируется прежде всего аксиологическая модальность. Все три пропорции, которые проанализированы Фрейдом в теоретической части работы о Шребере, носят характер аксилогических модальных трансформаций – аксиологические операторы меняются местами (на место «хорошего» становится «плохое» и vice versa).
Я люблю его – Я не люблю его – Я ненавижу его – Он ненавидит меня (паранойя);
Я люблю его – Не я люблю его – Она любит его (бред ревности)
Я люблю его – Я люблю не его – Я люблю ее – Она любит меня (эротомания) [Freud 1981: 200-203].
В сущности, граница между паранойей и параноидной шизофренией фактически совпадает с границей между аксиологическим и алетическим. Когда в сознании больного имеется представление о том, что «все следят за ним, все задумали против него плохое» и т. д., то это гротескно выраженная аксиология, когда же к этому добавляется, что «я вижу, что все, что написано в газетах, написано про меня, и все телевизионные передачи посвящены мне, и я слышу голоса, которые мне угрожают, и вижу персонажей, которые хотят меня убить», то это подключается алетический план, и здесь мы имеем дело уже с экстраекцией и, стало быть, с явственным психотическим миром. При паранойе все вектора, идущие от мира к Я, как бы сужаются в одной точки, при шизофрении наоборот они расширяются до бесконечности.
Важность алетического измерения при экстраекции заставляет обратиться к сопоставлению галлюцинаций и двух смежных психологических явлений – сновидений и бреда.
Суждение о том, что сновидение и галлюцинация – это одного поля ягоды, что сновидение – это нормальная физиологическая галлюцинация, является общераспространенным со времен «Толкования сновидений» Фрейда, а, возможно, и раньше. Здесь мы постараемся уточнить эту точку зрения.
С одной стороны, в каком-то важном смысле сновидения и галлюцинации (но не иллюзии) сходны, так они объективно не существует, у них нет плана выражения, означаемого, в материальном мире (поэтому выражения «язык сновидений» и «язык галлюцинаций» некорректны – у языка должна быть денотативная основа: скорее это нечто, напоминающее «индивидуальный язык» у позднего Витгенштейна или «внутреннюю речь» у Пиаже и Выготского). В этом смысле, перефразируя мысль Н. Малкольма о понятии сновидения [Малкольм 1993], можно сказать, что если бы люди не свидетельствовали о своих галлюцинациях, само это понятие не могло бы возникнуть (бывают, конечно, индуцированные массовые галлюцинации, но в этом случае воспринимающих их индивидов целесообразно рассматривать как единое патологическое сознание, которое можно с легкостью отграничить от других – нормальных – сознаний).