Феномен Юрия Арабова (сборник) - Страница 10
В Туркмении потрясающе красиво ночное небо. Не раз я видел его, это чудо. Низкий черный полог, усеянный тысячью тысяч ярких белых звезд, бесшумно нависает над стихшей, ставшей вдруг прохладной полупустыней, словно готовый накрыть людские жилища. Жутковатое чувство обреченности возникает у человека, созерцающего эту фреску необъятного Космоса.
«Дни затмения» авторы начинают взглядом из Космоса на землю, на треклятый Красноводск. Ночь сменяется раскаленным полднем. Кинокамера оператора С. Юриздицкого, снимавшего свой очередной фильм с Арабовым и Сокуровым, панорамирует с вертолета кварталы города, переходя затем на съемку длинных планов глинобитных домишек, отрешенных от жары туркменок, экзотического рынка. Затем монтируются документальные кадры двора и палат психиатрической лечебницы, пациенты в исподнем, портрет безумного мужика с гнилыми зубами. Тему психушки Арабов разовьет затем в своих сценариях (фильмах) «Юрьев день» и «Чудо». Разовьет на выдающемся художественном уровне.
В пространстве фильма «Дни затмения» затронутая в прологе тема психушки повторится несколько раз. Сокуров-документалист включит кадры психбольницы в малообъяснимую сцену вращения каких-то шестеренок в какой-то механической мастерской, в панорамы бытовой жизни утомленного солнцем города, в диалоги главных персонажей. Тема тотального безумия звучит постоянно, тревожно. Лейтмотив фильма.
Запад – Восток. И вместе им не сойтись. В этом захолустье, на стыке Красноводского плато с Небитдагом, пытается выжить русский врач-педиатр Дима Малянов (А. Ананишнов, непрофессиональный исполнитель). В разработке психологического портрета молодого героя Арабов использовал страницы биографии Сокурова. Режиссер рассказывал о себе, как он жил после окончания школы в Красноводске: «Я оказался в Нижнем Новгороде, тогда Горьком, где были родственники мамы, которым я был абсолютно не нужен; жить мне было негде, денег не было, очень болели ноги… Мне только-только исполнилось семнадцать лет. Было ужасно одиноко и вообще так плохо, что сейчас я предпочитаю никогда не вспоминать о том времени».
По сценарию, Дима Малянов приезжает в Красноводск по распределению. Приезжает именно из Горького, где кроме сестры у него никого нет. На новом месте у Димы нет абсолютно никого, кроме геолога Саши Вечеровского, единственного друга. Жалкое жилье на первом этаже, рутинная скучная работа, полное отсутствие культурного и духовного общения. То есть сценарист отыгрывает ситуацию наоборот: не маршрут Красноводск – Горький, а Горький – Красноводск. Психологическое же поле сохраняется в непреложном виде.
Отдушина для Малянова – старообрядческий храм. Сам врач – человек возможно верующий (в одном из кадров он листает полуразрешенный тогда «Журнал Московской Патриархии» – находка Арабова), но не воцерковленный. Тем не менее доктор для себя пишет проникнутое религиозным чувством исследование «Ювенальная гипертония в старообрядческих семьях». Идея врача – старообрядцы болеют реже обычных граждан вследствие своих строгих этических правил, выработанных столетиями.
Авторы намеренно населяют жилище героя библейскими мифологемами. В железной клетке у него заключен страшилище варан по прозвищу Иосиф, вечно голодное существо с жутким взглядом убийцы. Вползает в комнату как-то толстенный удав, про которого Малянов говорит: «И вот такая тварь когда-то соблазнила Еву. Надо скормить его Иосифу». А однажды в гости к Диме попадает ангел… Фильм метафорическим языком пытается говорить со зрителем о вневременных измерениях, о коловерти времени.
Первая, сюжетно законченная новелла «Дней затмения» знакомит нас со странным, закрытым персонажем Андреем Павловичем, Палычем, – военным инженером закрытого спецобъекта. Неординарное лицо у Андрея Палыча (В. Заманский) – обожжено то ли туркменским солнцем, то ли порохом. Инженер появляется в кадре, когда солдат срочной службы просит у него разрешения на увольнительную в город. Солдатик, к удивлению зрителей, изъясняется на латыни.
Арабов и Сокуров, следуя давним воспоминаниям режиссера, придумали для экранного Красноводска некий образ Вавилонского столпотворения. В картине без всякой логики смешиваются латынь, русский, туркменский, татарский, итальянский, азербайджанский, армянский, бурятский языки. Безумолчная речь звучит без перехода, перемежаясь с криками ребятни, разгулом широкой туркменской свадьбы, треском радиорепродукторов. Вавилон перед своей гибелью…
Малянов обычно мерил у Андрея Палыча кровяное давление. В тот вечер инженер отказался от услуг врача. Какой-то дерганый, нервный, Андрей Палыч выдает себя вопросом: «У вас тут много друзей?» У него бессонница, человек смертельно устал. Ничего не объясняя, выкладывает из кармана на столик пистолет, прямо под бюст Ленина, зачем-то установленный хозяином квартирки на самом видном месте. А назавтра Малянов узнаёт, что военный инженер Снеговой покончил жизнь самоубийством.
Андрей Павлович сделал свой экзистенциалистский выбор. Его уход из жизни значил противостояние Давлению, этому агрессивному, бездушному социуму, чуждому внутренней свободе человека. Малянов понял этот подтекст поступка загадочного соседа. «Отнюдь не шуточные побуждения гонят его в морг, к мертвому Снеговому, – справедливо пишет кинокритик И. Гращенкова. – Малянов хочет сорвать действительно один из запретнейших плодов познания – понять, что там, за чертой жизни, что такое смерть»[30]. Неожиданно мертвец заговорил и поведал Малянову, как тяжело, когда мертвое тело не слушается, а разум и чувства продолжают жить. И еще о том, что жизнь – это круг, пересекать который нельзя, в том числе и силой познания, потому что обратно в него не вернешься.
Образом инженера Снегового, сознательно разомкнувшего круг жизни, режиссер и сценарист обозначают важную для их мироощущения тему, выражающуюся в двух словах: таинство смерти. Сокуров так говорит об этом: «Я думаю, что вопрос о смерти является главным для всех нас – и в зависимости от того, кто отвечает на него, тот так и живет. Я думаю, что если говорить вообще, ради чего существует кино, которым я занимаюсь, – мое кино – я знаю, что это вызовет крайнее негодование, – я существую для того, чтобы своими картинами подготовить человека к этому ужасному концу. И нет у меня другой песни, ничего другого».
Действительно, дальнейшими фильмами – «Спаси и сохрани», «Круг второй», «Камень», «Молох», «Телец» – Арабов и Сокуров, сподвижники, отдали «песне» смерти сверхмерную дань.
Вторая новелла картины «Дни затмения» посвящена сестре Димы Малянова, она приехала навестить его из Горького, который брат стал уже подзабывать. Встреча начинается с измерения давления, дежурного занятия детского врача. «Сестра часто пишет», – сообщал ранее Дима покойному Снеговому. Любит она брата, скучает по нему, вот и нагрянула в Красноводск. «Чего тебе не жилось в России?» – «А мне все равно, где жить», – равнодушно, не задумываясь, отвечает брат. Сестра подолгу рассматривает Диму, словно вспоминает его прежнего, теребит его светлую мягкую шевелюру. Малянова почему-то не трогает сестринская нежность, он как-то отрешенно общается с родным ему человеком, что-то бормочет про детские болезни. «Может, ты доктор Чехов?» – безнадежно спрашивает сестра. «Кто?» – не слышит вопроса Малянов.
Ночью их будоражит землетрясение. Подземных толчков мы не слышим, но в комнате из стороны в сторону раскачивается зажженная лампочка (без абажура, признак неустроенного быта). По Сокурову, землетрясение (обычное дело для Туркмении) – один из знаков конца света.
Сестра привезла кролика, чтобы накормить брата горячим. А тот капризничает: зайца есть не стану. Да еще добавляет: «Отсутствие дома помогает». Арабовские диалоги кратки, как проза Чехова, к тому же высокопрофессиональны с точки зрения кинодраматургии.
Отлету сестры обратно Малянов даже не удивился. Ведь он ее не звал в Красноводск, не ждал. И снова занят рутинной работой. Пыльные, жаркие кварталы, домики из плитняка, «небоскребы» в четыре этажа (ведь Красноводск считался сейсмической зоной). Редкие машины на улицах, большей частью военные. Любопытно заметить, что Сокуров и Юриздицкий снимали город, когда в нем еще жили родители Александра Николаевича.