Феномен Юрия Арабова (сборник) - Страница 7

Угрюмый, с долгой внутренней думой сторож показан авторами фильма как некий скопидом, безучастный наблюдатель изнанки нэпманской жизни. Его тучная бездетная старуха перебирает во дворике смачные куски брюшины и требухи, которые перепадают сторожу от купцов и кооперативных магазинов. В контексте предыдущих кадров голода низкосортное, дешевое мясо выглядит символом обжорства, достатка, довольства. Только нужно понять, что двое пожилых людей, одиноких и малограмотных, добывают своей однообразной работой лишь хлеб насущный. Да, на харчи (и для Никиты) старикам хватает, но не более того. Делать из них мироедов не надо.

Из кантемировской жизни Никиты зрелый Арабов ни за что не пропустил бы сцены заключения героя в тюрьму. Платонов пишет, что Никиту взяли по подозрению в краже москательных товаров из сельпо. Следователь пожалел немого, сильно истощенного человека, не найдя в его деле прямых улик. Никита просидел в тюрьме пять суток, его выпустили. Зрелый Арабов уж сделал бы в сценарии настоящие допросы.

На отдании лета Никиту разыскал на базаре старый отец, давно решивший, что сына нет в живых.

– А Люба жива? – глухо, с трудом спросил Никита.

– В реке утопилась, – сообщил отец. – Но ее рыбаки сразу увидели и вытащили.

Из этого краткого рассказа старика зрелый Арабов развернул бы эпизод. Как Люба простудилась в холодной воде, как лежала в больнице, как у нее кровь горлом идет. А особенно как Люба целый месяц по реке Потудань, по берегу, взад-вперед за сто верст ходила – думала, Никита утонул и всплывет.

Вместо этого эпизода Сокуров берет сцену из рассказа Платонова «Сокровенный человек». Один мужик, рыбак, годами думал о смерти, любил он рыбу, но не как предмет пищи, а как особое существо. В фильме – камера на берегу – показана лодка, в ней два человека рассуждают о смерти. «Смерть – это переселение в другую жизнь, – говорит мужик. – Гляди, рыба между смертью и жизнью стоит, – поучает он гребца. – Рыба – существо священное». «Пробуй, потом мне расскажешь», – соглашается гребец. И мужик в белой рубахе, босой, сигает в Потудань[16].

Сокуров разбивает эпизод на три кадра. Лодка, затем снятый в воде пловец (говорят, плывет с открытыми глазами сам Сокуров). И, наконец, выныривает мужик и с помощью гребца забирается в лодку.

Так выныривает из смерти и Никита. Рассказ отца про Любу вытаскивает героя из небытия, в которое он погрузился и с которым, казалось, навсегда смирился.

Поздней ночью Никита вошел в комнату к Любе, дверь была не заперта. «Люба, это я пришел», – сказал Никита в темноте. Люба лежала на кровати, укрывшись с головой. Ей казалось, что она видит сон.

– Растопи печку посильней, а то я продрогла, – попросила она.

Люба сошла с кровати и села на полу против Никиты.

– Тебе ничего сейчас, не жалко со мною жить?

– Нет, мне ничего, – сказал Никита тихо. – Я уже привык быть счастливым с тобой.

Сокуров записал в «Дневниках»: «Река Потудань» – это новая (для русской литературы традиционная) история «слабого сердца», для которого счастье оказалось «тяжким трудом»[17]. Но мне кажется, благодаря решению сценариста – передать метафору времени – фильм перешел границы частной истории Никиты Фирсова, «слабого сердца». «Одинокий голос человека» – выражение через экран конкретного времени. Трагического для народа, для всей России, бесчеловечного и жестокого. Русский человек представлен в долготерпенье (по Тютчеву), несущим свой тяжкий крест. Обратим внимание: в фильме никто ни разу не пьет, даже базарный сторож. Говорю такое потому, что слишком расхож миф о повальном пьянстве народа. Даже после беспредела Гражданской войны люди на реке Потудань какое-то время жили по традиционным нравственным правилам.

К сожалению, будущее всех персонажей фильма предсказуемо.

В 1980 году Арабов и Сокуров написали сценарий «Лес на песке». Но через фильтр Госкино он не прошел. Тогда для того же Сокурова кинодраматург пишет сценарий о Тютчеве. На «Ленфильме» с Арабовым заключили договор и выплатили аванс – 1200 рублей. Сценарий «Тютчев» Госкино вернуло со следующей формулировкой: «Эпоха показана слишком мрачно, а ведь в ней было веселое имя – Пушкин!»

То же произошло с другими сценариями Арабова: «Крейсер» и «Две танцовщицы» (по неосуществленному замыслу Пушкина). Киностудия выдавала аванс, а Госкино сценарий заворачивало. Пять и пять тысяч, полагавшиеся по договорам, проплывали мимо. Но и на полученные с неба авансы Арабов, при своих скромных расходах, мог продержаться два года. Позднее Юрий Николаевич вспоминал, что на студии понимали, когда заключали договор, – Москва сценарий прихлопнет. Но шли навстречу молодому автору. Почему-то кажется, вспоминал Юрий Николаевич, что весь этот процесс держался на одном человеке – редакторе Дмитрии Молдавском, литературоведе, специалисте по Маяковскому. Он просто давал возможность подзаработать, зная заранее, что шлагбаум будет в Москве закрыт.

Вы не ошиблись, Юрий Николаевич. Именно главный редактор Второго творческого объединения «Ленфильма» Дмитрий Миронович Молдавский, автор нескольких книг по русскому народному творчеству, был ангелом-хранителем неоперившихся, страждущих авторов. Именно в то время помогал он нашей с Борисом Золотаревым, московским писателем, заявке на двухсерийный фильм «Тайный советник» (о великом хирурге и педагоге Н. И. Пирогове). Не получилось. Зато мы несколько раз тепло общались, даже в неформальной обстановке.

В 1983 году механизм возврата сценариев дал сбой, и «Скорбное бесчувствие» прошло через Госкино. Арабов впервые получил 100 % по договору, а Сокурову начали платить зарплату.

И все же почти готовый фильм был запрещен приказом директора «Ленфильма» В. Аксёнова от 20 декабря 1983 года. «По отсмотренному материалу невозможно определить, каков будет идейно-художественный итог этой работы».

При помощи друзей и просто порядочных людей Сокуров завершил самостоятельно съемки основных недоснятых сцен. Были отстроены и сняты сложные макеты, сняты эпизоды бомбардировки дома. В письме Сокурова первому заместителю председателя Госкино СССР Н. Сычеву от 15 августа 1985 года режиссер предлагает: «Фильм может быть показан руководству Госкино»[18].

Вероятно, именно в ту пору мне довелось посмотреть «Скорбное бесчувствие». Во ВНИИ кино под личную ответственность нашего директора В. Баскакова Госкино разрешало привозить на научные просмотры фильмы, которые присылались в министерство на получение «добро».

Признаюсь, я смотрел картину Сокурова – Арабова без энтузиазма. Мне фильм «Скорбное бесчувствие» показался калькой английских «фильмов абсурда» 60-х годов: «На помощь!» Р. Лестера, «Если…» Л. Андерсона, «Тупик» Р. Полански[19].

В то время я ничего не знал о кинодраматурге Арабове. Не читал репортажа Ольги Шервуд со съемочной площадки «Скорбного бесчувствия» (первоначальное название картины – «Седьмая степень самосозерцания»). Арабов объясняет журналистке: «Если вспомнить пьесу Шоу «Дом, где разбиваются сердца», то действие ее происходит между членами одной семьи и их близкими друзьями в доме старого шкипера Шотовера. Время действия – война, которая потом будет названа Первой мировой. Дом-корабль Шотовера – это как Ноев ковчег, где люди, сознательно отгородившись от внешнего мира, пытаясь переждать беду, затевают жуткую игру, в которой ложь не отличить от правды, слезы мешаются с хохотом, вымысел становится жизнью, а жизнь… жизнь терпит полный крах, потому что не может быть полноценной, замыкаясь сама в себе. И вот, когда игра людей в этом доме доходит до некой кульминации, старик Шотовер, этот безумный мудрец, говорит: